Владелицей замка, куда меня пригласили, была миссис Хайнц – пожилая мультимиллионерша, вдова одного из тех всемогущих Хайнцев, чьё гордое имя присвоено соусам, кетчупам и всякой закуске в консервных банках, – ну, сами знаете, загляните в любой гастроном или свой холодильник, я всё-таки не рекламную оду пишу. Вот этот шотландский замок XV века из розового камня, слегка надстроенный в викторианскую эпоху, миссис Хайнц лет сорок назад превратила в главный приз международной литературной премии с длинным торжественным названием, которое я так и не запомнил. Но там были два ключевых слова, достаточно ясных: «Writers Retreat» – писательское убежище. Суть награды в том, что на целый месяц этот дом-крепость, спрятанный в лесу, в часе езды от города Эдинбурга, отдаётся в твоё распоряжение. Ты приезжаешь, тебя встречает немногочисленная прислуга: повариха и две горничные, а впереди них – управляющая замком, красивая толстенькая девушка с лицом круглой отличницы. Встречают с таким почтением и радостью, будто это не ты приехал в потёртых джинсах, а как минимум Вальтер Скотт. Подразумевается, что писатель – дико ранимое, всегда готовое заболеть существо из Красной книги, которому каждую минуту всё на свете мешает и вредит. Поэтому, извините, никаких телевизоров, никакого интернета, боже упаси. Ну, компьютер, ноутбук миссис Хайнц ещё кое-как терпит – дозволяет по своей доброте. Но, представьте, бывают такие чудовищные персоны, которые по мобильному телефону разговаривают ВСЛУХ! Так вот, с этими врагами вообще без церемоний – пусть выходят со своей техникой наружу, за территорию замка, и там злоупотребляют хоть до утра. Потому что ночью должно быть абсолютно тихо, а днём – ещё тише, чем ночью. Ланч вам принесут на цыпочках прямо к дверям; если вдруг потребуется что-то постирать, положите молча вот в этот бельевой мешочек, и всё. Нет, пожалуйста, не беспокойтесь, я сама уберу! Вы, главное, пишите, не отвлекайтесь. Одновременно со мной в замок Готорнден прибыли ещё три призёра: английский поэт Тим Лиардет, романист Крис Хамфри из Канады и маленькая филиппинка Сеан, сочинительница коротких рассказов. В этой дивной компании мне предстояло кантоваться ровно месяц. Тим, самый взрослый из нас, профессорствовал в Бристольском университете и был похож на моложавого Ленина. Когда у нас случались мелкие гуманитарные конфликты, я говорил ему: «Ты Ленин!», и он заметно обижался. Канадец с гордостью, как наградное оружие, носил свою придурковатую актёрскую харизму – возбуждённый поклонник самого себя с вечно вытаращенными голубыми глазами: «Зовите меня Сиси Хамфри! Или просто Oh My God!» Он только что выстрелил крупнокалиберным романом из жизни Тюдоров, поэтому категорически не желал работать, целыми днями где-то пропадал и возвращался аккурат к ужину, причём всегда с какими-то подозрительными трофеями. Филиппинка прилетела в Шотландию сразу после медового месяца, имея только одну большую мечту – отоспаться. Когда к концу нашего заточения на прощальном чаепитии Тим предложил присутствующим по очереди похвастаться, кто в чём преуспел, пока сидел в средневековом убежище, Сеан пролепетала нечто вкрадчиво-сладкое, и я расслышал единственное слово: «sleep». Что касается меня, то я позорным образом плутал как в трёх соснах в первых главах новой книги, с отвращением удалял едва дописанные страницы, возвращал себя заново к чистому «вордовскому» листу и мысленно проклинал своё одинокое мнимое занятие. Разумеется, я не знал, что этот роман потом наградят, экранизируют, переведут на несколько европейских языков и напечатают в парижском «Галлимаре». Но если бы даже и знал – что бы это изменило? Отличницу-управляющую звали Эми Нортон. Для начала она сводила нас на экскурсию в подземную тюрьму замка (я так думаю, в воспитательных целях), потом привела в гостиную, усадила за круглый стол, где легко могли