Погоний покачал головой. — Ну и все. Пусть катится к себе… Так вот, пока мы соображаем, рассказываю про Копье Судьбы. — Место мы для этого выбрали, конечно… — А что? Мы же не в Вашингтоне, ты не из ФБР. Это Россия. В наше время агентам встречи назначали в пельменных и на спектаклях в Театре юного зрителя. И ничего, страна жила, пока не приняли решение сдать ее врагу. — Началось… — Все, извини, давай про реликвии. За последние дни я изучил три тонны архивных материалов, прочитал с десяток книг, пообщался с одним археологом из Армении, в общем, время провел с пользой. — Из Армении? — удивился Погоний. — Да-да, про это после! Гляди, что получается. Настоящее Копье Судьбы, то самое, которым по легенде центурион Лонгин заколол распятого Христа, никогда не принадлежало Гитлеру, а сотни лет хранилось на Кавказе, который впоследствии стал частью СССР. Рейхсфюрер знал, чего стоит это копье на самом деле, и все же, несмотря на это, сделал десяток копий с венского копья и почитал их как истинные святыни… — Минуточку, а что же тогда нашел фюрер? — спросил Карен Федорович. — Я считаю, это было копье Святого Маврикия… — в свойственной ему непринужденной манере уверенного в своей правоте человека ответил Александр Валентинович. — Ведь, если по порядку, то дело было так: Христа распяли солдаты Рима под предводительством Лонгина, командира, отличавшегося высоким ростом, — отсюда и имя… Даже английское «long» переводится на русский как… — «Длинный», я знаю! Что дальше-то? — Пронзив Спасителя копьем, а после став свидетелем редкого явления — полного солнечного затмения, Лонгин уверился в том, что на Голгофе был истинный сын Божий, и стал проповедовать христианство. Копье же, равно как и части креста и гвозди, стало христианской реликвией. Но пришло время, и Рим пал. О копье несколько столетий не было никакой информации. То ли оно исчезло в веках, то ли его хранили в одном из христианских монастырей, но упоминается оно вновь уже в Х веке, при германском императоре Оттоне Великом. Оттон Великий брал копье в военные походы и побеждал врагов. Однако реликвия эта была известна как копье Святого Маврикия, христианского мученика, который по преданию перед гибелью метнул свое копье. Оно, описав в воздухе траекторию, похожую на крест, поразило командира «спецгруппы», пришедшей арестовать Маврикия за христианские проповеди. Но со временем это копье стали называть Копьем Лонгина, Копьем Судьбы, Святым Копьем, но уже не Копьем Святого Маврикия… Эта путаница продолжается по сей день, и неизвестно, где же на самом деле находится подлинное оружие знаменитого римского солдата. — А какие существуют версии? — спросил Погоний, жуя пирожок. — Версий много. Гиммлер сделал много качественных копий реликвии. И Шерхорн нам про это говорил. Возможно, в Нюрнберге хранился оригинал. Но нельзя точно сказать, оригинал какого копья: Святого Маврикия или Копья Лонгина? Однако существует простая логика. Лонгин никому свое копье не передавал до самой смерти. Да и зачем? — Ты так говоришь, будто все время скитался с этим самым Лонгином… — Погоди ты. По крайней мере, данных таких нет, чтобы он его кому-то отдал, или передал, или его у него украли. Лонгин проповедовал на Кавказе, где и умер! Наверняка он не расставался с главной реликвией своей жизни до последнего вздоха. И вот 17 июня 1805 года русский генерал от инфантерии князь Цицианов пишет императору, что в Эчимадзинском монастыре, в Армении, обнаружено «Святое Копье»! — А… теперь понятно, зачем тебе армянский археолог. — Вот именно что армянский. — И какова дальнейшая судьба Копья согласно этой версии? — Это как раз самое интересное, — продолжал Александр Валентинович. — Когда в начале осени 1941 года ситуация на фронте стала почти неуправляемой, товарищ Сталин так перепугался, что начал прибегать к самым экзотическим способам изменить ее в пользу Красной армии… Якобы он прослышал о копье и приказал доставить его из Армении в Москву. Гиммлер узнал об этом приказе и выслал несколько