Спустя год я сидела в уютном, маленьком интернет-кафе города Ла-Корунья, расположенном на северо-западе Испании, и в первый, и в последний раз, соблюдая все условия инкогнито, интересовалась душами тех людей, которых навсегда оставила позади. Илайя Густавссон и Рита Эрикссон были рады сообщить всем о том, что они поженились, купили просторную квартиру с четырьмя комнатами в районе Djurgarden и теперь ожидают рождение своей первой дочери – вторая у них родится через пять лет. Отчасти на приобретение квартиры повлияли двести тысяч долларов, которые Илайя получил в знак благодарности за свои изначально бесплатные услуги по созданию моих первых идентификационных документов оригинала. Отец Риты сошелся с женщиной, её старшая сестра решилась выйти замуж за человека, у которого также есть сын – ровесник её ребёнка. Бабирай вышла из непродолжительных отношений и вошла в новые. Видимо, остепеняться по примеру своего сына совсем не собирается. Марису Мортон и вправду нашли повешенной в собственном доме. Шумихи по этому поводу было совсем не много. Эбенезер Роудриг пережил приступ, после которого, с подорванным здоровьем и неспособностью здраво изъясняться, попал в престарелый дом закрытого типа. Перл По потеряла голос из-за серьёзных проблем с голосовыми связками. Ушла в собственный бизнес, также связанный с музыкой, по воскресеньям кормит нуждающихся людей за свой счёт, ударилась в религию. Каждому из этих людей я оставила их жизни. И тем самым не погубила свою. Поэтому испанское солнце в этот летний день казалось мне особенно ярким, коричневая чашка в моих руках особенно красивой, а вкушаемое мной кофе особенно вкусным… Выяснилось, что я была не единственной выжившей в ту пылающую ночь в Миррор. Эта новость потрясла меня до глубины души. Были ещё два клона: парень и девушка, улизнувшие на ночь в мастерскую с целью уединиться. Парень под номером одиннадцать тысяч сто и девушка под номером одиннадцать тысяч двести двадцать восемь. Парень был моим ровесником, девушка немногим младше, я знала обоих в лицо. Они были парой. Именно на этой почве и ещё на факте того, что они оба были клонами умерших людей – бывший премьер-министр и актриса, – вокруг них устроили настоящее реалити-шоу. Их поселили в доме, в котором за ними следили вездесущие камеры наблюдения, они стали популярны среди оригиналов, жалеющих лишь о том, что у их подопытных любимчиков никогда не будет потомства, ведь девушка была стерилизована, а парень перенёс вазэктомию. Им дали имена – Арвид и Элин, в честь их оригиналов, – но не дали свободу. Спустя несколько месяцев они оба пропали без вести. До сих пор неизвестно, куда они делись: избавилось ли от них правительство или они сбежали? Загадка, навсегда оставшаяся тайной. Я же воображала себе, что эти двое всё же сбежали, к примеру, в соседнюю Финляндию, при помощи добрых людей – не таких, как Брэм, а совсем добрых, – смогли обзавестись собственным домиком в какой-нибудь глуши, наладить хозяйство и вдвоём дожить до глубокой старости… Хонас Зарр потерял всю свою власть. Очевидно, я приложила его головой к столу достаточно сильно. Ему диагностировали тяжелую степень сотрясения головного мозга, что в сочетании с его возрастом принесло свои плоды: старик резко сдал позиции, на публике демонстрировал сильный тремор рук, дрожание губ и хромоту… Ближний круг Зарра утверждал о провалах в памяти: он как будто забывал о том, что Катарины больше нет, и никак не мог вспомнить, каким именно образом заполучил сотрясение своего мозга. Его время прошло – он стал негодным для политики и уже в конце прошлого года сложил с себя все полномочия. Однако у него остались приспешники. Они пылали страстью в своём желании продолжать дело своего бывшего предводителя: рвали и метали за политический курс “Одна семья – один ребёнок” и всерьёз собирались запустить аналог Миррор. Все их планы провалились. Впредь шведские семьи будут заводить столько детей, сколько пожелают, и клонов на их земле больше не будет. Мы обнародовали видеозаписи с флешки, отданной мне 11112. Таким образом клон