У нее нет ни телохранителей, ни громил, которые попытались бы найти спрятанные пистолеты или предотвратить драку, прежде чем она разгорится. Скорее, нет обычных телохранителей, не считая гориллы у входной двери. Здесь, в святая святых, ей не требуются мужчины в костюмах с пистолетами в нагрудной кобуре. За ней приглядывают иные глаза. Даже не знаю, что именно случится с тем, кто попытается здесь что-то затеять, но у меня нет ни малейшего желания проверять. Джиджи указывает мундштуком на обитые тканью стулья с прямой спинкой у небольшого круглого стола напротив нее. Для серьезных переговоров, когда люди смотрят друг в другу глаза, договариваясь и пытаясь понять скрытые мысли друг друга. М уверенно садится на стул, скрестив лодыжки и наклоняясь вперед, так, будто собирается рассказать нечто тайное. Я устраиваюсь на софе у дальней стены и делаю вид, что разглядываю ногти. Комната обставлена, как приемная, со стульями и диванчиками у столов, сервантами вдоль стен, в которых стояли сверкающие хрустальные графины с янтарного цвета жидкостями. Светильники от Тиффани дают мягкий желтый свет, и темные тисненые обои кажутся сотканными из теней. Если смотреть снаружи, то комната выглядит темной, сквозь занавесь из стеклянных бус и сигаретный дым. Глядя отсюда, тем не менее, можно четко видеть бар, столики, танцпол и джаз-банд на сцене. Даже вход, дверь и стоящего на страже гориллу. Казалось, что такого не может быть, что здесь что-то не так, но я решаю слишком сильно об этом не задумываться. Висящий в воздухе туман странный, будто опиум, но я уверена, что это обычный табачный дым. Может, своих сообщников она и дурманит, но не себя. Женщина в красном начинает говорить первой, по праву хозяина. – Что ж, дорогая, и как мы проведем этот небольшой танец? – Ты знаешь, что предстоит, – говорит М, явно не собираясь ни танцевать, ни играть в игры. Не могу сказать, удивлена этому Джиджи или нет. На ее лице не вздрагивает ни один мускул, она даже не моргает, и даже мундштук у нее в руке не дрожит. Дым все так же идет к потолку ровной струйкой. Тянутся секунды. Мы ждем, согласится Джиджи или нет. Не соглашается. – И? – Я хочу поставить фургоны в круг. Сила – в количестве. Вместе мы сильнее, чем порознь. Как это было всегда. – А что мне с того? – спрашивает она. Прямо клише какое-то. Видимо, изнежилась, думаю я. Не то чтобы изнежилась в том, как она обращается с людьми и ведет дела. Изнежилась, привыкнув к удобствам. Она знает, что у нее есть, и держится за это. Не думает о будущем, думает, что все и так хорошо. М не получит нужный ответ, когда этот разговор закончится. – Безопасность, – тут же отвечает М. – Долголетие. Мир. – Очень абстрактные понятия. – Мы можем объединить силы, – говорит М. – Удвоить защиту, нашу и твою, и стервятники, такие как Энтони Марголис, как этот федерал, к нам не притронутся. Гм, как вообще этот федерал сюда попал сегодня? На тебя не похоже, Джиджи, чтобы ты упускала из виду брешь в броне. Джиджи изо всех сил старается не суетиться, но тут выпрямляет ноги и перекладывает по-другому. Глядит на М с презрением. – Он ничтожество. Не слишком много потребовалось, чтобы о нем позаботиться, не так ли? Она глядит на меня и жестко улыбается. Как же тяжело промолчать. Я прикусываю язык и пытаюсь оглядеть каждый дюйм комнаты в поисках того, что может прыгнуть и укусить нас. Фонограф в углу, на небольшом столике красного дерева, раструб в виде раковины повернут в центр комнаты, как и должно быть, но на его площадке нет пластинки, а в тонарме нет иглы. Значит, он предназначен не для проигрывания музыки, а для чего-то еще. У меня