— А у вас разве нет? — глупо переспросила та. Профессор развёл руками. Медсестра зачем-то заглянула в палату, затем, не говоря ни слова, спешно ушла, шаркая замятыми задниками резиновых тапочек. Семёнов с завистью посмотрел на её обутые ноги. Через минуту к двери, лучезарно улыбаясь, подошла доктор Эндрюс. — Добрый день, профессор. Как вы себя чувствуете? — приветливо поинтересовалась она, и тут же продолжила. — Я гляжу, вы даже сами встали. — Да, доктор. Я чувствую себя великолепно, но мне нужна хоть какая-нибудь обувь. Я хочу сходить в туалет. — Пожалуйста не волнуйтесь, вам сейчас ни в коем случае нельзя напрягать нервную систему. — Тогда дайте мне тапочки, чёрт возьми! — вспылил профессор. — Вы очень взволнованы. Может, сделать вам успокоительный укол? — Доктор, я сейчас пойду босиком. И если в пути на меня набросится какая-нибудь инфекция, виноваты будете вы. — Да что вы кипятитесь, профессор, — примирительно заворковала Рут. — Вон Магдалена уже несёт вам обувь. Всё нормально. Она показала рукой за спину Семёнова. Тот оглянулся и с облегчением увидел давешнюю медсестру, шаркающую по коридору с парой резиновых шлёпанцев в руке. Через час состоялось что-то вроде врачебного обхода. Только пациент, как оказалось, на этот раз в больнице всего один. Возможно, поэтому весь медперсонал старательно препятствовал желанию Андрея Александровича выписаться. Несмотря на анализы и уверения, что он уже в полном порядке, доктор Эндрюс уговаривала остаться для проведения каких-то перманентных анализов, проверки отложенного воздействия препарата и так далее. — Доктор, я сам могу играть терминами и придумывать липовые причины. Скажите, почему вы на самом деле хотите меня здесь оставить? Рут Эндрюс строгим взглядом посмотрела на медсестру, и та, пожав плечами, вышла в коридор. Доктор придвинулась ближе к Семёнову и негромко сказала: — Мы беспокоимся о вашей безопасности. — А что произошло? И почему ко мне не пускают моего сотрудника? — Верно. Вы же не в курсе. Геннадия Стрина сейчас нет в городе. — А где он? — Он обвиняется в тяжком преступлении. Изнасилование и убийство дочери управляющего местным банком. — Что!? Что за бред, Рут? Гена никогда в жизни бы не пошёл на такое. Тем более, чуть больше года назад умерла его жена. Знали бы вы, как он избегал женщин всё это время, боялся, что из-за связи с ним у них будут неприятности. Нет, я отказываюсь верить. Этого положительно не может быть. — Увы, это так. Весь город стоит на ушах, ищут вашего сотрудника. Но его давно нет. — Куда он мог деться? И да. Эфиролёт на месте? — Да, ваш транспорт так и стоит на выбранной вами площадке. Никто его не трогал, наоборот, к вертолёту приставили охрану. — Транспорт здесь. А где же Гена? Не пешком же он ушёл. — Не пешком. Уехал на мопеде. Но в города Конфедерации, а также Техаса ему заезжать никак нельзя. Его тут же арестуют. — Доктор Эндрюс, у меня от ваших слов сложилось впечатление, что вы что-то недоговариваете… Может, пора рассказать мне всё без утайки? — Вы завтракали, профессор? — Нет, конечно. Да и до еды ли, когда вокруг творится такое безобразие. — Тогда идёмте ко мне в кабинет, я угощу вас чаем с вишнёвым вареньем. Там и поговорим. Профессор Семёнов сидел за столом и рассматривал газету. На первой полосе, прямо под шапкой, была фотография того самого номера, в котором они остановились. Номер был чист, никаких следов насилия. Но текст ниже говорил совсем о другом. Андрей Александрович отвлёкся от чтения и вопросительно посмотрел на Рут Эндрюс. Та в ответ красиво изогнула бровь. — Ничего не понимаю, — начал Семёнов. — В статье говорится, что была борьба, а на фото