Роты сменялись. Третья рота просматривалась пока только в перспективе. Очередь желающих устроиться в наш батальон была ещё в два батальона длиной, – со всей большой северной страны писали, как под копирку: «Возьмите к себе служить, люди добрые, жена совсем заколебала», – не без мстительного чувства, я никого не брал: заколебала – мирись. Причины, однако, были другие: нам не давали расширяться. В полку на батальон наш смотрели косо. Командир моего полка встречался с Главой при самых лучших раскладах раз в месяц, а меня вызывали постоянно: обсудить всякие новости, почудачить на передке, прокатиться по республике, выгулять почётных гостей – кто-то ж должен был общаться с французскими депутатами, российскими политологами, американскими артистами; тем более что каждый третий из них вкрадчиво спрашивал по приезду: «А правда, что у вас служит здесь солдатом русский писатель?» – «Не солдатом, а офицером… Казак, набери Захара, где он, пусть приедет…» Комполка за два года даже не пытался что-то мне приказать – по одной должности, в качестве замкомбата, я был его подчинённым, но как советник Главы – уже нет; кому такое понравится. Батальон наш жил в своей располаге, стоял на отдельных позициях и, в сущности, подчинялся Главе напрямую. Операции, которые комбату, начштаба или мне приходили в голову, – мы ни с кем не согласовывали. Если операция была палевной (а все операции были палевные, потому что действовали своеобразные – не-мира-не-войны – международные соглашения, позволявшие в ежедневном режиме убивать, но не позволявшие наступать или убивать за раз слишком много, тем более из тяжёлого вооружения), – я говорил: ничего, сделаем, как задумали, а перед Главой прикрою. Хорошо получится, он похвалит. Плохо – призна?ю, что виноваты; но потом скажу, что нас оболгали. Сегодня после завтрака мы как раз собирались заняться чем-то подобным. Четыре дня назад наш несчастный неприятель, пропалив, что у нас миномётный расчёт перебрался по своим причинам жить в самый крайний домик посёлка, выкатив БТР, отработал по миномётчикам. Итог: трое «трёхсотых», один тяжёлый, инвалид на всю жизнь – перебит позвоночник. (Заскакивал последним в домик – в его двери оказалось ближе, чем до вырытого во дворе блиндажа, – на миг, пропуская другого бойца, замешкался – и вот). С утра я заезжал поболтать с миномётчиками. По должности мне было положено работать с личным составом, без устали поясняя им поставленные республикой задачи, – но за всё время службы я ни разу ничем подобным не занимался; какие-то журналы вела специально для этого взятая в штат умная девушка – но и в журналы эти я не заглядывал никогда, в батальоне будучи по очередности всем: командиром, «крышей», корешом, консультантом, «кошельком», но точно не замполитом; однако мимо ехал, миномётчики позвали на чаёк, и остановился. Граф всё это время едва заметно нервничал – он воевал уже четыре года, выживая там, где выжить было маловероятным, – и наработал себе чутьё. Ничего не сказал тогда, но я видел, что ему не нравится ни костерок во дворе, ни беззаботность миномётчиков. Успокоился, только когда мы укатили обратно в свой домик в глуби посёлка. …Сегодня даже не заехали к себе. На въезде в дачный посёлок стоял начальник штаба, Араб. Привычно спокойный, красивый, с будто подведёнными восточными глазами. (При знакомстве первым делом спросил у него про национальность – он ответил: «Хохол». Я: «Мы тут все хохлы, – а если вглубь времён всмотреться?» Он: «Из венгров. Но вообще – луганский хохол».) Из машины я не стал выходить: спросил, приспустив стекло: «Всё готово?» – Да, тебя ждём, – ответил Араб. – Кофе пили, – пояснил я. Араб без улыбки кивнул. – Ты где будешь? – спросил. – На передок проеду. Пусть меня встретят. Араб потянулся к рации. Мы проехали посёлок насквозь и стали в самом низу, за разлапистыми деревьями, – не на «круизёре» же мне выкатываться к окопам. Нас ждал заведённый «козелок». За посёлком, на лугу, как ни в чём не бывало, паслись козы. Нас разделял протекающий в глубокой низине ручей. Открыв багажник, достал броник, шлем; быстро надел всё это на себя, подтянул, попрыгал: готов. Когда «козелок», полный вооружённых мужиков, тронулся, громыхая по железному настилу проложенного через ручей мостика, – козы, словно нехотя, чуть-чуть пробежали вперёд. По буеракам, через луг, скрываемые взгорьем, мы проехали ещё двести метров. Оттуда уже пешком, бочком, пригибаясь, – к