— Отчего? — Не похоже, чтобы почтенный господин в таком возрасте все еще мог интересовать полицию. — Чем он объяснил свой интерес к замку? — Желанием его купить. Я не поверила. Скорее всего, у него что-то с этим местом связано. Очень интересовался подвалами. — Подвалами? — Именно. Смешно сказать, но в определенный момент мне показалось, что он готов начать раскопки. — А что особенного в этих подвалах? — Ровным счетом ничего. Все, что тут хранилось, в конце войны вывезли солдаты СС. Ящиков было не меньше сотни, я думаю. — Что за ящики, не знаете? — Извините, не знаю. Но, как говорят, сюда очень много всего привозили. Из Польши, из России. Наверное, ценности какие-нибудь. — Не иначе, ценности. Скажите, а было что-нибудь странное в поведении этого почтенного господина? — Ничего примечательного. Обычный пенсионер, только вот совсем грустный, потерянный какой-то. — Так когда, вы говорите, он уехал? — И пяти минут не прошло. Он припарковал машину там, с правой стороны дороги, а после, по-моему, поехал в сторону Карловых Вар… Снегопад почти прекратился к тому времени, как Рита вышла из замка. Снег таял на глазах, из-за чего окружающий пейзаж преображался, словно на замедленной видеосъемке. Глава тридцать первая В «Штрандотеле Марчетти» не оказалось ни одного свободного номера. Антон снял комнату в гостинице с милым названием «Die Forelle». Изображение веселой рыбки тут встречалось на каждом шагу, и даже к ключу от номера, который наш герой получил на ресепшен, была прикреплена двухсотграммовая бронзовая форель. Эту гостиницу построили на берегу озера Мильштатт во второй половине XIX века представители местной семьи Анивантер. Здесь имелся свой причал, открытый бассейн и ресторанная терраса, с которой постояльцы подкармливали белых лебедей. В связи с наступлением холодов в «Форели» готовились к закрытию сезона, так что Антон застал последние деньки ее работы в этом году. Любой советский по рождению человек испытывает диковинное ощущение в первые минуты пребывания в гостинице на чужой стороне. Опьянение волей и иллюзия освобождения от всех на свете проблем неизменно охватывают постояльца, даже если окна его комнаты выходят на автостоянку. Когда Антон оказался на балконе своего номера, у него дыхание перехватило: синяя гладь озерной воды, уходящая к другому берегу, хоровод необычных красок здешней осени и чистейший воздух восторгом рвали душу на части. Противоположный берег облюбовали симпатичные домики с причалами для катеров. Наверняка в каждом из них имелись уютные гостиные с каминами, перед которыми так прекрасно сидеть холодными вечерами, попивать крепкие альпийские настойки, вспоминать хорошее и мечтать. В который раз Антон ощутил острое желание не возвращаться из-за кордона. И тут же, в который раз, понял, что это невозможно. Внутренний голос вторил ему, произнеся это неумолимое слово «невозможно», а вслух очарованный райскими видами гражданин России почему-то произнес: — Вот же засада! …И набрал номер Игорька. — Привет, дорогой, — в трубке прозвучал далекий и родной голос воронежского дружка. — Здорово, братец. Ну вот, я в Австрии, стою на балконе, любуюсь горами и озером. Тут еще лебеди есть. Как ты там? — Все в норме. Громилу того, что нас с тобой хотел уконтрапупить, посадят. Говорят, на нем штук десять разных дел. — Значит, не зря мы все затеяли — хотя бы бандита помогли взять. Ты к тете Кате, в смысле к Екатерине Михайловне, не заходил? Проведай при случае. — Есть. — Слушай, я тебе перезвоню еще сегодня или завтра. Хочу набрать дяде Саше. — Привет ему. Давай, до связи, не шали там. — До связи. Шалить не буду. Антон улыбнулся, поискал в телефонной книжке номер дяди Саши, позвонил ему. — Александр Валентинович, здравия желаю! — Привет, привет, — отозвался тот. — Ну, как там заграница поживает? Загнивает? — Разумеется. Настолько, что нет сил отсюда уехать. — Эй, ты это брось! Остаться решишь — найдем и вернем силой, — с напускной строгостью проговорил Александр Валентинович. — Знаю, наблюдал ваши возможности. А в действительности, дядь Саш, я же все понимаю. Пусть сейчас это австрийские Альпы, а завтра будет Мюнхен или сад Тюильри в Париже — все это прекрасно, но это другой мир, в котором все не так, как у нас, то есть все, как у людей. Живет он по законам и правилам, к которым мы можем приспособиться, но никогда не сумеем принять… В этом беда наша, наказание. Наша земля держит и не отпускает. — К чему такие красивые речи? Ты ведь не интервью даешь. И с чего такая меланхолия вдруг? — Пейзаж навеял. — Значит, скоро пройдет. И запомни: «Не бегству вверяй свое спасение, но перемене нравов». — Кто это сказал? — Иоанн Златоуст. Задолго до нашего с тобой рождения, а также основания Москвы, Воронежа и твоего любимого Мюнхена. Ладно, бывай здоров, если что — звони. Тебе, кстати, от Карена привет. — Ему тоже передайте. Увидимся! …Вдоволь насладившись видами озера и Альп, Антон спустился в лобби отеля. Отсюда был прямой выход к Мильштаттерзее. Дорожка, что вилась по еще зеленой лужайке, привела его к озеру. Солнце садилось, был полный штиль. Невзирая на прохладу, Антон, умиротворенный, почти счастливый, целый час простоял на берегу. Сегодня вечером он увидится с Ритой. Вот бы еще встретиться с Ральфом… Странное дело, но в свои сорок лет он приобрел друга, настоящего, надежного, интересного. В какой-то момент Ральф перестал быть для Антона «немцем Ральфом», а стал ему просто другом. Да… сегодня свидание с Ритой. Антон уже не раз представлял себе их встречу, и счастье теплом накрывало душу. Сердце трепетало, как у восемнадцатилетнего. Любовь возвращала Антона к настоящей жизни, которую он чуть было не растерял в нескончаемой рутине. Он верил, чувствовал, что Рита — это навсегда. И впервые в жизни слово «навсегда» не пугало, не настораживало и не вызывало сомнений. Он знал теперь, что у него есть шанс изменить свою жизнь. Наблюдая, как солнце исчезает за горными хребтами, Антону было легко не думать о том, любит ли его Рита и как может сложиться их общая жизнь. Он просто ждал вечера. И вечер наступил. Они договорились встретиться в его гостинице, за ужином в ресторане. Рита пришла ровно в семь часов. Антон заблаговременно спустился в лобби и с показным интересом разглядывал старинное фото отеля, когда она его окликнула. Они сидели в одном из залов ресторана, где через широкие окна открывался вид на озеро Мильштатт. Администратор, а по совместительству местный сомелье с гренадерской выправкой и гордым нравом швейцара из московского «Националя» времен СССР, не долго думая порекомендовал им самое дорогое вино, и Антон с понимающей улыбкой сообщил ему, что всецело доверяет его вкусу. Несмотря на отмеченную нами ранее славянскую красоту, Рита все же оставалась практичной немкой, и такое ненужное расточительство ей было непонятно. Она еле заметно покачала головой и, улыбнувшись, посмотрела на Антона. Тот, в свою очередь, не переставая удивляться поворотам судьбы, глаз не сводил с Риты. В этот вечер она показалась ему еще очаровательней, чем во время их первого свидания в Мюнхене и встречи в аэропорту. Он волновался, но волнение было приятным, долгожданным. — Расскажи, что ты делаешь в этом городе? — спросил Антон, разглядывая бокал с вином. — Да тебе не будет интересно, — ответила Рита, махнув рукой. — Впрочем, расскажу чуть позже. Очень хорошо, что тебе удалось вырваться. Мне обязательно нужно было тебя увидеть… — Мне тоже очень хотелось увидеть тебя, — произнес Антон. — Знаешь, в эту самую минуту я ощущаю такое спокойствие, будто все плохое осталось навсегда в прошлом. Мне даже иногда кажется, что я сплю. Причем просыпаться совсем не хочется. — Антон, я должна тебе сказать… То, что было в Мюнхене… В общем, со мной до тебя такого не случалось. Я повела себя слишком спонтанно, мне кажется, тебя это могло насторожить. — Что ты имеешь в виду? — Это трудно объяснить. Послушай, давай уйдем отсюда, погуляем и поговорим. — Давай здесь поговорим, — возразил Антон. — Тебе тут не нравится? — Нравится, очень нравится, не в этом дело… Ну, я прошу тебя… — О’кей, разумеется, — Антон слегка растерялся, попросил счет. В душу закралось нехорошее предчувствие. Они прошли по набережной вдоль небольшого причала, где легкая волна чуть нежно плескалась о борта лодочек, поднялись к главной дороге, пересекающей городок от начала до конца. Перед ними выросли стены старинного бенедиктинского монастыря. — В этот час можно в монастыре гулять? — спросил Антон. — Конечно, тут можно гулять где хочешь, круглосуточно, — ответила Рита. — Как раз сейчас там тихо и, должно быть, никого нет. Ведь уже почти десять часов вечера. Пойдем! Они перешли дорогу, проследовали через низенькую арку и оказались на территории монастыря. Первое, что увидел Антон, — металлические фигурки козлят. Подобно этим странным скульптурам, все здесь было неподвижным. Казалось, время остановилось, и не было за воротами обители суетливого мира. Посреди монастырского двора рос огромный дуб. На лавке, ожерельем опоясывающей старинное дерево, мирно спала белая кошка. Пройдя через древнюю галерею, заложенную, как гласила надпись на мраморной доске, аж в 780-м году, Рита и Антон оказались на Площади Иезуитов, перед воротами, ведущими к монастырской церкви. Ее живописные башни всегда были визитной карточкой, символом Мильштатта. Справа от ворот находилась ниша, которая привлекла внимание Антона. В ней разместились две мемориальные доски, а над ними были начертаны годы двух мировых войн: 1914–1918 и 1939–1945. Венчала композицию картина, изображающая Иисуса в розовом хитоне, склоняющего голову над умирающим солдатом. В этой картине одновременно было столько скорби, боли, но и утешения, всепрощения и надежды, что Антон остановился как вкопанный, не в силах оторвать от нее взгляда. Подул легкий ветерок, зашелестела листва. Антон и Рита вошли на территорию церкви, которая одновременно служила местом для двух десятков старинных захоронений.