— Во сне уговорить не удалось? — Нет, только хуже сделала, потому что Коля… Слушать про Колю Борис не желал. — Значит, так! — перебил он. — Вы мне устраиваете свидание с Лорой, а я делаю так, как вы просите. — Ах! — изумленно-испуганно всплеснула руками женщина. Звука шлепка не было, только едва слышный шелест. — Я не могу! Это не в моей власти! — А в чьей? Картина была отвратительной, но Боря уже такое видал. Когда покойники мечутся от крайних чувств, их корежит, как мягкую куклу гнет и плющит. — Ой! Ну, пожалуйста! — хныкала женщина. — Помогите! Хотите, я для вас… гипнозу обучу? — Чихал я на гипноз! — Что вы там делаете? — в дверь просунулся Коля-Кондратий. — С кем разговариваете? Борис на секунду отвлекся, а когда повернулся, покойница уже исчезла. Он рывком распахнул дверь, протиснулся мимо чудотворца, в ноздри ударил запах пота, разбавленного одеколоном. — С твоей женой общался. Просила передать: жри побольше. А когда преставишься, будешь на небесах ластик жевать. — Ластик? Откуда вы знаете… Теперь Боря не ошибся дверью, вышел в приемную. Баба-яга вскочила, бренча бижутерией. — Уже закончили? Надеюсь снова увидеть вас… — Деньги! — Что? — Деньги назад! — Если у вас не получилось полного контакта… — Деньги, я сказал! — Отдай ему, — послышался из-за спины голос Кондратия. — Всё отдай! — Но как же! — противилась баба-яга. — У нас за аренду… — Еще две секунды, — предупредил Боря, — и вы заплатите в десятикратном размере. Завтра — в стократном, считая ваши органы, если они годятся для пересадки. Секретарша выдвинула ящик и достала купюры. Не протянула их Боре, а испуганно положила на стол. — Фуфло! — привычно выругался Боря. Забрал деньги, скомкал их и засунул в карман. Вечером он лег в одежде в пустую ванну. Накрылся пледом с головой. «Лора, ты никогда не придешь, — бормотал. — Знаю, никогда! Я не могу вспомнить твоего лица, не могу увидеть! Но я помню прикосновение твоих рук. Давай как раньше? Я буду тебе считать… Трижды восемь двадцать четыре…» Эротические фантазии Бориса Горлохватова были незамысловаты, не менялись во времени и удовлетворялись примитивным способом. Наследница миллионов Когда умерла Лора, Борино сердце разорвало, в пыль разнесло. В груди образовалась большая черная дыра. Призыв покойника Харитона Романовича — О дочери подумай! — нашел слабый отклик только потому, что мертвая Лора во время единственного свидания просила о том же. Через месяц или три после рождения (он не помнил точно когда) младенец побелел, налился молочной пухлостью, однажды — вдруг! — улыбнулся Боре. Катя (он раньше просто не замечал) улыбалась всем — сюсюкающим бабушкам, пьяным дедушкам, телевизору, бутылочке с молоком, погремушке. Этот веселый, жизнерадостный малыш легко отзывался на гукание, ласку и щекотание. Боре неожиданно захотелось собрать ее улыбки, сфокусировать их только в одном направлении — на себя, на черную дыру в груди. Лучик в темном царстве разгорался, увеличивался, заполняя черную дыру. Катя научилась сидеть, шлепать себя по губам, пускать пузыри, крутила поднятыми ручками с растопыренными крошечными пальчиками под бабушкино «А как у нас девочка танцует? Тра-ля-ля-ля!». Она безошибочно смотрела в сторону названного человека: «А где у нас деда Вася? А где баба Люба?» В восемь месяцев, это Боря точно запомнил, Катенька на вопрос «А где наш папа?» протянула к нему ладошки и громко сказала «ПА!». И потом, когда он приходил с работы, дочь его видела, заводила веселую пластинку: «Па-па-па-па-па…» — и улыбалась, и смеялась, и валилась на спину, дрыгая ножками. — Прям выделяет тебя, — ревниво говорила теща. — И за что? Бирюк бирюком!! Слова доброго от тебя не слышали! Боря работал как проклятый: днем на стройке, до поздней ночи в «частном университете» грыз гранит специальной науки. Боря похудел, почернел, крепкий костяк его тела был покрыт твердыми веревками мышц без грамма жира. Глаза под низкими бровями, в которых и прежде не было доброго света, смотрели прямо и жестко, словно бойницы. Боря нагружал себя, чтобы не продохнуть, не думать о Лоре. Но от воспоминаний деться некуда — живое их воплощение лежало в кроватке и пачкало пеленки. Боре не нужен был ребенок, он не мечтал о продолжении себя. Но Катя — это та же Лора, только еще маленькая. Ему, Боре, предстоит пройти всё с самого начала, воспитать вторую Лору. В конце не будет свадьбы-женитьбы, не будет ласк и неги. До Кати вообще никто никогда с похабными желаниями не дотронется! Исключено! С божеством не совокупляются! Он не любил, когда Катю брали на руки, ревновал. Но маленького ребенка не запретишь укачивать, пеленать, одевать, купать. Даже свои руки Боря считал недостойными обнимать малышку. Прижимал ее к груди и чувствовал себя вампиром, который питается, забирает тепло у дорогого существа. Маленькая проказница не подозревала о своей сакральной сущности. Она тянула вверх ручонки и приказывала: — Прыгай меня! Это означало подбрасывать ее к потолку под счастливые визги. В выходной, когда Боря мог поспать на час дольше, двухлетняя Катя забиралась к нему в кровать. Ныряла под одеяло, кусала за палец большой ноги — я пришла, просыпайся, — ползла по его телу к голове. Устраивалась на груди, захватывала в кулачки его уши и тянула в стороны: — Жубы! — Это не зубы, — мотал головой Боря, — это уши. — Нет! Ухи тут! — Два маленьких пальчика вонзались в его ноздри. Боря чихал, из глаз катились слезы. — Папа плачет? Папе Бабай бо-бо сделал? Ой, сиротиночка! Ой, пожалею! — И принималась быстро целовать его лицо, шлепала мокрыми губками. «Ухи, сиротиночка, Бабай» — это из лексикона бабушек. Они очень любили внучку, но как воспитатели никуда не годились. Еще больше, чем внучку, они любили выпить. Борис возвращался поздно, нередко заставал картину: ребенок в кроватке мокрый, холодный, ревет, а бабки пьяно храпят, ничего не слышат. Боря будил их грубо, ругался отчаянно. Да что возьмешь с пьяных дур? Харитон Романович соблазнял Борю, рисовал перспективы: ты из своей дочери можешь принцессу, королеву сделать. Как воспитывать принцесс, Боря не знал, но уж точно не в капотненской клоаке девочка жить должна. Он купил однокомнатную квартиру (по документам получил, тогда не покупали официально) и перевез в нее дочь и тещу тетю Любу в качестве няньки. Через месяц стало ясно, что проблема не решена. Тетя Люба пила, регулярно заявлялась мать Бори «сиротиночку проведать», квасили на пару. Боря выгнал обеих, нанял молодую женщину-лимитчицу смотреть за Катей. В отсутствие Бори бабушки и дедушки наведывались, Катя им радовалась и плакала, когда уходили. Боря родителей подкупил — вот вам деньги, но чтобы духу вашего не было. Старики возмутились, но деньги взяли, запили с новой силой. Кажется, потеряли работу. Боря не интересовался. Вскоре переехал в новую квартиру, большую, в тихом центре, адреса не оставил, родители сгинули. Боря никогда о них не вспоминал. До пяти лет у Кати перебывало много нянек. Выбирать их Борис не умел, и ему решительно не везло. Молодые девицы на первых порах клялись-божились, что за ребеночком будут ходить как за родным. Но вскоре оказывались ночью в постели Бориса. Он их не звал, не тянул, не сильничал, сами в койку прыгали. Для него все бабы — только бабы. Красивая, дурнушка, брюнетка, блондинка, худая, толстая, Таня, Валя — значения не имело. Для них же постельная прописка становилась правом собственности на Борю и на его кошелек. Купи мне шубу (кольцо, сережки), дай денег, своди в театр, поехали в санаторий. У Бори был один ответ: «Обойдешься!» Раздражение скупым любовником, который и не мыслил о женитьбе, перекидывалось на ребенка. Сыпались жалобы: девочка избалованная, непоседа, капризная, вредная. Следовала отставка няни-проститутки, появлялась новая. Боря стал приглашать старух. Внук одной из них чуть не ограбил его квартиру, а другую няню Боря выкинул с лестницы. Пришел домой, у Кати щечка красная. Почему? «Я хотела свою кашу кушать, а тетя Лиза говорила, чтоб из ее тарелки доедать. Она меня учила. Папа, когда я чего-то плохо делаю, меня всегда по лицу будут учить?» Борис распахнул дверь на лестничную площадку, схватил «тетю Лизу» за шиворот, выволок и перебросил через перила. — Катя! Никто до тебя не смеет пальцем дотронуться! Поняла? Он будет убит на месте! Мною! Дочь поняла, что папа не шутит, но не испугалась, потому что в ее представлении «убит на месте» вовсе не означало абсолютную кончину. И она спросила: — А ты можешь попросить тетю Лизу дочитать мне сказку про Карлсона? Сказку читал сам Боря. Тетя Лиза осталась жива. Сломала обе ноги и три позвонка, пыталась подать в суд, но ей популярно объяснили, что инвалиды дышат кислородом, а покойникам сие не дано. Харитон Романович, дожидавшийся Борю, который укладывал дочь (теперь их свидания происходили в кабинете), велел записать адрес новой няни: — Троекуровское кладбище, колумбарий… — Мою дочь мертвецы воспитывать не будут! — рявкнул Боря. — Сие и невозможно, — задумчиво проговорил Харитон. — Хотя… странная девочка… нет, конечно, и боги ошибаются, а также в игры играют. Играют? — спросил он Борю, словно у того был ответ. Общение с покойниками обернулось для Бори большой пользой. Но он решительно не желал, чтобы Катя зналась с мертвяками! — У нее воображение! — Боря волновался и заикался. — Во-воо… Ну, ты, труп, понял? Она мечтает! Она это… сказку сочинила, сейчас мне рассказывала, как Чебурашка подружился с Карлсоном. Сейчас рассказывала! — повторил Боря. — Не кипятитесь, юноша! — На, выкуси, падаль! — Боря скрутил фигу, покрутил перед носом Харитона и ткнул в гуттаперчивое лицо. — Убил бы тебя! — Опоздал. Фу, какие манеры! Учишь, учишь тебя… Быдло! В навозе родился, в гробу вонять будешь! — Но ты-то свое отвонял. Тебя уже черви съели. У них нередко случались подобные неаристократические беседы. Боря понимал, что кипятится понапрасну, что Харитону в удовольствие лишний раз исторгнуть желчь, но ничего поделать не мог, только давил на самое больное: ты труп, а я пью чай и баб имею. — Хватит базара! — первым пришел в себя Боря. — Что с моей дочерью? — Говорю же, не знаю! И никто не знает.