разместиться человек сорок, и торжественно сказала: «Вы сидите за столом, за которым сидели королева Виктория и принц Альберт, когда посещали наш замок». В подтверждение этого факта нам был показан парадный парный портрет Виктории с Альбертом, дальновидно озирающих местность прямо с того самого крыльца, где я уже успел покурить. Там была крохотная каменная площадка, обнесённая массивным парапетом, и, если встать на него, опустить глаза и одолеть головокружение, можно было видеть глубоко внизу, под ногами, хмурый северный лес и речку Эск. В общем, понятно, что замок хоть и маленький, но не игрушечный – настоящее фортификационное сооружение. Нас поселили на самой верхотуре, в аскетически обставленных викторианских спаленках, которым зачем-то были присвоены имена. Моя спальня (она же кабинет) называлась «Evelyn»: деревянный чёрный стол у окна, древний камин с приставленным к нему электрокамином, книжный шкафчик с потрёпанными словарями Вебстера и кровать – высоченное ложе, воздвигнутое как минимум века полтора назад. Там явно полагалась приступочка, но она отсутствовала, поэтому, чтобы успешно возлечь, надо было совершить бросок вверх всем телом, как на гимнастического коня. В первый же вечер после ужина Эми прочла нам короткую, но полезную лекцию о повадках местных привидений. Вступление звучало более-менее обнадёживающе: теперь уже, в принципе, всем ясно, что ОНИ существуют. Ну, даже если кто-нибудь среди вас не верит в ИХ существование, то хотя бы задумайтесь вот о чём. Если за пятьсот с лишним лет здесь, вот в этих стенах, жило и умерло столько людей – неужели вы считаете, что от них тут ничего не осталось?! Конечно, вы так не считаете. Спасибо. «Но вам-то незачем волноваться, – уверяла Эми, – в Готорндене призраки ведут себя очень, очень прилично, никаких безобразий. В других-то местах чёрт знает что делается – там такое творят, такое себе позволяют!.. А у нас они тихие, деликатные, редко показываются на глаза. Ну, если даже и решат показаться, то обязательно предупреждают о своём появлении». Я спросил: «А как они предупреждают?» Эми отвечала авторитетно, со знанием дела: «Сначала чувствуешь быстрое приближение холода. Или резкое, внезапное прикосновение. А уже потом… Но это обычно по ночам, когда все нормальные люди спят. И появляются-то не везде – чаще всего в каминном зале, где мы сейчас сидим. Ещё иногда в комнате „Johnson“». Тут она с откровенным сочувствием посмотрела на Тима Лиардета, который вытаращил глаза и приоткрыл рот. Я сказал: «Тим, если хотите, можем поменяться комнатами». Он закрыл рот, по-ленински приосанился, даже немного надулся и нашёл пристойный ответ: «Я не могу рисковать жизнью русского новеллиста!» Лекцию о призраках прервал вскрик филиппинки: она увидела в окне настоящего, живого оленя. Олень выглядывал из-за кустов и смотрел на нас, как непуганый Дарвин, с естественно-научным интересом. А мы, как малышня в зоосаде, сгрудились у окна и смотрели на оленя – пока он не ушёл от нас по своим научным делам. Готорнден поражал каким-то редкостным дружелюбием; стены и вещи выказывали безмерную надёжность и терпимость по отношению к нам, заезжим чужакам. Я позволял себе по-домашнему присаживаться на одну скромную тумбочку в холле, пока не обратил внимание на инкрустированную дату: 1603. Кран из жёлтого металла над чугунной ванной вёл себя как самая заурядная, исправная сантехника и не требовал ничьего внимания к своему фабричному клейму, поставленному в 1842-м. Странное это было место, и времяпровождение тоже странное. Стоило добираться сюда, на север Шотландии, с другого конца света, чтобы целыми днями сидеть в старинной комнатушке под крышей замка, терпеливо уставившись в ноутбук. Там было хорошо, пусто и одиноко. И я уже заранее знал, что не вернусь в это место никогда, и предчувствовал острую ностальгию, которая подстерегала меня ближе, чем