всё чисто и аккуратно. — Вы смотрите статью для центральной газеты, профессор. — Ну и что? — На ней фото соседнего номера, чтобы не отбивать туристов. Вот, возьмите. Она протянула лист форматом поменьше. Здесь уже была другая фотография. Мебель, разбитая в щепы, выбитые стёкла, расколотая пополам дверь… — Вот это да, — удивился профессор. — Такое ощущение, что здесь отбивались от стада диких кабанов. — Репортёр утверждает, что именно в таком виде и нашёл номер. — И всё равно я не верю. Геннадий неоднократно спасал мне жизнь, сам для этого рисковал, едва уцелел. Да и жену свою он очень любил. Нет, положительно не представляю. — Вы правы, профессор, — спокойно подтвердила Рут. Доктор Семёнов даже замер, забыв вынуть печенье из чашки с чаем. — Тогда… — пробормотал он. — Ничего не понимаю. Но помилуйте, должно же быть какое-то объяснение. — Да, профессор. Я точно знаю, что Геннадий Стрин не совершал всех тех ужасов, в которых его обвиняют. Дело в том, что всю ночь убийства мы провели вместе. — Вот это да… Тогда позвольте, почему вы молчите? — Вам сложно будет понять, профессор, — проговорила Рут Эндрюс, но увидев вытянувшееся лицо Семёнова, пояснила. — Нет-нет. Не потому, что недостаточно ума. Просто потому, что вы — мужчина. Для вас вопросы морали лежат в несколько иной плоскости. А вот мне, если бы я призналась в случайной связи, пришлось бы туго. — Но ведь гибнет человек! Хороший человек, смею заметить. — Не волнуйтесь, не гибнет. Он, скорее всего, уже в Зионе. — Где? Что Геннадию делать в Новом Израиле? Поверьте, это не то место, куда бы он поехал отдохнуть. — Понимаете, и в Конфедерации, и в Техасе, и даже в Соединённых Штатах, его сразу схватят и выдадут полиции Форт-Джексона. — Тогда бы он поехал в Русскую Республику. — У русских… простите, профессор. У ваших властей очень хорошие отношения с Конфедерацией. Его бы выдали. — Это вряд ли. — Уж поверьте, — Рут доверительно закивала головой. — Это политика, Профессор. Никто не будет портить отношения с дружеской территорией из-за одного человека. Даже если бы это были вы, при всём моём уважении. При этих словах Рут приложила ладонь к своей пышной груди и почтительно склонила голову. Семёнов некоторое время молчал, переваривая информацию, затем снова взял две газеты, и начал чуть не до буквы сверять текст схожих статей, не забывая при этом периодически макать печенье в блюдечко с мёдом, и вкусно им хрустеть. Но, Рут показалось, что он жевал машинально, не обращая внимания. Наконец, Андрей Александрович отложил обе газеты, одним глотком выпил почти остывший чай, резко поднялся, и решительно спросил: — Тогда почему мы сидим? Чего ждём? — А что вы предлагаете? Полиция ведёт расследование. Я убеждена, скоро они найдут настоящего преступника, и вашему сотруднику ничто не будет угрожать. — Вы удивительно спокойны, доктор Эндрюс. Я так не смогу, пока не буду уверен, что у Геннадия всё в порядке. — Вы что, собираетесь ехать за ним? — Ну, во-первых, меня ещё не выписали из больницы. Согласитесь, было бы нелепо отправиться в путь в казённой пижаме. Рут рассмеялась. — Это не проблема. Считайте, что вы уже здоровы. Ваши вещи вернут сразу после нашего разговора. А что во-вторых? — Во-вторых, дорогая доктор Эндрюс… — Просто Рут, профессор. Семёнов кивнул. — Во-вторых, дорогая Рут, очень сложно найти человека в незнакомом городе. Особенно Геннадия Стрина, и тем более, если он скрывается. Рут снова рассмеялась, затем сложила руки под грудью, чуть приподняв при этом своё выдающееся достоинство, и с важностью заявила. — И здесь я тоже могу вам помочь. — Вы положительно мой ангел-хранитель. Я весь внимание.