мурашки по коже идут от мысли, для чего еще он может быть предназначен. – То, что скоро случится, – снова начинает М. – Это не магия. Не вампиры, не сирены или что-то подобное. Чистая экономика. Бизнесмены, банкиры и биржевые брокеры, люди с деньгами, вот кто все погубит. Такие, как ты, которые думают, что они в полной безопасности, что ничто никогда не изменится. Что ты будешь делать, Джиджи, когда изменится все? – Что это ты так стала обо мне беспокоиться? – с деланым удивлением спрашивает Джиджи. – Почему бы и нет? – Я сама могу о себе позаботиться. А тебе следует позаботиться о себе, вместо того чтобы тревожиться за тех, кто не нуждается в твоей помощи. Она снова затягивается сигаретой и выпускает клуб дыма из округлого рта. Как это могла бы сделать М. М долго глядит на женщину в красном. Джиджи не замечает печали в ее взгляде, поскольку и не смотрит, протянув руку и стряхивая пепел в стеклянную пепельницу. И вдруг внезапно поднимает взгляд, озабоченно. Я не вижу причины, в силу которой она почувствовала бы беспокойство. М не делает ничего особенного, я тоже ни на дюйм не сдвигаюсь. А вот Джиджи глядит ей за спину, в зал, через занавесь из стеклянных бус. Там тихо. Джаз-банд перестает играть, стихает гул голосов, даже бокалы не звенят. Теперь начинаю беспокоиться и я. Не надо быть экстрасенсом, чтобы ощутить, что атмосфера заведения полностью изменилась. И куда хуже, чем можно судить по встревоженному внешнему виду Джиджи. Раздается выстрел, и на пол с глухим стуком падает тело. М бросается к занавеси, я – следом, готовая в любой момент столкнуть ее в сторону ради безопасности. Это я должна первой бросаться навстречу неприятностям, почему ей все время надо посмотреть, что происходит? После секундного замешательства Джиджи приподнимает платье и вытаскивает пистолет из кобуры на подвязке. Теперь я понимаю, что все плохо, и даже хуже. М откидывает занавесь, и мы видим картину разворачивающихся событий во всей красе. Пять или десять парней, в костюмах и мягких шляпах, плотно нахлобученных на головы, вломились в заведение, вооруженные и готовые к бою, как солдаты Первой мировой. Некоторые с автоматами, некоторые с ружьями, один – с револьвером. Тот самый самодовольный федерал, который устраивает облаву, как и обещал. Видимо, протрезвел после того, как его вышвырнули. И ничего не забыл, что скверно. Может, воском уши затыкал, чтобы сирене не поддаться. Ага, точно. Я вижу, что у них у всех в ушах ватные затычки. Вряд ли у него на руках все козыри, но он явно понимает, что за игра тут идет. Но лучше бы уж подождал, пока не выяснит все, а не часть. Грохочут ботинки, кричит женщина. Охранявший дверь горилла лежит на полу мертвее мертвого. Федералу нужно было стрелять серебряными пулями, чтобы его убить. Иначе никто его убить не смог бы. – Всем оставаться на местах! – орет федерал. Будто в кино. Я представляю себе эту картину. Стрельба, все падают и умирают, пытаются укрыться, дергаются, когда в них пули попадают, падают так, как никто в жизни не падает, но в кино это выглядит нормально, с точки зрения тех, кто снимает его. Никогда не видела в кино брызг крови. Может, они пока что не научились это имитировать. Я хватаю М за руку, оттаскивая ее в сторону, и мимо нас проносится Джиджи. Наверное, чтобы увидеть происходящее целиком. Плевать, если ее подстрелят, но надо вытаскивать отсюда М. Все ошеломленно глядят, оставаясь на местах, как и требовал федерал. Джиджи и все ее люди, музыканты и певица и даже зомби-бармен. Такого просто не может быть. «Голубая Луна» всегда считалась безопасным местом, а если федералы могут устроить облаву