могло показаться, – в точности как обещанное Эми внезапное прикосновение холода. Главный персонаж книги, мерцающей на экране, уже освоился в предложенных мною обстоятельствах и вполне бодро совершал смертельные глупости, одну за другой. День заканчивался в том же каминном зале за чаем и кофе. После ужина Эми сообщала всем, что за ней приехал бойфренд и она вынуждена распрощаться до завтра. Маленькая Сеан улыбалась и махала нам ручкой: дескать, спать, спать немедленно, уже так поздно, целых восемь часов! И мы оставались на весь вечер у камина втроём – «мужчины без женщин», два англосакса и один русский. Сиси Хамфри, отхлёбывая чай, принимался хвастаться своей любовью к фехтованию и верховой езде; тем, что он самый известный романист Канады, а его литературный агент хоть и очень старенькая тётенька, но была когда-то агентом у Генри Миллера. Тим рассеянно хмыкал и осведомлялся у меня, как там обстоят дела в русской поэзии: неужели до сих пор пишут в рифму? Это ведь так устарело. Он просил меня что-нибудь прочесть, я читал на память одно-два стихотворения любимых авторов, специально выбирая рифмованные тексты, и поэт-профессор сокрушённо вздыхал: «Old music, old music…» А я вежливо отвечал по-русски: «Сам ты олд». К концу первой недели Сиси Хамфри притащил на наши вечерние мужские посиделки два флакона виски – непонятно, где он их добыл в лесной глуши, но глаза сверкали победительно. Мы с Тимом сделали по глотку, и виски нам не понравился. Мне лично почудился жуткий запах сивухи. «Ничего, – сказал Сиси Хамфри, – я вам ещё не то принесу!» На исходе второй недели он принёс джойнты: маленькие папиросы, по виду будто фабричные. Я отказался, Тим – тоже. Крис Хамфри был ранен такой чёрствостью в самое сердце, он кричал: «It's fantastic product!» – и хватал себя за голову. Тим сжалился: «Ну ладно, давай попробуем. Но только по одной затяжке. Посмотрим, что это за fantastic product». Ближе к полуночи мы тайно выдвинулись втроём на то самое мемориальное каменное крыльцо, откуда, как известно, королева Виктория и принц Альберт озирали даль. Сиси Хамфри уже сучил ногами от нетерпения. Тим Лиардет, разумеется, хмыкал. Не знаю, как после одной затяжки выглядел я, но эти двое выглядели полными придурками. Сначала они беспричинно хохотали, потом подошли к каменному парапету, заглянули вниз на чернеющий лес, и кто-то один предложил немедленно прыгать: «Let's jump!» Я сказал: «Всё, ребята. Вы точно герои. Спокойной ночи», – и пошёл назад, вверх по винтовой лестнице, в свою комнату. Мне было ясно: поскольку я не выключил ноутбук, главный персонаж за время моего отсутствия успел потерять любимую жену, работу и едва не покончил с собой. Он каким-то чудом уцелел и, выйдя из реанимации, приобрёл сумасшедшую способность узнавать ответ на любой вопрос – буквально на любой. Мне не пришлось выдумывать почти ничего: я знал этого человека в реальной жизни. Правда, я не знал, чем это всё закончится, история пока ещё длилась – одновременно с писанием книги. И так получалось, что я поневоле проживал его жизнь заново, вместе с ним подыхал от ревности и пересиливал страх. Шотландский апрель был мокрый и зябкий, с яркой зеленью и надменным близоруким солнцем. После скромного ланча, который приносили бесшумно в холщовой сумке и оставляли у двери, я брал сигарету, поднимал оконную раму и по пояс вываливался наружу, чтобы покурить не в комнате, а якобы на улице. Внизу через пустой двор мчался по своим делам безумный Сиси Хамфри – боковой побежкой охотничьего пса со странным заносом влево. Он поднял голову, увидел меня и крикнул: «Igor, don't jump!» («Игорь, не прыгай!») Заботливый такой парень, я даже слегка растрогался. По мере того как события в книге сгущались, у меня сдвигался режим работы в сторону ночных бдений. Теперь я ложился только под утро, а днём клевал носом, поэтому норовил после полудня