человека, положившего всему этому начало, положил всему этому конец. Я решилась на этот шаг даже не потому, что политики всего мира тут и там заговаривали о “необходимости” выведения клонов, а потому, что таково было последнее желание 11112. Обнародовала не всё – отобранные и самые страшные кадры, на которых точно не была запечатлена я. Всё было сделано максимально аккуратно, совершенно инкогнито, со специального компьютера… Стоило этим видеозаписям попасть в сеть, и действующее правительство Швеции ушло в отставку, а о возможности воспроизведения клонов сразу же замолчал весь мир. Надолго ли?.. Я вздрогнула от мягкого шума колёс по брусчатке – белый кабриолет остановился впритык к моему столику. Всего лишь арендованная машина, а за неделю пребывания в этой чудесной стране уже как будто совсем наша. – Сероглазка, готова двигаться дальше? – зубы Брэма едва уловимо блеснули лучезарной улыбкой. – С тобой хоть на край света, – в ответ улыбнулась я. Выпорхнув из-за столика, не забыв оставить оплату за кофе и чаевые круглыми монетками, я впорхнула в автомобиль и поцеловала того, кто подарил мне целый мир. Что было дальше? *** Forgiveness is salvation *** *** Прощение есть спасение *** С той ночи на пристани в Стокгольме я начала чувствовать себя по-другому. Как будто раньше только предполагала, что могу всё, а теперь стала знать это наверняка. Мы уезжали долго: вплавь до Дании, спустя сутки вылетели в ОАЭ, оттуда в Индию и только уже после Индии добрались до Канады – целых девять дней в дороге. Меня поразили самолёты. Я испытывала перед ними трепет, похожий на смесь восторга и испуга, который порой испытывала в обществе Брэма. Это было необычно… Нормально ли? Не знаю. Я всю свою жизнь до тех пор прожила в состоянии “нормально для клона”, так что всё ещё не разобралась, что такое “нормально для человека”. Брэм позаботился о той сумме, что лежала на моей карточке. Сделал какие-то транзакции через непонятные мне счета, таким способом окончательно отделив их историю существования от “фабрики клонов”. Теперь счетов-хранителей было несколько: два моих и два его – сумма поровну, я настояла на этом условии, так как изначально Брэм собирался оставить все эти цифры закреплёнными исключительно за мной. Часть суммы мы выделили на благотворительность – Брэм тщательно следил за этими важными вкладами, – часть суммы решили не трогать, ещё одну часть тратили на путешествия, и четвёртую часть Брэм выгодно вложил в какие-то акции, в которых я ничего не смыслила, как и во всём окружающем меня мире. Благодаря этим акциям, наш годовой прирост был в полмиллиона и ещё чуть-чуть, что, кажется, очень много. Спустя какое-то время мы решили инвестировать в недвижимость: купили пару вилл на островах, на которых нам понравилось бывать, стали сдавать их в аренду – каждая приносила около ста тысяч в месяц. Этот доход я полностью и совершенно смело снова тратила на благотворительность. Идея с виллами мне очень понравилась ещё и потому, что во время отдыха на них Брэм всё-таки реализовал своё желание и научил меня плавать. Примерно спустя год я наконец начала чувствовать себя по-настоящему счастливой, полностью свободной, без единого намёка на напряжение – неторопливо, но всё же начали уходить ночные кошмары, я увлеклась рисованием, продолжала узнавать многое об этом мире вместе с Брэмом, который, как оказалось, тоже порой не знал некоторых вещей. Например того, что шампанское может “столько” стоить или что вблизи китята выглядят гигантскими. Начав ощущать и осознавать прежде неизвестную мне лёгкость, я набила себе татуировку на том же месте, что и у Брэма, только другие слова: “Forgiveness is salvation”* (*Прощение есть спасение). И дальше становилось только лучше… Брэм поделился со мной своими мечтами. Одной из них было желание иметь “собственный угол”. Мы выбрали кажется самый красивый дом в Канаде, расположившийся в красивом месте: на берегу большого озера – с нашей стороны берега всего дюжина милейших, больших, двухэтажных домиков, а с другой стороны берега всего восемьдесят домов вглубь леса. Дом был замечательным: уютный, новый, до нас в нём совсем никто не жил, правда, большеватый, как для двоих, но Брэму он сразу же понравился, так что я тоже в него влюбилась всем своим сердцем. В этом месте Брэм научил меня готовить разнообразные блюда (особенно хорошо у меня получались пудинги), хотя продолжал предпочитать заниматься этим процессом в одиночку – у нас появилась большая, роскошная кухня, – а еще именно здесь он научил меня стоять на коньках, играть в хоккей с соседями, с которыми, как выражался Брэм, “нам очень сильно повезло”, хотя его и напрягало отношение одного соседа к своей жене… Но опасность благополучно миновала: пара переехала на юг, продав свой дом молодой семье с тремя детьми и четвёртым на подходе. Я испытала невероятное облегчение от такого разрешения столь напряженной для нашей пары ситуации. В этом доме мы жили только зимой, потому что Брэм любил зимние праздники и предпочитал проводить их в домашнем уюте. После первой же зимы эти праздники полюбила и я: украшение рождественской ёлки и сияние огоньков гирлянды в темноте напротив мигающего угольками камина, и мы с Брэмом в обнимку под пледом – одно из лучшего, что происходило в моей жизни. И ещё игра в снежки, несомненно… Всё это для меня было неизвестно и ново, и скоро стало дорого и любимо. Однако всю мою жизнь меня больше всего поражала, впечатляла и вдохновляла именно возможность путешествовать. Со временем мы обзавелись новыми настоящими паспортами и совсем перестали сидеть на месте, даже однажды провели в своём доме неполную зиму – всего два месяца, и снова в путь, в который я всегда так стремилась и тянула за собой Брэма… Первые двенадцать лет были такими цветастыми, яркими, головокружительными и пьянящими, что я не успела заметить, как они миновали. Мы побывали в девяносто одной стране, перепробовали миллионы вкусов, увидели миллиарды красок. До моего тридцатилетия оставалось не так уж и далеко, когда я в первый раз серьёзно занемогла. До тех пор я только пару-тройку раз несерьёзно простывала, но не более того, а здесь вдруг совсем раскачалась. Было начало весны, мы только приехали в Италию из Австрии, и всё, как и всегда, казалось таким замечательным, но со мной начались такие серьёзные неполадки, что я едва находила в себе силы наслаждаться теплотой весенних дней или вечерними сеансами просмотра фильмов, которые Брэм вдруг устроил мне: вместо привычных триллеров потоком подсовывал сплошь любовные мелодрамы, обязательно со счастливым концом в виде свадеб, рождения детей, формирования счастливых семей… Позже я долго смеялась, узнав, что таким образом он подготавливал меня к обряду предложения мужчиной женщине руки и сердца. Он стоял на одном колене, как все мужчины из романтических фильмов, и протягивал мне потрясающей красоты колечко в коробочке, обитой красным бархатом. До того волшебного вечера я даже не думала о нас в таком ключе и вообще не предполагала, что мы можем официально стать мужем и женой. В моём представлении мы уже таковыми являлись, а белые наряды, золотые кольца, запряженная карета, букеты цветов – это всё казалось мне скорее сказкой, нежели тем, что действительно может случиться в моей реальности. Родом из сказочной фантазии было и то, что со мной начало происходить после того, как я сказала заветное “да”. Стоило Брэму надеть помолвочное кольцо на мой безымянный палец, как он сообщил мне невероятное – сказал, что я беременна. Я расхохоталась. Я, и вдруг беременна?! С чего бы это?! Мы не планировали заводить детей, хотя много лет назад, сразу после нашего прибытия в Канаду, и выяснили тот факт, что я вовсе не стерилизована. Тогда же мы определились с тем, что заводить детей мы не будем. Я считала себя слишком травмированной для подобного и сразу же предупредила Брэма о своём нежелании становиться чьей-то родительницей. Он покорно принял моё нежелание, утвердив, что всё будет так, как я того захочу. И вот спустя двенадцать лет после того, казалось бы решившего “всё” разговора, Брэм с сияющей улыбкой на лице ворочает кольцо на моём безымянном пальце и улюлюкая сообщает мне о какой-то там моей беременности… Да, за пару недель перед этим мы немного выпили в роскошном номере необыкновенного отеля и, обнаружив пустую упаковку презервативов, всё равно не сдержались и занялись страстным сексом, но подобное было не впервые… Мы уже так делали пару раз – и ничего не случалось, никаких последствий. Уже через пятнадцать минут я, сидя на унитазе и удерживая тест на беременность под струёй своей мочи, при этом оттопыривая безымянный палец с кольцом в сторону, чтобы не замочить эту красоту, не верила в происходящее… Да, меня беспощадно тошнит по утрам, да, я стала есть лимоны, да, мне вдруг стало тяжело просыпаться, но беременность – это ведь не про мою жизнь… Уже спустя несколько секунд тест в моей руке показал две полоски. Я так громко всхлипнула, что Брэм вбежал в туалет с самым беспокойным выражением лица из всех, что мне до сих пор доводилось видеть в его арсенале… Я была напугана этой обескураживающей новостью, а он… Он буквально сиял от радости! Я не выдержала и безжалостно стукнула ладонью будущего отца моего ребёнка, и рассмеялась, и заплакала, и плакала-плакала, а он всё смеялся и обнимал меня. Когда у меня начал расти живот, он признался мне в том, что всегда мечтал о сыне. После этого у нас состоялся долгий разговор, в результате которого выяснилось, что с момента моего отказа стать матерью прошло двенадцать лет, за которые мы больше ни разу не разговаривали на эту тему. Сейчас для меня это кажется пугающим, потому что я едва не упустила возможность обзавестись самым бесценным человеческим счастьем – своей собственной, дружной, любящей семьёй. Первого декабря у нас родился сын – Ноа. Ребёнок получился очень красивым: глазами и носом похожий на меня, а всем остальным пошедший в своего отца. Весь следующий год стал для меня невероятным открытием себя и Брэма с новой стороны. В результате я настолько впечатлилась счастливым родительством, в частности Брэмом в роли счастливого отца, что, уложив сына спать в его первый день рождения, призналась Брэму в том, что хотела бы как можно скорее завести ещё одного ребёнка. Вторая беременность наступила спустя три месяца после моего заявления. И снова сын – Майкл. Брэм был на седьмом небе от счастья: целых два сына! Он и мечтать о таком не смел. В жизни не видела его таким счастливым, как в периоды моих беременностей, родов и младенчества наших детей. Родительство давалось нам как-то совсем легко и радостно: Брэм, в отличие от остальных мужей, мог позволять себе и позволял находиться рядом со мной и детьми двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Он так порхал вокруг меня, особенно перед днями рождений мальчиков – первое и пятое декабря – что я начала подозревать в этом потаённый смысл… И оказалась права. Ночью, после празднования первого дня рождения Майкла, Брэм вызвал меня на танец у камина и, воркуя, начал намекать на третьего ребёнка. Поражаясь этим словам, я смотрела на своего партнера широко распахнутыми глазами и с неприкрытой улыбкой реагировала на каждую интонацию. Он утверждал, что между мальчиками идеальный разрыв в возрасте – два года, – и если мы начнём пробовать завести третьего ребёнка, между ним и Майклом снова будут идеальные два года. Якобы его мечта о сыновьях сбылась, но теперь у него появилась новая мечта – дочь. Брэм был слишком хорошим мужем, и он был идеальным отцом. Наверняка по этой причине я на каком-то подсознательном уровне просто не могла не хотеть рожать от него детей. Мы с большим энтузиазмом подошли к зачатию третьего ребёнка, так что неудивительно, что сразу же преуспели. Двенадцатого декабря следующего года у нас родился третий сын – Джек. Внешне самый похожий на Брэма. Наблюдая за Брэмом во время празднования первого дня рождения Джека, я старалась взвесить все “за” и “против”. Брэм души не чаял в наших сыновьях, он круглосуточно играл с ними и даже засыпал в их комнате – порой я часами не видела всех своих мальчишек, а ведь при этом Брэм так и остался главным поваром в нашей семье. С финансами у нас всё было более чем хорошо, с психологическим состоянием тоже всё замечательно, с физическим также отлично – оборудованный тренажерный зал на подвальном этаже этого дома даровал нам с Брэмом не только физическую бодрость, но, возможно, и зачатие Майкла. Однако если попробовать ещё раз, на момент рождения следующего ребёнка мальчикам будет уже шесть, четыре и два, мне тридцать шесть, а Брэму сорок восемь. Наше с Брэмом биологическое время для заведения детей подходило к концу, и я это прекрасно понимала, а потому нужно было делать выбор не затягивая. Брэм хотел дочь, а я хотела увидеть его отцом дочери, подарить ему исполнение ещё одной его заветной мечты. Я решила попробовать в последний раз. Решила, что даже если снова родится мальчик, это будет замечательно, и на этом мы точно остановимся – больше четырех детей я точно не хотела, да и приводить себя в норму после родов было изнурительно, пора было уже завязывать с этим неординарным хобби. Выслушав моё предложение о четвёртом ребёнке – дочери, – Брэм хотя чуть-чуть, но всё же засомневался, что стало для меня неожиданностью. Оказалось, что он переживал за моё здоровье – после рождения Джека у меня слегка сбились некоторые показатели в анализах, однако хотя это и не было критичным, Брэма это беспокоило. В итоге мы решили поступить следующим образом: если за пять месяцев попыток у нас не получится зачать в четвертый раз, тогда мы отступимся от этой идеи и будем вполне удовлетворены тремя чудесными сыновьями. В начале мая мы узнали о нашей четвёртой беременности. Это зачатие было самым продолжительным: первые трое детей пришли к нам очень быстро, поэтому я даже начала переживать о том, что на сей раз у нас не получится… На стыке января и февраля у нас родилась дочь – Агнес. Долгожданная девочка, внешне в равной степени похожая и на меня, и на Брэма, но в своих привычках всё же более походящая на отца. Впервые взяв её на руки, Брэм расплакался от счастья. Он и из-за сыновей плакал, но от дочери совсем разрыдался… Несмотря на послеродовую боль, я рассмеялась от этого зрелища. Наши дети в большей мере внешне походили на своего отца. Меня это радовало. Потому что какой бы Брэм ни называл меня красавицей, и какой бы на самом деле внешней красотой я ни обладала, всё же мне было приятнее видеть в лицах своих детей черты, принадлежащие генам Брэма, нежели моим. У нас получилась хорошая семья. И нам действительно повезло с соседями – мы обзавелись хорошими друзьями и знакомыми, у детей была дружная компания из их ровесников, так как все жившие вокруг нас семьи имели от одного до пяти детей. После активной бездетной жизни мы на удивление быстро и с достаточной лёгкостью втянулись в оседлую жизнь, хотя на самом деле старались представлять из себя обыкновенную, среднестатистическую канадскую семью, ничем не выделяющуюся и не отличающуюся от других обычных семей, имеющих заработок выше среднего: отменный двухэтажный дом в замечательном месте, но вокруг не менее отменные дома, две хорошие машины, но у соседей не хуже. Для всех мы были IT-бизнесменами, ведущими свой бизнес в онлайн-режиме, так что вопросов об источнике нашей финансовой стабильности у нашего окружения не возникало. Детей мы воспитывали в достатке, но в атмосфере без лишней роскоши, так что основными нашими тратами так и остались анонимная благотворительность, и путешествия – минимум два раза в год с маленькими детьми и минимум четыре раза в год с уже выросшими. Мы с радостью обрастали новыми интересностями: знакомства, дети, друзья, хобби, маленькие и большие радости… Брэм привил мальчикам любовь к хоккею: зимой всех четверых было не загнать домой. В городе организовали хоккейный клуб, сыновья стали звёздами этого спорта. В нашем доме постоянно было много громких соседских мальчиков – друзья сыновей, – и парочка лучших подруг Агнесс, ключ к дружбе с которой её ровесницам было не так уж и просто подобрать, но кто смог справиться с этой заковыристой задачей, тот обрел настоящую драгоценность. Когда дочке исполнилось четыре, мы решились обзавестись не только детьми и разнообразными коллекциями интересных вещей (коллекция солдатиков из яхты навсегда осталась с нами), но ещё и завести себе домашних животных. Так мы взяли из приюта, расположенного в соседнем городе, двух щенков и двух котят. Брэм с десятилетним Ноа, восьмилетним Майклом и шестилетним Джеком собственными руками возвели для них огромный вольер на заднем дворе. Счастья стало ещё больше. В нашей жизни, конечно, случалось разное, бывали и горести, и печали, но счастья всегда было несравненно больше. У наших детей получилось создать не менее счастливые семьи. У нас родилось десять внуков. И всех их мы увидели. У Ноа были сын и дочь; у Майкла сын, дочь и сын; у Джека дочь, сын и дочь; у Агнесс два сына. Наши дети и внуки росли не зная о том, что каждый из них является наследником миллионного состояния. Они просто учились в лучших колледжах, а после зарабатывали на жизнь своим честным трудом. Мы постарались дать им лучшее из того, что было дано нам – свою любовь. Мы постарались сделать их счастливыми… Мы с Брэмом ушли одновременно. Не специально. Просто так случилось. Ему было восемьдесят восемь, мне семьдесят шесть. Нашему старшему внуку, сыну Ноа, было шестнадцать, а самой младшей внучке, дочери Джека, всего пять. Все они очень горевали и каждый плакал по нам… А спустя два месяца каждый из них удивился тому, чтó получил от нас в наследство. После нашего ухода каждому нашему ребенку, их паре и каждому внуку досталось в наследство по одному миллиону. Ещё два миллиона мы завещали надежному фонду помощи детям, нуждающимся в трансплантации органов. Фонд принадлежал Эшли Одетте Катарине Карлссон, но это имя нам ни о чём не говорило. Потому что мы так и не узнали о том, что у Катарины Зарр был тайный роман с её телохранителем Густавом Карлссоном – ему было всего двадцать два, а ей семнадцать, когда она разродилась в Альпах. Хонас Зарр ничего не заметил, потому как считал, будто его дочь проводит каникулы в горах и не торопится вернуться в Швецию из-за сильных снегопадов, случившихся в том году. Новорождённая девочка осталась со своим отцом и его родственниками, и вскоре должна была объединиться с матерью, до восемнадцатилетия которой оставалось совсем немного. До тех же пор Катарина оставалась зависимой от своего опекуна и потому должна была вернуться в Швецию, где Хонас Зарр принял её послеродовую депрессию за результат употребления наркотиков. В итоге Катарина умерла от его руки. Любивший её парень искренне горевал. К имени Эшли Одетта, которым наделила свою дочь Катарина (второе имя в честь нашей матери), он добавил имя своей возлюбленной, моей единственной сестры, которую я не знала. Густав смог стать хорошим отцом. Жизнь продолжалась. Ему повезло – он встретил хорошую женщину и женился на ней, когда Эшли Одетте Катарине было пять лет. Так у моей единственной племянницы со временем появились два единокровных брата. Эшли Катарина Одетта Карлссон никогда не узнает о существовании своих кузенов, живущих в Канаде. А они никогда не узнают о ней. Но наше с Брэмом посмертное пожертвование отправилось именно в её фонд, чем случайно спасло дело всей жизни моей единственной племянницы, не продолжившей наш род по этой родословной ветви. Как Брэм и обещал – нас никто не нашёл. Вдвоём мы прожили долгую, счастливую и безусловно интересную жизнь, и оставили после себя яркий след. Главное наследие было заложено в сердца наших детей и их детей: будьте храбрыми и добрыми – несмотря ни на что. *** Всё можно. Вам наврали. Можно всё. И песни на рассвете петь, ругаться матом, и раздевать прохожего порочным взглядом, и не хотеть надеть кольцо на палец тот, что с средним рядом, и отпускать на волю громкие слова, вино хлестать, как будто воду, из года в год менять дома, забыть про город или про природу, и можно танцевать не в такт с другим, и целовать другого задыхаясь, и не менять бесценно дорогих на тех дешевых, что пронзят не каясь. И можно полюбить лишь одного и до конца, и можно верить без хождений в синагоги в Бога, и можно не терять в других себя, и можно вдруг понять: одна лишь жизнь — это безмерно много.