в точке, которая невидима для посторонних глаз, на что еще они способны? Будто мир потерял частичку своего волшебства. М кладет руку поверх моей, улыбаясь, давая безмолвную команду. Ждем. Либо она с ума сошла, либо у нее план есть. Поскольку у М обычно всегда в запасе план, я соглашаюсь ждать. – Все на пол! Лицом вниз! Это облава! Он выкрикивает это с таким удовольствием, будто битву выиграл. Его подчиненные рассыпаются по залу. Федерал смотрит через весь зал, прямо на меня, так, будто я ему особенно не угодила. Слишком далеко, чтобы до него дотянуться, чтобы хоть что-то сделать. И я просто хмурюсь. Мысли в голову лезут разные. Как у него револьвер выхватить, двинув ему ногой под коленную чашечку. Но, сжав кулаки, я яростно смотрю на него, и ничего более. – Не предвидела, что такое случится, так ведь? – спрашивает М Джиджи, наклонившись к ней. – А ты? – бросает в ответ Джиджи. М глядит на меня, и я улыбаюсь. Она проходит мимо Джиджи, на танцпол. Все смотрят на нее. Просто идя вперед, она приковывает всеобщее внимание, без остатка. Мне хочется заорать, поскольку здесь и сейчас внимание – не самая лучшая штука. Все федералы наставляют на нее оружие, пальцы касаются спусковых крючков. Но она знает, что делает, как всегда, знает. Поднимает руку и делает жест, согнув пальцы вроде бы совершенно простым образом, но никто и никогда не смог бы повторить этот жест. Глядя прямо на федерала, машет другой рукой, будто обводя ею всех присутствующих. Воздух словно становится разреженным, звуки утихают. У меня щелкает в ушах, будто во время жестокого насморка, когда уши были заложены и вдруг перестали. Яростный рык федерала замирает. Замирают пальцы на спусковых крючках, стрелки не шевелятся, никто даже не моргает. Неподвижнее каменных, поскольку неподвижность камня естественна, а тут происходит нечто иное. Остальные присутствующие, музыканты, певица, официанты, клиенты и гангстеры, переглядываются, будто убеждаясь, что им это не снится. Встряхиваются, будто только что вышли из-под ливня, начинают ходить, разглядывая стрелков, которые вынужденно превратились в статуи. – Я просто сделала то, что этот парень просил, – говорит М, делая жест, будто стряхивает с рук пыль, но я знаю, что на них ни пылинки. Федерал не в состоянии что-либо сделать, когда она подходит к нему и начинает ощупывать карманы его пиджака и брюк. Но мне кажется, что я улавливаю возмущение в его слезящихся глазах. Она находит книгу заклинаний во внутреннем кармане пиджака, небольшую, в красной обложке, с потертыми краями и драным переплетом, будто она пролежала на чердаке столетие или два. Выглядит точно так, как можно ожидать, когда речь о давно утерянной книге заклинаний. Проглядев первые пару страниц, М ехидно ухмыляется. – Так я и думала, – говорит она. – Талант нужен так далеко забраться самому. Мог бы добиться и большего. Но решил, что нужно просто схватить это в руки и целиться, как с пистолетом. Что ж, это работает по-другому. Паулина? Я подхожу к ней. Она отдает мне книгу, и я убираю ее в сумочку. Избавимся от нее позже. – Приберешься тут сама? – спрашивает М Джиджи. Джиджи поджимает губы. Возможно, в голове у нее сейчас вертится миллион мыслей, но она ничего не говорит. Может, она в шоке от того, что М сделала на ее территории, но она никак этого не показывает. Даже теперь Джиджи не имеет представления о том, какой силой на самом деле обладает М. Просто М очень редко ее демонстрирует. – Ага. Конечно. Обчищу их и выкину. Джиджи кивает, и официанты-тройняшки принимаются обходить громил, забирая у них оружие. Как бы нам ни хотелось, чтобы все они исчезли