Часть 13 из 43 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Глава 6
Комендант — друг человека
Ирина Тимуровна, будто почувствовав происходящее у меня в трусах, раскрыла пальто, выставив на обозрение две тугие груди, вываливающиеся из-под обтягивающей водолазки.
Блин, сейчас бы поотжиматься до отвала и — в холодный душ!
— Еще в спальне… — начал я, мысленно представляя себе что угодно, лишь бы отвлечься… И захлопнул рот, понимая, что это звучит как намек.
«Вот поле красивое, над ним небо голубое, в поле травка зеленая, и… на ней пасется слониха… Твою мать!»
На мое счастье, Ирина Тимуровна махнула рукой и села за стол:
— Верю, что все хорошо. Одевайся, Саша, поедем тебя человеком делать.
Я округлил глаза, но спорить не стал. Отвернувшись, обул черные кожаные туфли и невесть чью демисезонную куртку, скрывшую восставшего бойца-предателя. Фух, пронесло…
— Из обезьяны почему человек получился? — деловито заявила Ирина Тимуровна. — Потому что — труд. Ладно, шучу я. В общем, собирайся, поехали. Сперва — общежитие, прописка, потом посмотрим. Без прописки ни на работу, ни в армию. — Она опешила, впилась в меня взглядом — под землю захотелось провалиться. — Так, стоп. Или у тебя фарцбилет?
Я пожал плечами.
— Не знаю. А что это такое?
— Как ты этого можешь не знать? — удивилась майор Джабарова и сама же ответила на свой вопрос: — Ну понятно как. Это программа старших классов, а вас в детском доме, поди, учили как придется. Ну слушай тогда. В начале девяностых, когда граждане нюхнули вольностей и гнилого душка капитализма, товарищ Горский принял нелегкое решение. Народу разрешили не только спекулировать, но и промышлять, производить что-то свое. Многие начали открывать свои парикмахерские, продуктовые лавки, кафешки… Но! — Она подняла указательный палец. — Во-первых, нельзя нанимать других. Хочешь делать бизнес, делай, но сам, своими руками. Жаль, но этот запрет хитрованы научились обходить. Во-вторых, так как подобная деятельность не к лицу настоящему коммунисту, вести ее можно беспартийным. Причем не всем подряд, а тем, кто прошел краткие курсы по истории КПСС, марксистско-ленинской философии и научному коммунизму, не говоря уже об истории народного хозяйства, экономической географии СССР и зарубежных стран.
— Ничего себе! — удивился я. — Строго!
— Да говорю же, краткий курс, — махнула рукой Джабарова. — К тому же тесты там, а не настоящие экзамены. Тыкают на кнопки компьютеров на удачу. А сдал тесты — получай «Билет спекулянта». В народе его назвали «фарцбилет». Однако даже при его наличии творить что угодно ты не можешь, партия такого не потерпит! За каждое нарушение ОБНС…
— Что это?
— Отдел по борьбе с недобросовестной спекуляцией. Это при нашем министерстве такую службу открыли. Вот они делают в фарцбилете проколы за косяки. Три прокола — выселение в трудовую колонию с конфискацией — отрабатывать грехи перед Родиной. Короче говоря, Саша, в бизнес идут рисковые… Или те, у кого все на мази, все подкуплено. Как ни прискорбно это говорить, но нечистых на руку много и среди партийных. Да что там, недавно даже одну комсомольскую ячейку при одном институте повязали на совместном с фарцой бизнесе!
— Куда же смотрит товарищ Горский?
— Товарищ Горский не молод, — ответила она с горечью в голосе. — К тому же страна у нас огромная, а он один. Вся надежда на нас — истинных членов партии, понимаешь?
— Понимаю, — задумчиво произнес я. — А по базе нельзя пробить? Ну, насчет того, кто я? Есть у меня фарцбилет или я нормальный товарищ?
