— Эй? Шуршание одеял — мой единственный ответ. — Почему ты не отвечаешь мне? — Спи. — Еще одна рычащая, раздраженная команда. Дрожь паники пробирается в мою грудь. Кто этот парень? И что он собирается со мной делать? От этого вопроса по мне пробегает волна страха. Я совершенно беспомощна во власти того, кто может быть сумасшедшим чужаком, живущим как дикое животное в горах. Не совсем те мысли, которые предвещают сон. АЛЕКСАНДР Женщина. Женщина в моем гребаном пространстве. И единственный человек, которого я должен винить в этом королевском дерьме — это я сам. Но что мне было делать? Оставить ее там умирать? И она наверняка умерла бы. Когда я нашел ее, она была на грани переохлаждения, и это было до того, как температура упала и началась буря. Черт возьми. Как же меня так угораздило? Мой ответ лежит в виде женщины, раненой и вызывающе любопытной на полу моей хижины. После бессонной ночи я чувствую на себе ее взгляд, прежде чем моя нога достигает последней ступеньки лестницы с моей спальной платформы. Моя хватка на дереве становится крепче, и я сдерживаю свое разочарование от ее вторжения. Когда оборачиваюсь, то с удивлением вижу, что она сидит, прислонившись спиной к стене, все еще в основном покрытая оленьими шкурами. Ее жгучие серые глаза непоколебимы, когда я хмуро смотрю на нее в ответ. Да, я тоже могу задавать вопросы. Например, как, черт возьми, она может сидеть? Когда, как я предполагаю, у неё сломано, по крайней мере, одно ребро? И насколько глупым должен быть человек, чтобы бродить по Адирондакским горам в одиночку, не имея навыков выживания? И, кроме того, почему, черт возьми, она смотрит на меня так, будто я столкнул ее с того гребня, а не спас ей жизнь? Отрываю от нее взгляд, но не потому, что она выигрывает, а потому, что, по-моему, она будет пялиться на меня весь чертов день, а у меня есть более важные дела, чем играть в гляделки с этой нежеланной занозой в заднице. Подбросив еще дров в огонь, я отодвигаю деревенские ставни на окне, чтобы проверить погоду. — Черт, — бормочу себе под нос, осознав мрачную истину. Ледяной шторм, похоже, задержит меня в плену в моей собственной хижине с женщиной, которая чертовски раздражает меня, даже просто дыша. И это моя вина, что она все еще дышит. Иду готовить завтрак, чувствуя себя неловко под ее пристальным взглядом. Женщина следит за каждым моим движением. Чайник на дровяной плите уже закипел, и я достаю свою единственную миску и добавляю овсянку быстрого приготовления из банки. Достаю свой растворимый кофе и скрежещу зубы, когда думаю о том, что придется поделиться своими ограниченными запасами с моей нежеланной гостьей. — Эй, — говорит она за моей спиной. — Можешь хотя бы посмотреть на меня, когда я с тобой разговариваю? Я застываю с банкой в руке. Старое воспоминание щиплет мои нервы, заставляя внутреннюю бурю кипеть с угрозой ярости. Отказавшись от завтрака, я хватаю пальто, надеваю ботинки и распахиваю входную дверь, посылая внутрь порыв ледяного ветра. — Куда ты идешь?.. Ее слова заглушаются лязгом двери за моей спиной и ревом ветра в ушах. Я пробираюсь сквозь волны жгучего льда к уборной, где закрываюсь внутри, благодарный за кусочек уединения. Если бы только погода была ясной, у меня был бы шанс вытащить ее отсюда и вернуть туда, откуда она пришла. Но никто из нас никуда не уйдет, пока не пройдет буря. Сделав свое дело, я возвращаюсь в хижину. Женщина на том же месте, где я ее оставил, но ее глаза широко раскрыты. Сбрасываю пальто и наливаю горячую воду в наш завтрак. — Ешь. — С чуть большей силой, чем предполагалось, я пихаю ей овсянку на расстояние вытянутой руки. Затем наполняю вторую банку водой и ставлю ее рядом с ней, прежде чем занять свое место в дальнем