совсем, скорее всего, Джиджи просто лишит их памяти и выкинет в каком-нибудь переулке подальше отсюда, чтобы они более никогда ее не тревожили. Найдет нового охранника. – Помни, о чем я сказала, – снова начинает М. – Дай знать, если передумаешь. – Обязательно, – отвечает Джиджи, злобно скалясь. М снова глядит на нее, с печалью. Она могла бы стоять тут целую вечность, но я касаюсь ее руки и показываю на дверь. Даже не знаю, что теперь думать о Джиджи. Разве что пожалеть ее. Иметь поблизости такого человека, как М, который предлогает тебе помощь, и плюнуть на это. – М, не встревай в неприятности, – окликает нас Джиджи, когда мы выходим за дверь. – И ты тоже, Джиджи. Вот и все. Я лишь напоследок гляжу на прекрасную певицу, которая снова поет, пытаясь вернуть всех в нормальное состояние, ласково напевая, как это хорошо, танцевать в объятиях любимого мужчины. Скоро будет светать, заведение закроется. Она поет в практически пустом зале, в котором остались лишь официанты и зомби-бармен, все с той же тряпкой в руке, протирающий стойку. Забрав меха у гардеробщицы, мы идем к выходу. Новый охранник, тоже огромный, с грудью, как бочка, со странной шерстью вокруг ушей, открывает нам дверь, и мы снова оказываемся на улице, у грязной кирпичной стены, со светящим вдали фонарем, в свете которого мы отбрасываем длинные тени. М идет вперед. Машина с шофером должна быть где-то поблизости. Она сама нас найдет, если М пожелает, чтобы она это сделала. Но в данный момент М, видимо, просто хочется пройтись. Я иду рядом. – Ты там бутылку виски не прихватила? – спрашивает М, кивая в сторону моей сумочки. – Быть может. Надо покопаться. Сумочка размером с два моих сложенных кулака, но там помещалось все необходимое, так уж она создана. Сигареты, деньги, покерные жетоны, маленький скромный карманный пистолет на случай непредвиденных обстоятельств, который никто не найдет, если я того не захочу, горсть жетонов на автобус, запасные чулки, катушка с нитками и губная помада. А теперь еще и эта странная книга заклинаний. Надо поглядеть, может, и бутылка виски найдется. – Забудь, – со вздохом говорит М. – Я знала, что вряд ли что-то выйдет. И ладно. – Она не понимает, что творит, – говорю я. – Это не наша проблема. Теперь. Мы проходим с полмили. Может, я и крута, может, у М есть ее магия, но наши туфли для такого не приспособлены, и у меня начинают ныть ноги. Но я продолжаю идти рядом с М. Небо сереет, скоро взойдет солнце. Мы приостанавливаемся, услышав пение, хрипловатое и не очень мелодичное. Оно доносится из-за угла. Не сдержавшись, я выхожу, чтобы посмотреть. Вот он. Федерал лежит в кювете, без пиджака, в драной рубашке. У плеча болтается пустая кобура, но у него в руке револьвер, и он им помахивает с выражением отчаяния на лице. Джиджи забрала у них оружие, но, видимо, у него был еще один револьвер, может, в штанах спрятанный. Итак, вот он, федерал, с револьвером в руке, потерявшийся, как щенок, пытающийся понять, что с ним случилось и кто в этом виноват. Я загораживаю собой М так, как всегда себе представляла, когда проигрывала в уме подобный сценарий. Мы можем скрыться, сбежать с глаз долой прежде, чем он вообще поймет, что мы тут. Я двигаюсь назад, сдвигая спиной М. Слишком поздно. Федерал нас видит, и внезапно его рука перестает качаться. Он вскакивает на ноги и наставляет оружие на нас. Целится. Револьвер самый что ни на есть настоящий. И задней двери нет, чтобы сбежать. Я слышу, как позади меня тяжело дышит М. Не знаю, есть ли у нее в запасе трюки на такой случай. – Что… что там произошло? – спрашивает он, двигая револьвером, будто продолжением руки.