Майор Джабарова улыбнулась, вертя в руках связку ключей:
— База не одна, чтобы ты понимал, у милиции нет доступа ко всем, мы же не КГБ. Да и на работе после вчерашнего все на ушах, не могла никуда отлучиться, к тому же пятница сегодня — у многих неприемный день. Так что в общежитии ты пару дней поживешь без прописки. Под мою ответственность. Но я уже вижу, Саша, что никакой ты не фарцовщик. Ты настоящий человек, самой что ни на есть сибирской закалки! Не удивлюсь, если ты комсомолец!
Кивнув ей, я ощупал подаренную демисезонную куртку. Сидела на мне она удобно, но была совсем легкой. Пока морозы не ударили, пойдет, но что делать, когда похолодает? Придется всю одежду на себе таскать, а стопы портянками оборачивать, пока не заработаю хотя бы на носки. Интересно, пошабашить тут можно? Грузчиком, например.
Спрашивать у Ирины Тимуровны не стал, и так она мне здорово помогла.
— Кстати, насчет семьи. Я о тебе кое-что узнала, — сказала она, обернувшись на выходе.
Весело будет, если у меня обнаружатся родственники, которых я не знаю и знать не особо хочу. Проходя прихожую, я обернулся, чтобы посмотреть на себя в зеркало, и меня накрыло неконтролируемой волной паники.
Сама смерть смотрела мне в глаза!
В ужасе я чуть не заорал, но невероятным усилием воли сдержался, лишь шарахнулся на улицу, едва не сбив Ирину Тимуровну.
— Что с тобой? — вскинула бровь она.
Я уперся ладонями в бедра, чтобы отдышаться. Помотал головой. Что это было? Черт, это же боязнь зеркал, фобия, которую я так бездумно взял в междумирье, создавая это тело! Как ее?.. Спектрофобия. Не подумал бы, что так меня раскатает: сердце колотится, дыхания не хватает.
— Свое отражение увидел, — отшутился я, выпрямился и усмехнулся, вспомнив анекдот про спецназовца. Который был так суров, что увидел себя в зеркале и… испугался.
А ведь в машине целых три зеркала! Благо на отражающие поверхности страх не распространяется. Интересно, получится ли победить его самостоятельно? Стараясь не смотреть в боковое зеркало, я уселся на переднее сиденье. Вчера на адреналине и не заметил их, а сегодня расслабился.
— Что с тобой? — повторила вопрос майорша, заводя мотор.
— Вы что-то обо мне узнали, — проговорил я, держа себя в руках, посмотрел на зеркало дальнего вида и не испытал страха, просто было неприятно.
— Да, узнала. А сам ты что-нибудь вспомнил?
— Я бы не спрашивал, если бы это было так.
Машина вырулила на улицу, ворота закрылись, и меня повезли в неизвестность.
Начала Ирина Тимуровна очень издалека:
— Ты помнишь про кыштымскую катастрофу?
Я краем уха слышал, даже не читал, что где-то у нас на Урале что-то было. Вроде меняли теченья рек направленными ядерными взрывами.
Она решила объяснить:
— В пятьдесят седьмом году в городе Челябинск-40, на заводе Маяк, где разрабатывались ядерные боеголовки, произошел взрыв в хранилище радиоактивных отходов. Между прочим, у катастрофы шестой уровень опасности из семи. В атмосферу попали тонны долгоживущих радиоактивных частиц, и это все разнесло по окрестностям на триста километров. — Она смолкла, сосредоточившись на выезде на главную.
К чему она клонит?
— Это был один из первых таких заводов, засекреченный, тогда мало представляли последствия катастрофы, и в зоне поражения оказались сотни тысяч людей. — Она вздохнула и проговорила так, словно сама причастна к этому инциденту: — Да, были в нашей стране и просчеты, и преступное бездействие руководства, и халатность. Так вот, твои покойные родители были переселенцами из зоны поражения. А ты воспитывался в детском доме расположенного неподалеку села Кунашак. Детдом закрыли через неделю после того, как ты выпустился.
— Так Кунашак тоже в зоне? — поинтересовался я. — Ничего не помню!
— Многие преступления признали таковыми в девяносто шестом, когда ситуация в стране стабилизировалась. Пострадавшие и ликвидаторы кыштымской катастрофы, а также дети погибших получили льготы и пособия. Уехал ты, наверное, потому что там на много километров и земля, и вода отравлены.
Надо же, в моем мире, где мало кто знает об этой аварии, вряд ли потерпевшие получили какую-то компенсацию. А тут поди ж ты!
— Какой все-таки молодец товарищ Горский!
— Если бы не он, — вздохнув, Ирина Тимуровна покачала головой, — не знаю, что было бы со страной.
Я задумался. Получается, я что-то типа чернобыльца, а современный СССР, значит, не стал замалчивать свои преступления, покаялся и выплатил компенсации потерпевшим. Раков, свистевших на горе, разорвало от усердия, а в лесу передохли все медведи. Мне бы сейчас эти деньги не помешали — купить зимнюю одежду и поесть. Да что уж там, у меня трусов сменных нет и зубной щетки.
Мысли переметнулись к общежитию, куда меня везут, и на душе заскребли кошки. Вспомнилась студенческая общага, куда я лазал в окно к друзьям: вокруг окурки и битое стекло, штукатурка осыпается, трубы текут, плесень на стенах. Да и обычные были не лучше, особенно ужасны были места общего пользования типа сизой заплесневелой кухни с отваливающейся от стен плиткой, и душевой или туалета, куда заходить страшно.
В Союзе с жильем было плохо, мама жаловалась, что жила в общежитии в общей сложности семь лет, а потом, когда мне исполнилось два года, получила малосемейку. Здесь, может, и получше, но год-другой придется помучиться. Если, конечно, в армию не загребут.
— Еще раз спасибо, что спас меня, — нарушила молчание Ирина Тимуровна. — Если что понадобится или какие проблемы возникнут — обращайся.
— Спасибо, Ирина Тимуровна!
Я действительно был ей очень признателен и благодарил искренне, уверенный, что она — человек идейный, ратующий за благополучие Родины, и ее обещания не пустой звук. Вот только не хотелось от женщины зависеть, эксплуатировать ее материнский инстинкт.
А что сегодня в ней взыграл именно он, я это отчетливо чувствовал «эмпатией» — никаких домогательств и томных взглядов. Поняла, что ничего не выгорит, и оставила попытки.
Я провожал взглядом дома, проплывающие за окном автомобиля. Вроде и знакомый мир, но и что-то в нем есть фантасмагорическое. Например, эти продвинутые голографические билборды, славящие героев труда — мужчин и женщин, молодых и не очень. Облаченные в униформу, они приветственно махали руками, а улыбки у них были наивными, как на советских плакатах. И все это — на фоне современных домов и машин.
Вот акушерка. Вот летчик-испытатель. Вот милиционер. Вот девятиклассница-победительница всесоюзной олимпиады по физике. А между социальными билбордами — реклама производства: завод «Красный октябрь», завод имени Дегтярева, электромеханический завод имени Лилова. И лишь изредка — реклама пекарни «Улыбка»: торты, пирожные, конфеты на фоне сыплющихся конфетти.
На одном из билбордов я представил себя с мячом в руках. Как там в фильме говорилось? «Тщеславие — мой самый любимый грех».
Город дышал праздником. Витрины магазинов и частных лавочек были украшены мишурой, Дедами Морозами, Снегурочками, оленями, снеговиками, снежинками. Дети увивали себя дождиком, украшали новогодними шапочками.
Машина Ирины Тимуровны обогнала праздничную телегу Мороза, запряженную мощным конем с мохнатыми ногами. В телеге ехали румяные женщины, наряженные в народные костюмы, и подпевали самому настоящему баянисту.
Двадцать третье декабря. До Нового года рукой подать.
Машина свернула с центральной улицы во дворы, проехала пятиэтажки, миновала сталинки и остановилась у недавно побеленной трехэтажной коробки без балконов. Я вылез из машины и прочитал на табличке: «Общежитие МВД».
— Чего скис? Нормальное место. Я сама первое время тут жила, — сказала Ирина Тимуровна. — А некоторые комнаты выкуплены еще в девяностые и переоборудованы под квартиры.
Я не удержался от вопроса:
— А если хозяева продать захотят эти комнаты?