* * * Домой я приехал пораньше. Впереди меня ожидал тяжёлый разговор с беременной невестой, с нетерпением ждущей дня бракосочетания, и Женькой, мечтающей о танцах и салюте. На удивление, Женька сама бегала по квартире в компании своих друзей. — Мама с Фирочкой Самойловной к портнихе пошли платье на второй день свадьбы мерить, а меня на хозяйстве оставили, — улыбнулась всеми, что были, зубами Женька, показывая на крутящихся под ногами кота и собаку. «Казнь откладывается, но не отменяется», — подумал я, раздеваясь. — О, пап, а хочешь, я тебе один секрет покажу? — заговорщицким тоном спросила меня Женька и, взяв за руку, повела в спальню. Там она сдвинула створку двери большого купейного шкафа и, ткнув пальчиком в непрозрачный целлофановый чехол, попросила: — Сними, пожалуйста, я не достану. Я послушно снял то, что меня просили, и положил на кровать. Женька аккуратно расстегнула молнию и восторженно заголосила, во весь рот, улыбаясь дырочками от недостающих зубов: — Смотри! Смотри, какая красота! Честно говоря, на вешалке было трудно себе представить всё великолепие этого шедевра портняжного искусства, но даже подполковник полиции смог понять, что перед ним свадебное платье. Нежно-голубое, переходящее в бирюзовое, воздушное, с огромным переливающимся шлейфом… и стразики, стразики, стразики… — Жень… — зачарованно пролопотал я. — А… — не отводя от платья заворожённого взгляда, ответил ребёнок, оцепенев от восторга. — А ты в курсе, что жениху нельзя перед свадьбой показывать свадебное платье? Примета плохая. — Какой же ты жених, Чапаев? Ты уже мой папа, — без доли сомнения ответила Женька, для полного успокоения взяв меня обеими ручками за руку. Щёлкнул замок входной двери, и Тимошка с громким радостным лаем бросился встречать хозяйку. — Атас! — громко шепнул я, судорожно помогая Женьке застёгивать молнию на чехле платья. — Ух ты! — раздалось из прихожей. Видно, были замечены мои туфли и ветровка. Мы с дочкой быстро переметнулись на кухню. Я открыл холодильник и, нахмурив брови, начал глубокомысленно изучать его недра. А Женька взяла альбом с раскрасками и, высунув язык, начала раскрашивать обезьяну в зелёный цвет. Наша слегка «кругленькая» мама, улыбаясь, подошла ко мне, поцеловала и как бы между прочим сказала Женьке: — Жень, а обезьяны зелёными не бывают. — А вот и бывают, — ещё сильнее нажимая на карандаш, сказала художница, — это зелёная макака. — Ксюш, а я в командировку уезжаю, — прячась за дверку холодильника, негромко произнёс подполковник полиции. — Зелёных макак не бывает в природе, а вот зелёные мартышки есть. Правда, не такие зелёные, как у тебя. Что, уже в понедельник? — выставляя из сумки на стол пакеты с молоком и кефиром, спросила Ксюша, пока ничего не подозревая. — Нет… — напрягшись, ответил я, откусывая жопку привядшего огурца. — Завтра. — Понятно, — как-то спокойно и буднично ответила моя гражданская жена на шестом месяце беременности и вышла из кухни. Вскоре, из спальни отчётливо стали доноситься звуки открываемых и задвигаемых мебельных ящиков. Мы с Женькой перемигнулись, и я кивнул дочке, мол, сбегай на разведку. Маленькая Чапаева вернулась через пару минут с красным носом и глазами, полными слёз. — Ну, что там? — заговорщицки понизив голос, спросил я у Женьки. — Не знаю… На кровати два чемодана… Сидит, плачет и шёпотом ругается, — испуганно глядя на меня, ответила Чапаева, шмыгая носиком. — Какие два чемодана? Вы сюда заезжали с одним, — попробовал пошутить я, понимая, что нужно срочно идти объясняться. И правда, в спальне на кровати лежали два чемодана. Один (тот самый, розовый, с поломанным колёсиком) был уже закрыт, а второй, с которым я собирался ехать в командировку, заполнялся трусишками, платьишками, колготками, носочками (преимущественно Женькиными). — Ксюш, всё хорошо будет, я всего на две недели… — попытался спокойно объясниться я и положил ей руку на плечо. Это было моей ошибкой, потому что именно в этот момент в гражданке Галкиной проснулся тренер-инструктор по женской самообороне. Моя пузатенькая сожительница ловко перехватила мою руку, нырнула под неё и, оказавшись у меня за спиной, сильно толкнула меня в район… крестца… своей правой ногой (а она у неё толчковая). Не успев сгруппироваться, я, как мешок с проросшей картошкой, шмякнулся всё той же… крестцом… на злосчастный розовый чемодан с его долбаными поломанными колёсиками. На шум ломающегося чемодана и мой приглушённый стон прибежала Женька и, театрально держась ладошками за свои щёчки, закричала: — Мамочка, не бей так сильно нашего папу! Он мне велик обещал! — Когда… ничего я… — Всё будет хорошо, говоришь? А не будет уже ничего хорошего. Всё у тебя так, да не так, Чапаев. Женька, забери у этого… розовый чемодан. Разлёгся тут… Мы пока у Фиры Самойловны поживём, — решительно захлопывая второй чемодан, громко крикнула мать моего будущего сына. — Ксюш, ну всего две недели. Генерал сказал, что ресторан он берёт на себя… — пытался как-то объясниться я. — Да? Ты издеваешься, Чапаев? — забрасывая за спину чехол со свадебным платьем, продолжала бушевать Ксюха. — А с этим что я буду делать? Оно же размер в размер сшито! Через две недели это платье уже ни здесь, ни здесь и ни здесь не сойдётся, чёртов ты идиот! Генерал у него договорится… А может быть, и с ним он договориться сможет? — похлопав себя по животику, зло улыбнулась бесповоротно беременная. — Ну, чтобы, пока его папаша по командировкам разъезжает или как это у вас называется, он не рос… — Ксюша, тебе нервничать… — Да пошёл ты… я сама знаю, когда мне нервничать, а когда нет. Чапаева, марш на выход! — указав Женьке направление движения чехлом свадебного платья, взвизгнула моя невеста на сносях. — Ну, что ж ты в самом-то деле… — Мамочка, пожалуйста, не кричи на папу. Это я во всём виновата! — встав в дверях и раскинув ручки, запричитала, капая слезами на крутящихся под ногами животных, разрыдавшаяся вдруг Женька. — Здрасьте! Ты-то чего тут мне устраиваешь? — двигая ногой к выходу чемодан на колёсиках, удивилась разъярённая мамаша. — Папа мне говорил, что свадебное платье перед свадьбой жениху показывать нельзя, что примета есть такая, а я, дурочка несчастная, показала-а-а-а! — рыдал ребёнок, искренне веря в предрассудки. — Правда, что ли? — теперь уже глядя на меня испепеляющим взглядом, спросила Ксюша. — Да одним глазом… я и рассмотреть-то толком не успел. Но красивое… точно красивое, — пытаясь заглянуть в глаза любимой женщины, честно врал я. — Красивое? — неожиданно встрепенулся мой зарёванный ненаглядный ангел. — Ну, так я его тёте Фире отдам. — Да как… — растопырив руки, показывая объёмы тёти Фиры, пытался урезонить я свою невесту. — А пусть себе занавески на окна новые пошьёт. Женька, за мной, я сказала! — Мама, а как же ребята? — обнимая взъерошенных Боцмана и Тимошку, всхлипнула дочка. — Ребята с нами пойдут. Они у него тут с голоду окочурятся, пока его величество будет по командировкам разъезжать. Последнее предложение Ксюша злорадно прокричала уже стоя в подъезде напротив двери моей соседки Фиры Самойловны Петровой (по мужу). Я слышал, как этажом выше хлопнула дверь, а где-то внизу по бетону лестничной площадки зашаркали комнатные тапочки. Народ в подъезде жил чуткий и жадный до чужих истерик, ссор и скандалов. Нажать на звонок Ксюша не успела… Дверь широко распахнулась, и квартира № 54 щедро выдохнула в подъезд порцию ароматного, подогретого горячей духовкой воздуха. — Тёть Фир, пустишь? — уткнувшись в большую тёплую грудь Фиры Самойловны зарёванным набухшим носом, спросила Ксюша. — Всех? — подозрительно посмотрев на меня, спросила соседка. — Нет… этот в командировку завтра уезжае-е-ет, — рыдала уже в голос Ксюшка. — Ну и ладно… а я только пирожки из духовки вытащила, — забирая у Ксюши из рук чемодан, игнорируя единственную в предложении букву «р», громко сказала тётя Фира. И эхо подъезда разнесло эту новость с первого по девятый этаж. — А с чем, баба Фирочка? — наехав мне на ногу колесом розового чемодана, спросила Женька. — Ребята… ребята, ко мне! — С тушёной капустой и яйцом, — авторитетно произнёс кто-то из соседей этажом выше. Последним в квартиру Фиры Самойловны с поднятым вертикально рыжим полосатым хвостом забежал мой личный кот Боцман. Даже не обернулся, сволочь! * * * Ночью (впрочем, как всегда в таких случаях) приснился странный сон. Снился мне большой зал с мраморными полами и музыка… Пам-пам-парам-пам-пам-пам… Поняли? Правильно, «Марш Мендельсона». «Браком кто-то сочетается», — дошло до меня. Вижу, в центре зала стоит Фира Самойловна в Ксюшкином свадебном платье бирюзового цвета и придерживает так крепенько двумя руками возле себя генерала Ващука в генеральской парадной форме. А сочетаю их браком я, оказывается. Спрашиваю их торжественным голосом диктора ЦТ, и эхо такое троекратное по залу: — Готовы ли вы вместе по жизни… жизни… жизни… — Готовы… Готовы, Андрюша, — кричит нетерпеливо в ответ Фира Самойловна, — сочетай быстрее, не тяни кота… Сил нет держать! На волю рвётся… рвётся… рвётся… А генерал Ващук смотрит на меня налитыми кровью глазами, напрягается, лицом краснеет и с ненавистью цедит сквозь фарфоровые коронки: — Мы же с тобой не так договаривались… Чапаев, сука… сука… сука… Дальше? А дальше не помню… я в туалет захотел. Половой гигант города Кремнев