позициям, где только-только начал работать в ту сторону «Утёс». Долбил как в стену; убедительный звук. С-под куста, выбежав на открытый участок, сделал выстрел гранатомётчик. Всё вокруг было весело, словно на пикнике, где люди готовят мясо. У бойцов – привычно небритых, но сегодня как-то даже получше приодетых, – были с виду смурные, но, если присмотреться, – собранные, сияющие лица. Никто ни о чём не волновался. Мы стояли в окопе. Я, чуть улыбаясь, смотрел, как все работают. На краю окопа росла какая-то поебень-трава, я оборвал стебелёк, засунул в зубы. Всегда так делал, если находилась травка: личная примета. Расчёт был банален, но верен: мы хотели дождаться ответа с той стороны на раздражающий огонь. – «Сапог» выкатили! – сообщил, наконец, наш наблюдатель. (Станковый противотанковый гранатомёт, СПГ-9: вещь!) Ага, купились. – Арабу передай, – сказал я радисту. Арабу передали, что выкатили «сапог». Сейчас они будут нам отвечать. «Слева прилёт! Миномёт!» – крикнул кто-то; Граф резко потянул меня за броник, чтоб я присел, не торчал, и сам тут же сменил позицию, встав слева от меня, прикрывая. …уже отвечают, но мы их опередим. На вооружении нашего батальона имелись особые ракеты, получившие в батальонном народе имя «вундер-вафля»: я б и такое тоже не придумал. Весила, как снаряд «Града», – девяносто. Внутри имелись: движок от того же «Града» и взрывчатка, придуманная в недрах оборонных ведомств, управляемых кумом Главы – тем самым Ташкентом. Во всей армии Донецкой республики «вундер-вафли» имелись на вооружении только в подведомственном Ташкенту подразделении – и у нас: Батя подогнал, за красивые глаза. Сегодня решили истратить две из оставшихся двенадцати. Разведка три дня подряд пасла неприятельские позиции и уточняла цели. Говорили, что радиус поражения «вундер-вафли» – до трёхсот метров; думаю, что создатели подвирали, меньше; но и сто пятьдесят – много. Имелась единственная проблема: ракета могла отклониться далеко в сторону от намеченного маршрута. Лететь они будут почти через нас – это представлялось, пожалуй, даже более неприятным, чем стрельба в нашу сторону. Кто знает, что у этой ракеты на уме – может, в движке закисли контакты, и ей придётся упасть куда-нибудь поближе к нам. Тогда здесь никто не выживет, даже я. Другая опасность: случится перелёт. За позициями нашего несчастного неприятеля находился посёлок Троицкое, который мы однажды собирались освободить. А не убить. Пока я гонял в голове мысль, какой вариант предпочтительный: сейчас угодить в ад, но с правом на адвокатуру (явный недолёт), либо чуть позже, но стопроцентный, не подлежащий пересмотру (явный перелёт), – сзади хлопнул выстрел. Было ощущение, что летящая сначала позади нас, в нашу сторону, потом над нами, потом дальше, прочь от нас, ракета накручивает воздух, как рыбацкую сеть на пропеллер, – со всеми рыбами, птицами, звёздами и облаками. Сейчас меня подхватит и понесёт вослед. Это было жутко – и я не в силах вообразить чувства тех, в чью сторону она летела. Могу угадать два слова, которые произнесены. Выставим их отдельной строкой, воткнём колышки по четырём краям: тут умирают. Вот они, эти слова. «Ебать, мужики». Возможно, потом прозвучали ещё два слова, плюс частица. Ещё четыре колышка, чтоб никто глупый на заступил, не натоптал. «Ну, всё, пиздец». Но тогда я об этом не успел подумать, оттого что ракета – будто бы заметив что-то любопытное – повела себя как живая, разумная, внимательная рыба, и резко пошла вбок. Я высунулся из окопа; во-первых, мне было всё равно, что убьют: если она упадёт на посёлок – самое малое, что со мной можно сделать, это убить; во-вторых, с той стороны никто уже не стрелял: воцарилась тишина. Наши тоже сидели, щурясь и всматриваясь вперёд. Ракета ушла за пределы видимости и жахнула, грохнула, грянула где-то там, вне пределов видимости. Расстояние было точно не меньше километра – но ударная волна дохнула с огромной силой, качнула поле, придавила травы; даже хаки на мне, штаны и рукава, на миг прилипли к телу. – …херасебе, – сказал кто-то рядом в одно слово. Где-то там, где случился взрыв, располагались позиции наших корпусных соседей, – и окраина деревни тоже лежала поблизости: всё впритык. «Господи», – подумал я. Сплюнул поебень-траву и крикнул водителю: – Поехали к чёрту! – мне надо было срочно узнать, куда это попало. Напоследок обернулся к бойцам, – «Утёс» молчал: