– Эти двое мужчин, Йост и Фунатти, они из Специальной комиссии по расследованиям? Они строго запретили кому-либо покидать это здание. – Правда, что ли? – фыркнул он. – Думаю, что они просто бесятся от злости, впрочем, всегда так делают. Но пока они не смогут повесить на меня хоть что-нибудь, пускай катятся куда подальше. И Руфь, скажите моей охране, что могут идти домой, – кроме того, что с первяками. Он должен мне звонить, где бы я ни находился, каждые два часа. Он устремился прочь, не забывая доброжелательно улыбаться каждому третьему руководителю и каждой пятой машинистке в большом офисе. Персональный лифт и выход были бы гораздо более логичным решением в этих чрезвычайных обстоятельствах, но Хебстер любил, чтобы как можно больше людей понимали, насколько он успешен и удачлив. Как же здорово будет снова увидеться с Клаймбокером. Он искренне верил, что лингвистический подход позволит найти решение; финансовая помощь, оказываемая его корпорацией, уже позволили в три раза увеличить штат филологического факультета. В конце концов, основной проблемой между людьми и первяками и людьми и пришельцами была проблема общения. Прежде чем пытаться перенять их научный опыт, направить их мышление и логику так, чтобы они стали понятны людям, необходимо было достичь взаимопонимания. И именно Клаймбокер должен был найти к нему ключ. «Я Хебстер, – думал он. – Я нанимаю людей, которые решают проблемы. Затем я зарабатываю на них деньги». Внезапно кто-то встал у него на пути, другой взял его за руку. – Я Хебстер, – автоматически повторил он, но теперь уже вслух. – Алжернон Хебстер. – Именно этот Хебстер нам и нужен, – сказал Фунатти, крепко вцепившись ему в руку. – Будьте любезны пройти с нами. – Это что, арест? – спросил Хебстер у Йоста, который отошел в сторону, чтобы дать им пройти. Йост барабанил пальцами по своему пистолету в кобуре. Агент Специальной комиссии пожал плечами: – К чему все эти вопросы? – парировал он. – Просто пройдите с нами и проявите немного навыков общения, всего-то. Люди хотят с вами поговорить. Он позволил провести себя через вестибюль, украшенный фресками радикальных художников, ободряюще кивнул швейцару, который с энтузиазмом сказал: «Доброго дня, мистер Хебстер», – выглядывая из-за спин его пленителей. Он довольно удобно устроился на заднем сиденье темно-зеленой машины Специальной комиссии, последней модели моноцикла Хебстера. – Столь непривычно видеть вас без охранника, – заметил через плечо севший за руль Йост. – А, он отпросился на день. – Как только вы закончили с первяками?.. Нам не удалось, – признался Фунатти, – не удалось найти, куда вы их спрятали. Большое у вас здание, знаете ли, мистер. А Специальной комиссии по расследованиям ООЧ катастрофически не хватает кадров. – Не стоит забывать и о чрезвычайно низких зарплатах, – встрял Йост. – Я не смогу об этом забыть, даже если буду стараться из-за всех сил, – уверил его Фунатти. – Знаете, мистер Хебстер, я не стал бы отпускать охранников, будь я на вашем месте. Есть что-то примерно в пять раз более опасное, чем обозленные на вас первяки. Я имею в виду так называемых высшистов из «Человечества превыше всего». – Психи Вандермира Демпси? Спасибо, но мне кажется, что вы зря за меня переживаете. – Мы определенно вас понимаем. Однако не следует недооценивать наше предложение. Эта организация быстро расширяется, а озлобленность ее членов хорошо всем известна. Тираж одного только «Вечернего гуманиста» просто огромен. А когда вы проанализируете их еженедельные газеты, их дешевые брошюрки и раздаваемые направо и налево рекламные листки, то поймете, насколько сильна их пропаганда. Изо дня в день они клеймят всех людей, которые зарабатывают деньги на пришельцах и первяках. Конечно, как и всегда, основная часть их злости приходится на ООЧ, но если обычный высшист встретит вас на улице, то скорее всего перережет вам глотку. Не интересно? Что ж. Может, вам понравится вот это. В «Вечернем гуманисте» придумали для вас милое прозвище. Йост гоготнул. – Скажи ему, Фунатти. Президент корпорации бросил вопросительный взгляд. – Они называют вас, – сказал Фунатти, смакуя каждое слово. – Они называют вас «межпланетным сводником»! * * * Выехав наконец из подземного туннеля, они устремились к недавнему прибавлению среди и без того уже заставляющих чувствовать себя маленьким и жалким высотных городских зданий – воздушной супер-пупер шоссейной трассе до Ист-сайда, известной в народе как «Путь пикирующего бомбардировщика». Сворачивая на Сорок вторую улицу на самом оживленном повороте Манхэттена, Йост не успел на зеленый сигнал светофора. Он рассеянно выругался, а Хебстер невольно закивал в знак немого пассажирского согласия. Не свернув вовремя, они попали в самый эпицентр пробок и теперь были вынуждены наблюдать, как подъемник спускается вниз по шахте, к ожидающим выезда на изгибавшееся справа шоссе машинам. Межуровневые платформы взлетали и падали, образуя постоянный поток портового движения, складываясь, как карточная колода, а пешеходы ожидали своей очереди на нижнем уровне. – Смотрите! Вон там, прямо перед нами! Видите? Хебстер и Фунатти посмотрели, куда показывает длинный трясущийся палец Йоста. В двухстах футах севернее съезда и практически в четверти мили выше висел волей-неволей притягивающий к себе взгляды коричневый объект. Густой мрак, заключенный в стеклянный колпак, разрывался яркими синими точками, кружащимися у стенок. – Глаза? Думаете, это глаза? – спросил Фунатти, беспомощно потирая свои небольшие темные кулачки друг о друга. – Ученые говорят, что каждая точка – это как один человек, а вся бутылка – это семья или, может, город. Но как они об этом узнали? Это же просто догадка. Я бы сказал, что это глаза. Йост наполовину высунул свое большое тело из открытого окна и надвинул на глаза свою форменную фуражку, чтобы солнце не мешало обзору. – Посмотрите на это, – сказал он им через плечо. Гнусавый говор, до этого момента тщательно скрываемый, вернулся к нему из-за нахлынувших эмоций. – Н-та штука вон там, н-смотрит и н-смотрит. Н-смотрите, ей интересно, как мы стоим среди загруженного шоссе! Интерес интересом, но почему бы, например, не отреагировать, когда с ними пытаются разговаривать, когда мы пытаемся понять, чего они хотят, откуда они пришли, кто они вообще такие. Нет, это для них слишком мелочно! Они чересчур высокомерны, чтобы говорить с такими ничтожествами, как мы! Но могут наблюдать за нами часами и днями без конца: днем и ночью, зимой и весной; смотрят, как мы делаем свои дела, и каждый раз, когда мы, двуногие тупые животные, пытаемся сделать что-то, что для нас может показаться сложным, тут же появляются вездесущие «точки-в-бутылке», чтобы наблюдать, насмехаться и… – Ладно, брат, успокойся, – Фунатти наклонился вперед и похлопал партнера по зеленой куртке. – Все хорошо! Помни, что мы при исполнении. – Какая разница, – тоскливо буркнул Йост, плюхнувшись обратно на свое сиденье и нажав кнопку зажигания. – Как бы я хотел, чтобы у меня с собой был старый добрый отцовский «М1 Гаранд»[4]. Они проехали вперед, втиснувшись в следующую подъемную секцию, и начали спускаться. – Это стоит того, даже если меня пинньгнут. «И это говорил агент ООЧ». – Хебстеру вдруг стало не по себе. Йост был не просто агентом «Объединенного человечества», а Специальной комиссии, группы, в которую отбирают только после многочисленных проверок на отсутствие антипервяческих настроений. Такие агенты клянутся обеспечивать выполнение законов резервации без какой-либо дискриминации, стремясь к достижению равенства между людьми и пришельцами. Как долго людям придется терпеть эти унижения? Точнее, людям без коммерческой жилки. Его отец, будучи простым шахтером, смог выбиться в люди и вырастил своего единственного сына так, чтобы тот научился изворачиваться, брать все в свои руки и всегда искать, где и на чем можно сделать деньги. Однако большинство в этом не были заинтересованы – это Алджернон Хебстер знал наверняка. Они находили невозможной жизнь со всеми теми достижениями, которые внезапно стали несущественными после появления пришельцев. Было невыносимо осознавать, что самые изумительные изобретения, на которые только способно человечество, самые изящные и надежные конструкции, изысканные и величайшие произведения искусства могут быть скопированы и даже превзойдены в мгновение ока какими-то чужаками; что все это интересовало пришельцев скорее как коллекционеров. Ощущение своей неполноценности ужасно само по себе; но когда оно становится знанием, когда о нем невозможно забыть, некуда от него спрятаться, когда оно четко напоминает о себе каждую минуту, чем бы вы ни занимались, куда бы ни шли, ноша эта становится просто невыносимой и даже сводящей с ума. Немудрено, что граждане просто теряли голову после многочасового бдительного надсмотра пришельцев, наблюдавших за красочными парадами, за зимней рыбалкой в ледяных лунках; за тем, как люди с трудом выполняют маневр, успешно совершая посадку трансконтинентального лайнера; или сидели плечом к плечу, потея от жары, криками поощряя стоящего потного человека перед ними: «Давай, брат, давай!..» Немудрено, что они брали ржавые обрезы или блестящие винтовки и стреляли без остановки в небо, усыпанное высокомерно любопытными коричневыми, желтыми и ярко-красными «бутылками». Это было абсолютно бессмысленно, зато люди могли хоть как-то выпустить пар. Что важнее, пришельцам плевать. Они продолжали наблюдать, словно вся эта стрельба и суматоха, все эти проклятия, угрозы, сотрясание оружием были частью одного всеобъемлющего представления, за билет на которое уже были отданы деньги – поэтому они были настроены смотреть до конца, ожидая очередную нелепую выходку. Но пришельцы не были ранены, потому не считали себя атакованными. Пули, снаряды, картечь, стрелы, камни из рогаток – все разнообразие человеческого гнева проходило через них, не причиняя никакого вреда. Однако у тел пришельцев все же была какая-то плотность. Это можно было определить по тому, как они преломляли свет и поглощали тепло. И еще… И еще по редкому пиннньг. Иногда тому или иному человеку все же удавалось слегка причинить пришельцу боль. Или, скорее, просто досадить ему каким-то своим чувством, с которым человек стрелял из ружья или бросал копье. Вдруг чудилось, что раздавалось легкое подобие звука, словно гитарист оттянул струну ногтем и слишком поздно решил не извлекать звук. И после этого мягкого, едва слышимого пинньг вооруженный человек мигом становился безоружным. Он оставался стоять с пустыми руками, глупо уставившись на согнутые пальцы и отставленный локоть, только-только поддерживавший приклад, – словно большой несмышленый ребенок, который забыл, что уже давно пора бросать все игры. После этого невозможно было найти ни ружья, ни даже каких-либо его частей. А пришельцы все так же пристально, сосредоточенно наблюдали. Казалось, что пинньг действовал исключительно против оружия. Таким образом, иногда пинньгалась гаубица сто пятьдесят пятого калибра, а иногда под аккомпанемент этого нежного волшебного звука могла пропасть мускулистая рука, занесшая камень для броска. И бывало – быть может, потому, что и инопланетному терпению есть предел? – особо рьяный воитель, наполненный исключительной злобой и смертоносным насилием, пинньгался, со всеми своими воплями исчезая в небытие. И было не похоже, что это было какое-то оборонительное оружие. Скорее это напоминало тщательно обдуманный ответ, как шлепок в ответ на укус комара. Хебстер с содроганием вспомнил, как он следил за вращением черного цилиндрического пришельца, в котором колыхались янтарные точки, над новым котлованом, вырытым на улице. Пришелец наблюдал, как в котловане копошились рабочие. Рыжеволосый титан строительного дела в синей робе отвлекся от своенравного гранита Манхэттена, чтобы вытереть пот, застилающий глаза. Он увидел над собой пульсирующих точек-наблюдателей и с ревом поднял свой шумящий отбойный молоток в небо в бессмысленной и, по сути, безобидной браваде. Другие рабочие вокруг практически не заметили, что с ним случилось, когда длинный, темный и пятнистый представитель иноземной расы закрутился в воздухе и – пинньг! Тяжелый отбойный молоток на мгновение остался висеть в воздухе, затем рухнул, как будто поняв внезапно, что его хозяин исчез. Словно его никогда и не существовало. Таким внезапным и быстрым было его исчезновение, практически без шума, без вспышки, без вреда для окружающих, словно это было действо какого-то циркового развоплощения. «Нет, – решил Хебстер, – угрожать пришельцам – это чистое самоубийство». Самое ужасающее в этом – абсолютная бессмысленность угроз, как, впрочем, и любых других попыток взаимодействия с пришельцами. С другой стороны, был ли хоть какой-то толк от «Человечества превыше всего», или их подход – это просто невроз? Что вообще можно было сделать? Он нуждался в чем-то, что могло стать основой для его собственной веры, и нашел это. «Я могу делать деньги, – повторил он про себя. – И делать это хорошо. И могу заниматься этим где угодно и когда угодно». Когда они остановились перед громоздким коричневого кирпича арсеналом Спецкомиссии, он был просто потрясен увиденным. На другой стороне улицы располагалась небольшая табачная лавка, единственная во всем квартале. Разноцветные фирменные названия, украшавшие витрину, были залеплены огромными золочеными лозунгами, по всей видимости, совсем недавно. Лозунги эти были очень знакомыми, – но так близко к представительству ООЧ, к Специальной комиссии по расследованиям?.. В верхней части витрины собственник заявлял о своей приверженности, вывесив три слова, которые своим размером выкрикивали свою ненависть на всю улицу: «ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!» Под ним, в самом центре окна виднелись золоченый символ организации: аббревиатура ЧПВ с вензелями и огромная безопасная бритва. А еще ниже широко расставленными буквами этот лозунг был повторен и перефразирован: «Человечество превыше всего, лучше всего и навечно!» В верхней части двери уже начинались непристойности: «Депортировать пришельцев! Откуда бы они ни пришли, вернем их обратно!» А в нижней части двери виднелись единственные рекламные призывы, имеющие отношения к бизнесу: «Покупайте здесь! Покупайте у гуманистов!» – Только у гуманистов! – Фунатти с горечью качал головой, стоя рядом с Хебстером. – Вы когда-нибудь видели, что останется от первяка, если ему не повезет оказаться без надзора Спецкомиссии и быть пойманным высшистами? Мокрое пятно, которое можно просто затереть тряпкой. Не думаю, что вы рады появлению таких магазинов, призывающих к бойкоту? Хебстер едва не фыркнул, когда они проходили мимо отдавших честь охранников в зеленой униформе. «Не так много штучек первяков, которые были бы хоть как-то связаны с табаком. И если бы даже их было много, один закуток «Покупайте у гуманистов» вряд ли меня разорит». Но глубине души Хебстер признался себе, что такая возможность есть – если они действительно имеют в виду то, что там написано. Членство в организации, как и планетарный патриотизм, – это одно, а бизнес – это нечто совершенно другое. Губы Хебстера медленно двигались, когда он вспоминал полузабытый катехизис: «Во что бы верил или не верил собственник, он должен зарабатывать определенную сумму денег на этой торговой точке, чтобы в один день не обнаружить свое заведение опечатанным судебными приставами. Он не может вести дело, если не будет удовлетворять большую часть своих клиентов…