Лиза все еще стояла перед входом в парилку. Бледная. Интересно, открывала ли она дверь, чтобы заглянуть внутрь. От такой молоденькой девицы Вера скорее бы ожидала реакции, как у этого менеджера. Смерть должна казаться ей нереальной. Как первая сцена в драме по телевизору. — Вы что-нибудь трогали? — спросила Вера. — Если трогали, ничего страшного. Но нужно сказать мне об этом. Отпечатки пальцев. Вы же понимаете. Но отпечатки найдут только снаружи двери, подумала она. Внутри из-за пара ничего не получится. Пудра для снятия отпечатков превратится в месиво. Наконец Лиза заговорила. Тонкий, застенчивый голос. — Нет, — сказала она. — Я ничего не трогала. — Вы в порядке, милая? Девушка взяла себя в руки и улыбнулась. — Да, конечно. — Дежурите весь день? — С восьми утра. Вера натянула пару латексных перчаток, которые Джо дал ей чуть раньше. Настоящий бойскаут, Джо. Всегда готов. Опустив взгляд на пальцы в перчатках, она вспомнила о старике в шапочке для купания. Узнала бы она его, будь он в штанах? Может, и нет. Она открыла дверь в парилку. — Загляните, — сказала она. — Не волнуйтесь. Не так уж это и ужасно. Но вы должны сказать мне, узнаете ли вы ее. Это сэкономило бы нам время. За Лизой стоял Джо Эшворт, хмурясь и качая головой, полный неодобрения и негодования. Кажется, он считал женщин хрупкими цветами, которые не выжили бы без его защиты. — Я не знаю имен, — сказала Лиза. — Работая в бассейне, никого лично не знаешь. Если ведешь занятие, то да, там немного иначе. — Но все же вы могли бы сказать, является ли она постоянным посетителем. И она могла также посещать одно из ваших занятий. Лиза помедлила, но потом заглянула внутрь. — Вы ее видели прежде? — с напором спросила Вера. Что не так с этой девицей? Вера не умела работать с такими слабыми и чахлыми юными созданиями. — Я не уверена. Они ведь все выглядят примерно одинаково, да? «Наверное, да», — подумала Вера. Так же, как и все тощие молодые девушки казались одинаковыми ей. — Можно выключить этот пар? — Вера не знала, что пар и тепло сделают с телом, но вряд ли они помогли бы его сохранить. — Я имею в виду, не заходя туда. Тейлор наклонился к ней. — Конечно, я сейчас устрою. — Он помолчал. — Я могу как-то еще помочь? — Предполагаю, что она умерла этим утром, — сказала Вера. — Я имею в виду, что ночью здесь, наверное, убирались и заметили бы, если бы она была в парилке. — Да. Конечно. Прозвучало несколько натянуто. — Точно? Мы здесь убийство расследуем. Мне наплевать на вашу санитарию. — У нас были какое-какие трудности с уборщиками. Пара девушек, которые обычно тут работают, на больничном. Я нанял временного сотрудника, но он не блещет. Я не говорю, что он тут не убирался, но я бы не удивился, если бы узнал, что он свалил пораньше. — Где вы его нашли? — Вера старалась говорить безразлично, но ощутила искру интереса. Новый член команды. Мертвая клиентка. Это не значит, что обязательно есть связь, но, если бы временный уборщик признался в убийстве этой женщины, это бы сильно упростило жизнь. Или если бы женщина оказалась его женой, проживающей отдельно. — Это сын нашего администратора. Учится в университете, приехал домой на каникулы. — Ясно. — Могла бы догадаться, что все не может быть так просто. — Мне нужно с ним поговорить. И со всеми, кто был на службе. Она подумала, что лучше ей опросить персонал, оставив чертовых жизнерадостных стариков Эшворту с его ангельским терпением. — У вас есть список всех членов клуба, приходивших сегодня? У них оказалась электронная система входа с магнитными картами. Она предположила, что в каждой карте встроен индивидуальный чип, который не только открывает турникет, но и регистрирует посещение. — Да, — ответил он, но его голос снова прозвучал неуверенно. — Вся электроника осуществляется в штаб-квартире в Танбридж-Велсе. Думаю, у них есть записи. Вера подумала, что предоставит это Холли. Скучная работа — висеть на телефоне, пока какой-нибудь задрот колдует над компьютером. Холли, ее новый констебль, была молода, красива и сообразительна, и этот айтишник, даже не видя ее, захочет доказать, насколько он умен. Еще Холли иногда немного задавалась, и Вера время от времени давала ей скучные поручения, чтобы поставить ее на место. — К бассейну могут пройти только члены клуба? — Теоретически — да, — ответил Тейлор. — Если только ее не пригласил кто-то, кто является членом клуба. В таких случаях мы просим члена клуба предъявить на ресепшене свою карту и зарегистрировать гостя. Вера прокрутила в голове, как она сама приходит в клуб. Вечно спешит, зачастую прикладывает карту обратной стороной, и турникет не срабатывает, она роняет полотенце от волнения, задерживает людей в очереди. Но на ресепшене обычно была какая-нибудь женщина в желтом, которая помогала ей собраться. — Вы сказали «теоретически», — ответила Вера. — А как на практике? Насколько было бы сложно постороннему пройти внутрь? — Вообще не сложно. Вы знаете, как тут все устроено, но систему всегда можно обойти. — Как, например? Что-то в этом маленьком круглом человечке начало ее раздражать. Наверное, его хорошее настроение. Ничто, казалось, не выбьет его из колеи. Счастливые люди ее бесили. — Ну, можно сказать, что вы забыли свою карту. Такое происходит постоянно. Мы попросили бы вас расписаться, но не стали бы сверять вашу подпись со списком членов клуба. Карен на ресепшене просто открыла бы для вас проход. — Значит, можно расписаться как угодно? — В общем-то, да. — А как еще можно обойти систему? — Взять карту у друга. Мы уверены, что так делают постоянно, особенно молодежь. На каждой карте есть фотография, но обычно мы на них не смотрим. Она нужна просто для психологического эффекта, как и все остальное. Казалось, его не особенно заботит, что систему обходят. Его это, скорее, забавляло. — Отлично, — сказала Вера. — Просто отлично. Но, по правде говоря, ее заинтриговали сложности, возникшие в этом деле. Она была хорошим детективом, и ей не так уж часто выпадал шанс это доказать. Глава третья Конни ждала на улице, у входа в церковный зал, залитый весенним солнцем. У скамьи по другую сторону дороги цвели кустики примул. Когда-то она бы сочла эту картину идиллией: солнце светит, из открытых окон зала доносятся голоса детей, птицы поют в кустах вдоль ручья и на деревьях, растущих по периметру церковного двора. После снежной и дождливой зимы было приятно увидеть синее небо. Но сейчас она испытывала лишь напряжение, как и каждый раз, когда приезжала забрать Элис. Вокруг ходили другие матери, которые пришли забрать детей из дошкольной группы. Конни всегда старалась приехать первой. Она терпеть не могла, как они сворачивали головы, то и дело фальшиво жалостливо улыбаясь, и с упреком молчали все то время, пока она шла мимо них, чтобы встать в очередь. Воспитательница открыла дверь, и Конни прошла внутрь впереди всей толпы. Лучше просто забрать дочь и убраться отсюда. Элис сидела на мате, спина прямая, ноги сложены по-турецки. Она заметила мать и широко ей улыбнулась, но не сдвинулась с места. Конни хотелось сказать ей: «Не старайся так сильно, милая. Не зацикливайся на том, что они все думают о тебе». Но Элис хотела быть популярной у других детей и хотела нравиться немолодой женщине, которая вела группу. Только ночью ее самоконтроль отступал. Тогда она мочилась в постель, мучилась кошмарами и, дрожа, забиралась к Конни, чтобы уснуть. Утром она отказывалась говорить о том, что терзало ее ночью. Конни так и не выяснила причину страшных снов, но догадывалась. Ее тоже преследовали воспоминания о том, как за ними по улице гнался табун репортеров. — Элис, твоя мама пришла. Это была тетя Элизабет. Воспитательниц все называли «тетями». Элизабет была полной и приятной. Жена викария. Конни казалось, что ей не терпится влезть к ней в дом и в голову. Может, она считала, что ее вера давала ей право быть любопытной и подглядывать за чужими жизнями. Конни понимала эту тягу: всю свою жизнь ей тоже приходилось быть любопытной из-за работы. Но она знала, что Элизабет приглядывает за Элис, и чувствовала благодарность за это. Девочка вскочила на ноги и побежала к матери. Наверное, дети играли на улице на солнце, потому что ее веснушки казались ярче, а на коленке на джинсах налипла грязь. На секунду Конни подумала, не смеялись ли над ней, представила себе, как ее толкают, как дети отыгрывают на ней неприязнь и жестокость своих матерей. Но так думать нельзя. Это путь к паранойе и безумию. Она взяла Элис за руку и повела ее к столу, где были разложены на просушку рисунки, слепки с ладоней и аппликации из макарон. Остальные матери собрались вокруг Элизабет, и, пока Элис искала свои творения, их разговоры проникали в сознание Конни. — Вероники сегодня нет? Вероника не была одной из «теть», она была председателем комитета дошкольной группы. Она преследовала Конни во снах. Тощая длинная хищница в кардигане от «Маркс энд Спенсер» и с ярко-красными губами. Она часто бывала в церкви, когда сюда приходили матери, собирала неоплаченные взносы и пирожные для следующей барахолки. — Нет. — Голос Элизабет звучит легко и спокойно. Конни не могла понять, как жена викария относилась к Веронике. — Мне тоже нужно с ней поговорить. Зайду к ней по дороге домой. Такая прекрасная погода, наверное, она решила провести день у себя в саду. Кажется, Кристофер сейчас в отъезде по работе. Конни механически взяла рисунки, которые протянула ей Элис. — Чудесно, — сказала она. — Повесим их на кухне, когда будем дома, хорошо? Ее голос звучал отстраненно. Она слушала, что еще скажут о Веронике, и впервые была рада, что задержалась. Но разговор пошел