групп на перехват. Не знаю, верил ли Гиммлер в то, что именно это копье было тем самым, «настоящим», но решил не рисковать и заполучить реликвию. Ведь по преданиям и легендам оба копья обладали чудодейственной силой. Копье Маврикия помогало побеждать в битвах, а Копье Лонгина давало великую силу его обладателю, предоставляло возможность безоговорочно творить добро или сеять зло. Александр Валентинович говорил громко, а последнюю фразу произнес с особым жаром и напором, продекламировал, словно диктор Всесоюзного радио. Тут только стало понятно, что в помещении пирожковой очень тихо. Один из трех изрядно потрепанных мужчин интеллигентного вида с печальными лицами, оккупировавших соседний столик, икнул и, указав пальцем на стакан с «кофе», с уважением прокомментировал: — Ну вы даете, товарищ. С чего это у вас такие приятные перегрузки? Поделились бы опытом, а то меня эта бормотуха уже не берет. Не обратив внимания на соседа по пирожковой и на эффект, который произвел его страстный монолог, Александр Валентинович продолжил, слегка понизив голос: — В разговоре с нами — и тогда в Хизне, и сегодня у тебя в конторе — Шерхорн не выдал своего интереса к найденному в лесу наконечнику копья. И здесь он, думаю, не кривит душой. Как специалист «Аненербе» он должен был знать, как выглядит подлинное Копье Судьбы, поэтому и предположил, что была другая группа. — Похоже на правду, — задумчиво проговорил Карен Федорович. — Есть информация о нескольких группах СС, работавших в том районе. Но у меня пока мало данных. Надо бы выяснить, нет ли в архивах чего-нибудь о задержании Смершем каких-либо необычных фашистов с подозрительными грузами. Я все время шел по следу Целлера, а про остальных как-то думать было недосуг. Карен Федорович замолчал. То ли водка его расслабила, то ли разговор с боевым товарищем в советской пирожковой, пробудившей воспоминания и даже некоторое подобное ощущение юности, растеребил душу, но ему вдруг захотелось во всем признаться. И в том, что чуть было не украл вещдок, и главное, в том, что еще пару часов назад готов был предать родину и друга. «Эх, родина, — вдруг неожиданно для себя самого пропел про себя Карен Федорович отрывок песни чуждой ему знаменитой рок-группы, — Пусть кричат: “Уродина!”… Да, уродина. Правильно. “Но она нам нравится…” Ну что за текст, а? Но ведь в точку. Отчего так?» — Сань, а как зовут этого, в очках, с бородой? Ну, который поет про родину? Там слова такие еще: «…пусть кричат «уродина», а она нам нравится…» — «…хоть и не красавица». Шевчук, группа «ДДТ». Чего это ты вдруг? — Да так… вот стоим тут: еда поганая, кофе ненастоящий, водку пьем из-под полы. А нам нравится! Глава двадцать девятая Шерхорна без особого шума выслали из страны, поставив в паспорте специальную отметку, не дававшую права на возвращение в Россию до конца его дней. Михаила посадили в изолятор — парня ждали серьезные неприятности. Впрочем, оказаться в тюрьме было далеко не худшим итогом его приключений, ведь в лесу старенький эсэсовец Шерхорн вполне мог и перестараться. Ральф и Антон вернулись в Москву. Перед отъездом из Хизны Мюллер был чрезвычайно удивлен той стремительностью, с которой любая, даже самая секретная информация распространяется среди деревенских жителей. — Что вы там за ящик фашистский откопали? — примерно таким вопросом встретил их дядя Ваня, сидящий на ступеньках дома Антона. Они кое-как отшутились, быстро собрались и уехали. Антон, как водится, обещал скоро вернуться. Через два дня он проводил Мюллера в Шереметьево-2. Из-за пробки у поворота на Международное шоссе Антон и Ральф чуть было не опоздали на рейс, поэтому расставание происходило в суете, скомканно. С одной стороны, не хотелось разлучаться — привыкли друг к другу; им казалось, что они уже многое вместе пережили. Но одновременно оба чувствовали некую опустошенность и усталость от того, что им так и не удалось до конца выполнить свою миссию. Ведь они ничего толком не выяснили, не разузнали, где же на самом деле нашел свой последний приют Ральф Мюллер-старший. Каждому хотелось побыть наедине со своими мыслями. Карен Федорович пообещал Ральфу сделать дополнительный запрос о судьбе его дяди, но не обнадеживал. Тему же с возможным захоронением военнопленных на территории Донского монастыря обходил молчанием. Александр Валентинович ко всему кроме бани старался относиться с осторожностью, поэтому на просьбы Антона посодействовать в поисках заметил: — Знаешь, Антон, вы и так здорово засветились у нас. Готов биться об заклад, на вас уже заведены толстые синие папки. Если контора так болезненно воспринимает все догадки о братской могиле на территории монастыря, значит, на то есть причины. Смотри, докопаетесь не до дяди, а до какой-нибудь гостайны — не выпустят больше за кордон, и не видать тебе твоей Риты. — Александр Валентинович, а про Риту вам кто рассказал? — спросил ошеломленный Антон. — Про Риту? Хм… Так ведь ты сам и рассказал, когда вместе с твоим немцем звонил мне ночью пьяный из Воронежа. Ты был готов на ней жениться. Только не хотел переезжать в Германию «на ПМЖ», предпочитал привезти ее в Воронеж. Помолчав немного, Александр Валентинович вдруг добавил: — А вообще, сейчас другие времена. Девушка она хорошая… ну, как ты говоришь. Так что — не упусти. …Антон ехал по Ленинградке медленно, в тишине, наедине со своими мыслями. Полчаса назад он проводил «своего немца». Но напряжение последних дней его не покидало. Несмотря на то что они с Ральфом как минимум один раз были на волосок от гибели и счастливо ее избежали, пресловутая гора не желала падать с его плеч. От всего произошедшего с ними будто осталась недоговоренность. «Машину помыть, что ли?» — подумал Антон о земном. На первой попавшейся мойке он наблюдал, как два кавказца в резиновых сапогах и красных комбинезонах ловко орудовали потерявшими цвет тряпками. Уважив «мерс», один из них, видимо старший, то и дело указывал другому на недостатки: «Зеркало протри! Быстро давай, че ты?» Антон отыскал в мобильнике номер Риты. Позвонил. Она не ответила. У поворота к дому Антон передумал — проехал мимо. Решил прокатиться в центр, зайти куда-нибудь. В конце концов, он сегодня свободен от каких-либо обязательств. На повороте с Большой Никитской в Романов переулок его остановил патруль ДПС. Антон достал документы, приоткрыл стекло. У машины выросла фигура инспектора, чье лицо показалось Антону до боли знакомым. «Забавно было бы вновь того лейтенантика повстречать», — мелькнуло в голове у Антона. — Добрый вечер, старший сержант Гилевич, пятый отдел ДПС, — представился гаишник. — Вам без габаритов удобней, что ли? Темно на дворе. — Задумался, товарищ старший сержант. Спасибо. Сейчас включу. Вежливо козырнув, милиционер жестом дал понять, что претензий больше нет и Антону можно уезжать. «Хороший ты, Гилевич, — подумал Антон. — Впрочем, глупо было бы предполагать, что все менты сволочи». В ресторане, чье название с французского переводится как «Бабочка», Антон заказал морские гребешки и коньяку. Весь в бежевом, старающийся держать осанку официант наполнил подогретый фужер, поинтересовался, не нужно ли еще чего-нибудь, и, получив отрицательный ответ, стремительно исчез из поля зрения. Антон стал разглядывать напиток на свет. Тут-то и зазвонил молчавший весь вечер телефон. — Алло. — Гутен абенд, Антон. Это Рита. Мы встречались в Мюнхене, помнишь? Антон отставил стакан в сторону. Тело наполнилось теплом и радостью. — Рита? Кажется, припоминаю… Привет! — «Кажется, припоминаешь»? Ты ведь звонил мне, я знаю. Извини, так получилось, что я не могла говорить. — Не страшно. Зато сейчас ты сама мне звонишь. Ты не представляешь, как я рад тебя слышать, а еще больше был бы рад тебя увидеть, разумеется. — Признаюсь, я тоже. Мне столько всего надо тебе сказать… Ты чем-то занят сейчас? — Сижу в ресторане, собираюсь пить коньяк. — Коньяк? Такой же, как мы пили тогда в Мюнхене у тебя в отеле? У вас есть в России хороший коньяк? — Рита, о чем ты говоришь?! У нас в России есть все.