конце маленькой хижины, спиной к ней. Стараюсь не зацикливаться на том, как собираюсь прожить следующие двадцать четыре часа, не говоря уже о следующих пяти минутах, застряв с ней на этом пространстве площадью в тридцать квадратных метров. Моя единственная надежда — что она истощится, пока ее тело оправится от ран. Чем больше она спит, тем меньше говорит. — Где моя одежда? Крепче сжимаю ложку рукой. — Ты собираешься убить меня? Я бросаю ложку в миску и сдерживаю яростный ответ. «Ты что, с ума сошла, глупая девчонка!» — Зачем мне спасать тебя, если я планировал тебя убить? — Мне не удается сдержать гнев в своем голосе. Когда женщина не сразу отвечает, я медленно оборачиваюсь и вижу, что она не притронулась к еде. Ее взгляд устремляется к стене, где я храню свое оружие — охотничьи ножи, мачете, несколько топоров и охотничье ружье. — Это для охоты. Перевожу взгляд на ее нетронутую еду. Она, должно быть, голодна. При дальнейшем осмотре я вижу, что лицо женщины блестит от пота, а губы, которые вчера вечером снова приобрели розовый цвет, снова выглядят бледными. Ссадина на ее голове покрылась корками и не выглядит опухшей или красной. — Тебе плохо? — Я встаю и подхожу к ней. — Нет, мне больно. Что ты делаешь? Опустившись на корточки, я откидываю шкуру, чтобы посмотреть, нет ли у нее других травм. Женщина пытается согнуть колени, сжаться в защитный комок, но морщится от боли, и вытягивает ноги. И тут я замечаю темное пятно на ее термобелье. — У тебя идет кровь? — Что? — Она прослеживает за моим взглядом до своего живота. — Я так не думаю. Я хватаю подол ее рубашки и задираю ткань. — Эй, не прикасайся ко мне! — Она бьет меня по рукам, но останавливается, когда ее взгляд падает на кровавые царапины на ее торсе. — Я не… — Черт, — рычу я и роняю ее рубашку. — Еще и это? Ее глаза превращаются в щелочки, а бледные губы становятся тонкими. — Как будто я хотела, чтобы это произошло! Оставляю ее, чтобы взять аптечку и подкинуть еще дров в печь. — Возьми это. — Я протягиваю ей антибиотик и обезболивающее. — Что это такое? — Хочешь умереть? Потому что я был бы счастлив вернуть тебя туда, где нашел. Если хочешь жить, прими эти чертовы таблетки. Отрываю чистую марлю от рулона в упаковке, и как только женщина проглатывает таблетки, я приказываю ей лечь. Она настороженно смотрит на меня, когда я задираю ее рубашку. Раны на животе и грудной клетке в основном поверхностные. Я подтягиваю рубашку повыше, и женщина безуспешно борется со мной. Она стонет от боли, когда поднимает другую руку, чтобы прикрыть обнаженную грудь. Там, где выпуклость груди встречается с ребрами, виднеется красная, кровавая рана. — Подними руку. Женщина медленно поднимает руку над головой. — У меня болит плечо. Возможно перелом. — Вывих. — Я смываю засохшую кровь вокруг раны, чтобы лучше понять, с чем имею дело. Ее взгляд устремляется на меня. — Как ты… Ты его вправил? — Она вздрагивает, и воздух вырывается через ее стиснутые зубы, когда я касаюсь чувствительной области. — Кажется, я помню. По крайней мере, боль. Я хватаю фонарик из аптечки и включаю его. — Возьми. Держи его прямо здесь. Она ужасный помощник. Луч света сияет почти везде, кроме тех мест, где он мне действительно нужен. Я делаю все возможное, чтобы очистить область, и именно тогда я вижу что-то темное, выступающее из раны. Это не может быть одно из ее сломанных ребер, не тот размер и цвет. — Ты на что-то напоролась. — Напоролась? Ты серьезно? — Я всегда серьезен. Встаю и хватаю деревянную ложку и плоскогубцы с игольчатым наконечником. Заливаю плоскогубцы кипятком и подношу деревянную ручку ложки к ее рту. — Что ты делаешь? Засовываю деревянную ложку между ее коренными зубами, и ее глаза расширяются от паники.