хоть ненадолго прилечь, точнее говоря, совершить бросок на своё чересчур возвышенное ложе. И вот тут меня настигло необычное явление, которое для краткости можно назвать многосерийным сном. Причём сериал отличался постоянством времени и места. В каждой «серии» мне снилось, что я лежу ночью на этой же старинной высоченной кровати и чуть ли не смертельно болен. Во всяком случае, меня там трепали жестокий жар и лихорадка и не было никаких надежд на выздоровление. Внутри сна я то уплывал в забытьё, то просыпался (опять же внутри сна) и всматривался в пустые горячие потёмки, то снова закрывал глаза, принимая как данность чьё-то милосердное присутствие и касания прохладных рук. Я видел стройную женскую фигуру в белом: она стояла возле кровати, склонялась у изголовья и пыталась облегчить мою участь. Потом я действительно просыпался (чувствуя себя, кстати, совершенно здоровым), вставал, возвращался к столу, работал, выходил на ужин, гулял в окрестностях Готорндена – всё как обычно. Но стоило мне только прилечь, уснуть – и тут же накатывали жар и лихорадка, постель оказывалась предсмертным ложем, а возле него меня поджидала та женщина в домашней ночной одежде – вроде белой длинной рубашки с тонким, чуть примятым кружевом на груди. Странность была ещё и в том, что я попеременно ощущал себя то мальчиком, умирающим на глазах у матери, то взрослым мужчиной, любящим и желающим незнакомую женщину, от которой вот-вот должен уйти в эту горячую темноту. Её лицо я почти не различал, зато был отчётливый запах – вереска под дождём и почему-то имбиря. Она говорила: «У тебя губы пересохли, давай я тебя напою». Я с трудом приподнимал голову и ловил губами холодную круглую ложку со сладковатым питьём. Мне хотелось сказать что-нибудь смешное, а голоса не было, но она расслышала и тихо засмеялась. Между тем Крис Хамфри продолжал развивать бурную поисковую деятельность. Тиму, видимо, тоже поднадоел монашеский образ жизни. Как-то раз вечером, когда стемнело, они с заговорщицкими лицами пришли ко мне в келью, и канадец, возбуждённо сверкая глазами, сообщил свежие разведданные: здесь неподалёку, километрах в трёх, есть деревушка! А в деревушке (тут он понизил голос) есть бар! Я тупо спросил: «Ну и что?» – «Как что?! В баре есть телевизор!» – «Боже, какое счастье, – говорю. – И что дальше?» Тогда Тим выложил главный козырь: «А по телевизору футбол. Сегодня наши играют!» Мне сразу представилось, как Сиси Хамфри после пятой порции виски, заглушаемый воплями футбольных фанатов, в шестой или седьмой раз описывает нам свои фехтовальные рекорды и с горящим взором доказывает, кто сейчас лучший писатель Канады. Наверно, я выглядел как злобный заспанный мудак, когда ответил: «Вообще говоря, это „ваши“ играют, а не „наши“. Но мне без разницы. Вы идите в бар, я здесь посторожу». И они ушли. Я ещё немного поторчал за компьютером и вдруг прямо физически почувствовал, что теперь я один – на весь огромный замок. Ну, не считая вечно спящей филиппинки в дальнем конце коридора; Эми по вечерам увозил бойфренд, а горничные уезжали ночевать к себе домой, в Эдинбург и Ньюкасл. Зачем-то я запер дверь своей комнаты, хотя обычно этого не делал, и отправился гулять по замку. С полутёмного последнего этажа спустился по винтовой лестнице, ещё более тёмной. Слабый свет пробивался только из каминного зала: там всю ночь горела настольная лампа, как бы дежурная, в помощь лунатикам или бессонным шатунам вроде меня. В отсутствие людей эти комнаты словно бы закрывали глаза и уходили в себя, на полтысячи лет в глубину, в свою отрешённую давность, наглухо закрытую, как дубовые шкафы грандиозных размеров, стоящие вдоль стен. Я каждый день проходил мимо этих шкафов и только сейчас поймал себя на стыдном, почти воровском желании заглянуть внутрь: а что там? Что в них может лежать? Я дал себе слово ничего не трогать – только посмотреть. Один