* * * Часть первая Антон Скробов Предыстория Таня и Антон чистили зубы и полоскали рот. Час назад они уже совершили гигиенические процедуры — в плановом вечернем порядке. Теперь им пришлось делать это второй раз, в наказание за плохие слова и под строгим присмотром мамы, которой звук телевизора не помешал уловить, что в детской разгорелась подушечная война. Мама отложила вязанье и пришла к ним. Несколько секунд слушала обмен комплиментами: «дура — сам придурок, дебил — вонючка, гадина — червяк навозный»… Наблюдала за полетом постельных принадлежностей и игрушек, попадавших точно в цель, то есть в лицо сына и тут же в физиономию дочери, по причине близкого расстояния между кроватями. Мама встала на линию огня и противно-строгим голосом (когда строгий, ее голос всегда противный) крикнула: — Прекратить! Это еще что такое! Даже не разобравшись, кто зачинщик и виновный, сразу потащила деток в ванную сдирать с языков и зубов следы бранных слов. Семилетняя Танька, дылда, на голову возвышается над раковиной. А пятилетний Антон подбородком елозит по мокрому холодному краю раковины. Танька незаметно пинает брата ногой и цедит, отвернувшись от мамы, белыми пенистыми губами: — Кретин! У Антона изо рта вырывается фонтан зубной пасты, обильно разбавленный слюной, и он вопит: — Скотина гадская! — Так, — сердится мама, — значит, не хотите успокоиться? Хотите, чтобы плохие слова навечно у вас во рту остались? Тогда будем их глотать. Рыбьим жиром запивать. Каждому по ложке! — Она первая! — Голос у Антона дрожит от подступивших слез. — Танька первая обзывалась! Сволочь! — Две ложки! — Мама неумолима. Она поворачивается и успевает увидеть обидную рожу, которую Танька брату скорчила. — А тебе как старшей сестре, которая должна хороший пример показывать, — три ложки! Антон шмыгает носом, втягивая не успевшие пролиться слезы. Теперь плакать нечего — справедливость восторжествовала, Таньке хуже досталось. Рыбий жир — самая отвратительная вещь на свете. Проглотишь его — и уже ничего не хочется, даже Танькиной смерти. Антон часто думал: почему рыбий жир не используют как смертельное оружие? Им, например, армии противника можно поливать или секретные тайны у шпионов выпытывать. Однажды Антон с сестрой поделился (у них тогда мирный период был), кивнул на экран телевизора, где носились бойцы и стреляли. — Я бы на плохих рыбьим жиром, из шланга. Вж-ж-ж… и готово. — Тогда бы кино быстро кончилось, — разумно заметила Танька. Она права. Рыбий жир в больших количествах способен убить жизнь на планете Земля в считаные мгновения. Вот и сейчас, после тошнотворного наказания, ни у Антона, ни у Таньки нет настроения ругаться. С помощью мамы привели кровати в порядок, накрылись одеялами. Мама присела у Танькиного стола. Танька в школу ходит, ей стол полагается — предмет острой зависти и регулярных налетов Антона. — Итак? — спрашивает мама. — Какова причина боевых действий? — Как она, так мечтает, — бурчит Антон, — а как я, так — нет. — Что делает? — не понимает мама. — Мечтаю-у-у! — гордо и вызывающе нараспев тянет девчушка. — Потому что ду… — Антону хочется сказать «дура», но рыбья отрыжка напоминает о каре за плохие слова, — ду… думать, — выкручивается он, — не умеет. Думать — это когда кто-то внутри твоей головы твоим голосом говорит, — поясняет он. — Ой, удивил! — ехидно кривится Танька. — Думать и мечтать совершенно по-разному надо. — О чем же ты мечтаешь? — спрашивает мама дочь. — Как будто я принцесса или королевна, — хвастается Танька. — У меня платьев много, и карета, и замок, озеро с лебедями и балы, балы!.. — Было бы странно, — мама ласково улыбается Антону, — если бы ты, сынок, тоже мечтал стать принцессой. — А он танкистом не мечтает, водолазом не мечтает, даже космонавтом — никем! — доносит Танька. — Скажи, что не так? Антон обреченно кивает и смотрит с надеждой на маму. — Просто ты еще маленький, — успокаивает она. — Я в его возрасте, — не унимается сестра, — мечтала участвовать в детском эстрадном конкурсе, как я на сцене пою с микрофоном, а все аплодируют, аплодируют… — Гадина! — шепчет Антон, уткнувшись лицом в подушку. Мама решила, что он плачет, подсела, гладит по спине: — Не расстраивайся, мой хороший! Ты обязательно научишься мечтать. Подрастешь и будешь мечтать. — А если не научусь? — допытывается Антон. — Тогда в твоей жизни случится что-то совершенно необыкновенное и волшебное. Мечтать Антон так и не научился. Сестра, в добром расположении духа, его жалела и пыталась обучить нехитрой науке. — Допустим, летчик! — шептала она с соседней кровати. — Ты летчиком хочешь? Закрой глаза и представляй. Вот ты в костюме, весь кожаный, тебе дают шлем, ты идешь по аэродрому, ветер треплет твои волосы и приятно холодит мускулистую спину… — Я же в шлеме и в коже… — Не перебивай! Воображай дальше. Вот ты подходишь к винтокрылой машине, все вокруг отдают тебе честь, ты забираешься в кабину, крутишь баранку и взлетаешь в небо… В самолете нет баранки, хочется сказать Антону, но он молчит, изо всех сил жмурится… Нет, ничего не видит! — Получилось? — Танька приподнимается на локте. Антон качает головой. — Урод! — Сестра падает на подушку. — Ну хоть что-то у тебя стоит перед глазами? — Всё темно и серо, как выключенный телевизор. — Антон делает вид, будто не услышал «урода». — Давай еще раз попробуем? — Ладно, — великодушно соглашается Таня. — Теперь ты ниндзя, неуязвимый японский супермен, весь в черном… Безуспешные попытки разбудить у него воображение они бросили, когда Антону исполнилось тринадцать лет, Татьяне соответственно пятнадцать. Антон прекрасно существовал и без воображения, а Танька теперь решительно отказывалась делиться своими мечтами. Пророческое предсказание мамы о волшебных событиях тоже стерлось в памяти. Но они все-таки случились. Галлюцинации Антон старательно обходил лужи. Почему во всем мире асфальт защищает от грязи, а у нас распределяет ее по коварным ловушкам? Новые туфли, двести долларов пара, промажешь — плакали баксы. Ботинки намокнут, а высохнув, скорчатся, как горбушки бородинского хлеба. Хлеб он, кстати, забыл купить. Есть ли в доме еда? Кажется, в морозильнике сардельки завалялись и брикет фарша полгода каменеет. Еще столько же пролежит, размораживать его и лепить котлеты недосуг. Освещение между домами только то, что льется из окон. Частоколы и зигзаги пятиэтажек, детские площадки, шеренги гаражей-ракушек — здесь ориентируются лишь аборигены. Пришлые могут часами кружить в поисках нужного дома. Лена, последняя пассия Антона, две недели назад, воскресным утром, вышла сигареты купить. И не вернулась. Он телефон отключил, чтобы не названивала и маршрут не выспрашивала. А без лоцмана и точного адреса найти его дом в силах только чемпион по ориентированию на урбанистической местности. Лена не чемпион. Милая девушка, приятная во многих отношениях. Но уж больно серьезная и правильная. Пальчики и кончик носика холодные, губки строгой складочкой, любовью занимается сосредоточенно, будто диссертацию набело перепечатывает. В трусах и с голым пузом при ней не пошастаешь. Антону же хотелось воскресного расслабона — в семейных трусах на диване с газеткой, с глупым боевиком по телику и без умных речей о разнице аудиального и кинесетического типов восприятия вербальной информации. Словом, Леночка ушла и сгинула. Отыскивать ее, каяться, извиняться Антон не торопился. Он долавировал до своего подъезда. Как обычно, рядом прогуливалась Ирина Сергеевна, соседка с первого этажа. Антон поздоровался. — Поздно работаешь, — отозвалась соседка. — Деньги, наверно, гребешь? — Лопатой, — подтвердил Антон. — У порога яма, — предупредила соседка, — сантехники сегодня выкопали, а зароет Пушкин. Не провались! — Спасибо! — поблагодарил Антон. Пиликнул кодовый замок, железно звякнула за спиной Антона дверь, и он резко затормозил у почтовых ящиков. Ирина Сергеевна полгода назад преставилась. Умерла то есть, деньги на похороны собирали. Перепутал! Хорошо по имени не обратился! И голос, как у нее! Впрочем, все старухи друг на друга похожи, как вялые помидоры.