о распределении школьных мест, о каких-то общественных делах в пабе. О Веронике забыли, и Конни ушла, по-прежнему держа Элис за руку и ни с кем не разговаривая. Конни сняла домик у реки, когда уехала из города. Ей отчаянно хотелось сбежать — все равно куда. Дом принадлежал друзьям родителей Фрэнка. Им было уже лень искать постояльцев среди тех, кто приезжает в отпуск, и сами они им не пользовались, так как оба еще работали. Они купили домик в качестве инвестиции, чтобы отложить на пенсию, прежде чем рынок недвижимости обвалился. Фрэнк даже предлагал Конни пожить в его доме, когда все пошло наперекосяк. Ради Элис, поспешно добавил он, чтобы не возникло недоразумений. После развода он не стоял на месте, в его жизни была новая женщина. Но для них нашлась бы пустая комната, пока репортерам не надоест ночевать у ее ворот. Тогда она была в таком отчаянии, что чуть не согласилась. Возможно, Фрэнк понял, что все может кончиться вторжением в его жизнь пары нежелательных жильцов, потому что предложение об аренде коттеджа в долине Тайна поступило довольно скоро. Конни представила себе, как он обзванивает всех своих дружков. «Выручи меня. Наверняка ты знаешь, где она могла бы пожить. Да, может, она и виновата во всем сама, но Элис не должна из-за этого страдать. Мне придется позволить им припарковаться у меня, если ничего другого не найду». Он все еще употреблял слова вроде «припарковаться». Он был художественным директором одного театра в Ньюкасле, а его новая женщина — молодым дизайнером. Дом, известный под названием Мэллоу-Коттедж, снаружи выглядел симпатично. Традиционная каменная кладка, черепичная крыша, небольшой сад, ведущий к ручью, который впадал в реку сразу за маленьким мостиком. Внутри же было темно и сыро, но Конни с этим смирилась. Первая пара недель прошла отлично. Она записала Элис в дошкольную группу, начала заводить знакомых. Женщины, по крайней мере те, которые приглашали ее на кофе, отпускали своих детей к ним поиграть с Элис. Конни решила воспользоваться своей девичьей фамилией. Она развелась уже довольно давно, так что фамилия Фрэнка не была для нее важна. Может, ей удастся скрыться за этой анонимностью, может, даже снова найти работу, ведь интерес публики уже рассеялся. В конце концов, ей нужны были деньги. Она не могла вечно жить на сбережения и подачки Фрэнка. Она надеялась, что по возвращении на работу кошмары перестали бы ее мучить. А потом в газете вышла статья, посвященная первой годовщине смерти Элиаса. С фотографией Конни, испуганной, в слезах выходящей из здания суда. И вдруг ее перестали звать на кофе. Кроме Элизабет, которая действовала исключительно в рамках профессионального этикета. Никто не звал Элис на чай. Начались перешептывания, косые взгляды. Некоторые женщины пытались быть дружелюбными чисто из любопытства, но Конни поняла, кто всем этим руководит — Вероника Элиот. «Если будете с ней дружить, получится, что вы ее соучастница. Вы этого хотите? Хотите, чтобы люди подумали, что вы такая же, как она? Не знаю, почему у нее не отобрали ее дочь». Слова звучали по-детски нелепо, как будто от лидера банды восьмилеток на игровой площадке, но возымели действие. Это было что-то вроде правила травли. Никто не перечил Веронике. И тогда Конни стали встречать молчанием в очереди у церкви, провожать ледяными взглядами по дороге на почту, где она получала детское пособие. Прежняя Конни постояла бы за себя. «Слушай, ты, тупая корова, дай мне хоть объясниться». Но после того как ее целый год допрашивала и вызывала в суд полиция, весь боевой дух ее покинул. Кроме того, жалеть себя казалось аморальным. После смерти Элиаса она отказалась от этого права. Так что она ходила по деревне ссутулившись, не ожидая ни общения, ни ласки. Она словно истончилась. Иногда ей хотелось и вовсе исчезнуть, чтобы ее видела только Элис. Ее единственной отрадой была половина бутылки вина, которую она позволяла себе вечером, когда дочь спала. Конни почти радовалась ночам, когда Элис мочилась в постель и приходила к ней спать, — тогда ей было за кого держаться. Они как раз вышли на улицу, когда пришел посетитель. Может, он был там все это время, смотрел снизу с моста, невидимый за деревом. В один из своих приездов в коттедж Фрэнк привязал к яблоне, растущей в углу небольшого сада над ручьем, толстую веревку. Элис качалась на ней, как на тарзанке. В сентябре она пойдет в школу. Она была крупной и сильной для своего возраста. Бесстрашной перед физическими испытаниями. Она цеплялась за веревку, разбегалась и, оттолкнувшись от земли, взлетала в воздух. Конни хватало ума не комментировать. Нельзя было проецировать свои страхи на дочь. Но она быстро отворачивалась, чтобы не видеть, как Элис взлетала, и кусала губы, чтобы не закричать: «Осторожнее, милая. Пожалуйста, осторожнее».