Никогда не отводи взгляд. Никогда не бойся. – Люминус инвикта, консул. – Рем кивнул своим людям, и, когда они удалились, синхронно стуча тяжелыми ботинками, в комнате остались только трое[12]. Голос донны Корвере пронзал, как заточенный нож – переспелый фрукт. – Чего ты хочешь, Юлий? – Ты прекрасно знаешь, Алинне. Я хочу получить то, что мое по праву. – Ты уже имеешь все, что хотел. Свою ничтожную победу. Свою драгоценную республику. Полагаю, это греет тебя по ночам. Консул Юлий посмотрел на Мию, его улыбка стала темной, как синяк. – Хочешь знать, что греет меня по ночам, малышка? – Не смотри на нее. Не говори с… Голова донны дернулась от пощечины, темные волосы взметнулись рваными лентами. Не успела Мия моргнуть, как ее мать достала из рукава длинный кинжал из могильной кости, рукоятка которого была сделана в форме вороны с глазами из красного янтаря. Быстрая, как ртуть, донна прижала кинжал к горлу консула; красный след от его руки на ее лице изменил очертания, когда она зарычала: – Прикоснешься ко мне еще раз, и я перережу тебе гребаную глотку, сукин сын! Скаева даже не дрогнул. – Можно вытащить девушку из грязи, но не грязь из девушки, – он сверкнул идеальными зубами и покосился на Мию. – Ты знаешь, какую цену заплатят твои близкие, если воспользуешься этим клинком. Твои политические союзники тебя бросили. Ромеро. Юлиан. Граций. Даже сам Флоренти сбежал из Годсгрейва. Ты совсем одна, красавица моя. – Я не твоя… Скаева отбросил стилет, и тот проехался по полу к тени под занавесками. Мужчина шагнул ближе и прищурил глаза. – Тебе стоило бы позавидовать своему дорогому Дарию, Алинне. Я проявил к нему милосердие. Для тебя не будет подарка в виде палача. Только темница в Философском Камне и мрак длиною в жизнь. И когда ты ослепнешь во мраке, милая Матушка Время заберет твою красоту, силу воли и глупую уверенность, что ты была чем-то бо?льшим, чем лиизианским дерьмом, разодетым в итрейские шелка. Их губы почти соприкасались. Мужчина пристально всматривался в нее. – Но я пощажу твою семью, Алинне. Если ты меня попросишь. – Ей всего десять, Юлий. Ты не посмеешь… – Неужели? Ты так хорошо меня знаешь? Мия посмотрела на мать. В глазах той стояли слезы. – Как ты там говорила, Алинне? «Не диис лус’а, лус диис’a»? – …Мама? – прошептала Мия. – Всего одно слово, и твоя дочь будет в безопасности. Клянусь. – Мама? – Юлий… – Да? – Я… В Ваане есть разновидность паукообразных, известных как пауки-источники. Самки черные, как истиноночь, и обладают самым удивительным материнским инстинктом в животном мире. Оплодотворенная самка плетет кладовую, наполняет ее трупами и запечатывает себя внутри. Если гнездо загорится, она предпочтет умереть, чем бросить его. Если его захватит хищник, она погибнет, защищая свой выводок. И столь яростно ее нежелание покидать потомство, что, отложив яйца, она уже никуда не уходит, даже на охоту. Именно поэтому паучиха-источник может претендовать на титул самой свирепой матери в республике. Поскольку, поглотив все запасы своей кладовой, самка начинает поедать саму себя. Одну лапку за раз. Вырывая конечности из грудной клетки. Съедая лишь ровно столько, сколько нужно, чтобы поддерживать свое бдение. Отщипывая и разжевывая, пока не останется одна лишь лапка, цепляющаяся за шелковистую сокровищницу, набухающую под ней. И когда детки вылупляются, выбираясь из нитей, которые она с такой любовью плела вокруг них, то тут же отведывают свое первое блюдо. Мать, породившую их на свет. Скажу вам честно, дорогие друзья, во всей республике даже самый яростный паук-источник не идет ни в какое – повторяю, ни в какое – сравнение с Алинне Корвере. Там, в комнате, где пространство резко сузилось и превратилось в круг, из которого нет выхода, Мия увидела, как мать сжала кулаки. Гордость заставила ее крепко стиснуть зубы. Гнев засиял в глазах. – Пожалуйста, – наконец прошипела донна, словно ее обжигало само слово. – Пощади ее, Юлий. Победная улыбка, яркая, как все три солнца. Красивый консул попятился, не сводя черных глаз с ее матери. Дойдя до двери, позвал своих людей; мантия клубилась вокруг его ног, словно дым. Без лишних слов люминаты промаршировали обратно в комнату. Мужчина с волчьим лицом оторвал Мию от юбки матери. Капитан Лужица зарычал в знак протеста. Мия крепко прижала его к груди, слезы обжигали глаза. – Прекратите! Не трогайте мою маму! – Донна Корвере, именем закона я заключаю вас в цепи за такие преступления, как измена и заговор против Итрейской республики. Вы поедете с нами в Философский Камень. Вокруг запястий донны сомкнулись железные кандалы, они сжали ее руки так сильно, что женщина скривилась от боли. Мужчина с волчьим лицом повернулся к консулу и покосился на Мию с немым вопросом в глазах. – Дети? Консул глянул на малыша Йоннена, завернутого в пеленки и лежавшего на кровати. – Мальчик все еще кормится грудью. Он может сопроводить свою мать в Камень. – А девчонка? – Ты обещал, Юлий! – донна Корвере пыталась вырваться из хватки люминатов. – Ты поклялся! Скаева сделал вид, что не расслышал слов женщины. Он посмотрел на Мию, хныкающую в изножье кровати. Капитан Лужица прижимался к ее узенькой груди. – Девочка, мама когда-нибудь учила тебя плавать? «Кавалер Трелен» высадил Мию на жалкий пирс, торчащий из нижней части разрушенного порта, известного как Последняя Надежда. Дома, как редкие зубы боксера, хаотично липли к краю океана; картину довершали каменная гарнизонная башня и окрестные фермы. Население состояло из рыбаков, фермеров и особенно глупых охотников за сокровищами, зарабатывавших на жизнь, копаясь в старинных ашкахских развалинах, а также более сообразительных ребят, которые мародерствовали у тел своих товарищей. Шагнув на причал, Мия увидела трех сгорбленных рыбаков, примостившихся на молу с бутылкой зеленого имбирного вина и удочками. Мужчины жадно смотрели на нее, как личинки – на гнилое мясо. Девушка поочередно окинула их взглядом, пытаясь понять, пригласит ли ее кто-нибудь на танец[13]. Волкоед и несколько членов экипажа спустились по трапу. Капитан заметил голодные взгляды рыбаков, направленные на девушку: шестнадцать лет, совсем одна, вооруженная лишь свинорезкой. Закинув ногу на один из причальных столбов, крупный двеймерец раскурил трубку и вытер пот с татуированной щеки. – У маленьких пауков самый опасный яд, ребята, – предупредил он рыбаков. Похоже, слова Волкоеда имели вес среди мерзавцев, поскольку они развернулись обратно к воде и, опершись о столбы, принялись о чем-то болтать. Слегка разочарованная Мия протянула капитану руку. – Благодарю вас за гостеприимство, сэр. Волкоед уставился на ее ладонь и выдохнул облачко серого дыма. – У людей не так уж много причин для поездки в старый Ашках, барышня. А таким девицам, как вы, и вовсе незачем плыть в эту глушь. Не хочу вас обидеть, но я не стану пожимать вам руку. – И почему же, сэр? – Потому что я знаю имя того, кто коснулся ее первым. – Он опустил взгляд на тень девушки, перебирая ожерелье из зубов драка на шее. – Если у таких существ вообще есть имена. Но я чертовски хорошо знаю, что у них есть память, и не хочу, чтобы они запомнили меня. Девушка ласково улыбнулась. Опустила руку на ремень. – Да приглядывает за вами Трелен, капитан. – Да пребудет синь над вашей головой и под вашими ногами, барышня. Она развернулась и побрела по причалу, прикрывая рукой глаза от яркого солнца и пытаясь найти взглядом здание, о котором говорил Меркурио. Сердце выскакивало из груди. Вскоре она его увидела – побитое жизнью маленькое заведение у края воды. Скрипящая вывеска над дверью гласила: «Старый Империал». А объявление под грязным окном сообщало Мие, что «помощь» им, оказывается, «требуеца». Оно, конечно, походило на маленькую дыру для испражнений, но бывали заведения и похуже[14]. Если бы трактир был мужчиной и вы наткнулись бы на него за барной стойкой, вам было бы простительно предположение, что этот человек – после того, как с воодушевлением одобрил предложение жены пригласить другую женщину на их брачное ложе, – застал свою благоверную застилающей ему кровать в гостевой комнате. Девушка подошла к барной стойке, стараясь держаться как можно ближе к стене. Внутри прятались от жары около десятка людей – несколько местных и кучка вооруженных расхитителей гробниц. Все в помещении замерли, разглядывая ее; если бы кто-то в эту секунду играл на старом клавесине в углу, то, несомненно, нажал бы не на ту клавишу, что придало бы сцене более драматический эффект, но, увы, этот зверь годами не издавал ни писка[15]. Владелец «Империала» казался безобидным малым и выглядел даже немного не к месту в этом городе на краю бездны. У мужчины были близко посаженные глаза, от него разило гнилой рыбой, но, по крайней мере, – учитывая, какие истории Мия слышала об ашкахской Пустыне Шепота, – щупалец у него не наблюдалось. Облокотившись на стойку бара в своем запятнанном переднике (кровь?), он вытирал грязную чашку еще более грязной тряпкой. Мия заметила, что один его глаз двигался чуть быстрее другого, точно ребенок, ведущий своего медлительного братца за руку. – Доброй перемены вам, сэр, – поздоровалась Мия, стараясь говорить уверенно. – Благослови вас Аа. – Прибыла ш Волкоедом? – прошепелявил он. – Верно подмечено, сэр.