из нижних ящиков, выбранный случайно, скрывал в себе столовые приборы неопознанного назначения: например, вилки размером с мою руку. Что за гулливеры здесь обедали? В другом ящике, тоже открытом наугад, тосковали старинные гербарии, пропылённые и рассохшиеся до состояния праха. Уже без особого интереса я подошёл к дальнему угловому комоду, выдвинул ещё один ящик – и он дохнул мне в лицо пронзительной смесью вереска с имбирём. Там лежало женское бельё – мёртвой нетронутой стопкой. И на бездыханной, изжелта-серой ткани я вдруг увидел кружево со знакомым узором, сплющенное и ссохшееся, как тот гербарий. Но ещё достовернее был запах: одновременно терпкий, медовый и острый. Я быстро задвинул ящик, постоял с минуту и пошёл назад к себе в комнату, непроизвольно ускоряя шаг. Не знаю, что меня подгоняло, но уже на лестнице, в герметичной каменной тишине я совершенно отчётливо услышал, как меня кто-то зовёт по имени. Звук был таким глухим, будто кричали очень издалека, с невидимого берега реки, а я был на противоположном берегу, да ещё за каменной стеной. Я застрял на лестнице, пытаясь снова расслышать этот звук, и он вскоре повторился: опять моё имя – с бесконечно растянутой второй гласной: о-о-о-о-о-о-о-о-о. Слуховых галлюцинаций у меня в жизни ещё не было. Будем считать, что это первая, сказал я себе. В коридоре было пусто и тихо. Я дошёл до своей двери, не сразу справился с замком, потом сел за стол и уставился в ноутбук. Что у нас тут происходит? На чём я остановился? Последние два абзаца выглядели так: «Если очень долго смотреть на зимний закат, наступает такое отважное равнодушие, сравнимое только с безразличием океанского штиля, когда один лишь окрик далёкой чайки воспринимаешь как лучший дар. Если долго смотреть на перевёрнутое человеческое лицо – сверху тупая шишка подбородка вместо лба, а снизу колючие глазные прорези, подчёркнутые волосистой линией бровей, – можно заподозрить, что перед тобой не обычный человек, а чудовище. Монстр неизвестной породы. Что, в общем, недалеко от истины». Я встал, открыл окно, чтобы покурить, и теперь уже совсем ясно расслышал, что меня зовут. Эти двое вернулись из деревенского бара, но без ключа войти не могли: автоматическая щеколда открывалась изнутри. Мне показалось, они отсутствовали минут двадцать, не больше. «Ты правильно сделал, что не пошёл, – сказал мне Тим. – Футбол был так себе». Крис тоже выглядел мрачновато. Уснул я ближе к утру и, едва оказавшись на территории сна, сразу понял: здесь ждали с нетерпением, когда я наконец удосужусь поспать. Эта «серия» была поразительно предметной и внятной. Моя ненаглядная сиделка выглядела взволнованной как никогда. Она даже запнулась о мою дорожную сумку, оставленную возле кровати, и выронила чайную ложку, из которой хотела меня напоить. Как-то само собой, без слов подразумевалось, что у нас уже совсем мало времени – его почти нет. «Но ты ведь вернёшься, я знаю!» Я должен был ответить, что вряд ли ещё когда-нибудь вернусь в Готорнден, но вдруг осознал: она, кажется, имеет в виду уже другие края. И остаток той ночи запомнился особым надрывом, сумасшедшим желанием, одолением стыда и мятным холодом губ, когда она прислонялась лицом к моему лицу. Через три yтра я уезжал – раньше всех. С Тимом Лиардетом мы молча обнялись. Крис Хамфри на прощание потряс мне руку и многозначительно предупредил: «Igor, don't jump!» Женщины улыбались и махали ладошками. Домой я добирался изнурительно долго: поездом, тремя такси и двумя самолётами – через Эдинбург, Лондон и Москву. Уже дома, дорвавшись до интернета, я первым делом разгрёб накопившуюся электронную почту и нашёл письмо от своего персонажа. Мы не вели с ним регулярную переписку, но иногда мой «человек, который знал всё» писал мне довольно откровенные письма и просил на них не отвечать. Опуская личные подробности, приведу небольшой отрывок: