Глава Двадцать Вторая Трое, любимых мною Кэми проснулась на заре их последнего дня вместе с боем колоколов Элинор, слаженно распевавших об опасности. Небо было пасмурным, как и на протяжении двух дней со смерти Ржавого, и блестело жемчужной серостью. Неожиданно для себя, ей удалось немного поспать. Кэми, Джаред и Эш должны были провести церемонию в день весеннего равноденствия. По словам Элинор, она могла убить двоих из них. И вот день весеннего равноденствия настал. Вот так просто. Кэми вспомнила ясность глаз Ржавого, спокойствие его голоса, уверенность рук. Ей хотелось попрощаться с ним, как он попрощался с ней. Анджела не дала сказать ей ни слова. Анджела просто обняла ее, неистово и крепко. Кэми прижалась сомкнутыми губами к плечу Анджелы. Как бы ей хотелось, чтобы Анджела не размыкала объятий, но, в конце концов, им пришлось отпустить друг друга. Холли обняла ее следующей. Ее руки были теплыми и обволакивающими. — Пригляди за Анджелой, — сказала Кэми ей на ухо. — И… спасибо тебе. Холли улыбнулась. Ее глаза блестели от слез, но улыбка была как всегда светлой. — За что? — За то, что дружишь со мной, — сказала Кэми. — Ни больше, ни меньше. И у тебя это потрясающе получается. Она отстранилась от Холли и увидела, как та повернулась к Джареду и душевно обняла его, услышав при этом замечание Анджелы: — Я ограничусь простым дружеским кивком, — произнесла та, растягивая слова, обратившись к Эшу. Папа стоял между Томо и Теном. Она остановилась и обняла Томо, который выглядел рассеянным, но с готовностью обнял ее в ответ. — Удачи, — сказал он, часто моргая. Кэми пришло на ум, что он все еще ждет возвращения Ржавого. Она проглотила комок, вставший в горле, при мысли, что он точно так же будет ждать и ее возвращения. — Спасибо, малыш, — сказала она. Папа наклонился и смахнул с ее щеки слезу, о которой она даже не подозревала. Все, что он хотел сказать, было написано у него на лице. Чтобы она этого не делала, для этого наверняка есть другой способ. — Я так тебя люблю, — сказал он. — И ни за что не отпустил бы, если бы безоговорочно не доверял тебе. — А я не смогла бы уйти, если бы ты мне не доверял, — сказала Кэми. Когда она попыталась обнять Тена, он не дался. Она хотела сказать, что вернется, но не хотела, чтобы он запомнил ее последние слова, потому что они были бы ложью. Она поцеловала его в щеку, хотя он и отвернулся, а потом выпрямилась и зашагала прочь. Времени было мало. Кэми зашагала через поле к лесу, парни Линберны шли по обе стороны от нее. Она услышала топот маленьких ножек у себя за спиной. Они бежали отчаянно быстро, словно знали, что она не остановится ради них. Но она остановилась. Кэми развернулась, рухнула на колени в высокую луговую траву, и Тен влетел в ее объятия. Он зарылся лицом в шею сестры, прижавшись очками к ее подбородку. — Прости, — прошептал он. — Тебе не за что просить прощения, — прошептала она в ответ. — Совершенно не за что. Это была мелочь, славное маленькое благословение перед неизбежным. Кэми не могла думать о смерти, словно все уже было сделано. Она не могла думать о смерти, пока город не будет спасен. Холли знала, что Кэми с парнями нужно было сыграть свою часть пьесы, а им — свою. Им пришлось оставить братьев Кэми в «Наводнении», Джону с Анджелой нужно было уехать. Холли точно знала, что требуется сделать. В этот последний день могли явиться чародеи. Роб мог пожелать насладиться своим триумфом, а торжествующий Роб — это новые жертвы. Они не должны были этого допустить. Им придется их сдержать. Но чародеи стали не только сильнее, но и быстрее, чем были. Холли все это понимала. И в их загоне было слишком много лошадей. — А это вроде бы идея, — сказала Энджи. Джон Глэсс перемахнул через забор и теперь приближался к лошади, выбранной каким-то странным методом «язнаюлошадей», или, исходя из силы блеска их лоснящихся шкур. Энджи обратила внимание, что Холли старательно держалась подальше от животных, поставив ногу на нижнюю перекладину забора. Анджела недоуменно посмотрела на Холли: — А я думала, ты фермерская девчонка. Ее отец не держал на ферме лошадей. Конечно, Холли слышала разговоры о них, что за лошадь, какой масти, выносливая ли, вспыльчивая, энергичная. Но это были всего лишь разговоры. Холли кормила кур, доила коров, собирала шерсть. Что корова, что овца — животные спокойного нрава. Их не нужно было объезжать. До сего мгновения Холли не осознавала, насколько же она привязана к коровкам да овечкам. — Я фермерская девчонка, — ответила Холли. — Лошадей перестали использовать на фермах, как только плуги и обозы заменили новомодными штуковинами под названием «автомобили» и «тракторы». И я не брала ни одного урока верховой езды. Холли заметила, что на лице Энджи мелькнула тень неловкости и беспокойства. У Энджи редко появлялось такое выражение лица, потому что чаще всего она была невнимательна к чужим чувствам и не собиралась быть таковой. Холли замечала, что Энджи в этом мире волнует судьба только троих людей, и одного из этих троих уже не стало. Она так сильно любила Энджи еще и за то, что ей были не безразличны ее чувств, посреди всего этого хаоса, невзирая на то, что ей самой пришлось пережить. — Ну-у-у, — сказала Энджи, помолчав, — если хочешь, я научу тебя как-нибудь, когда все закончится. И тебе не нужно садиться на лошадь сегодня. Поэтому нет никаких причин чего-либо опасаться. Не бойся. Анджела не улыбнулась ей. Она вообще улыбалась нечасто. Сейчас ее лицо выглядело суровым и каким-то застывшим. Она казалась старше, и еще менее открытой счастью и надежде, но по-прежнему прекрасной. В ней был дух воина, человека, прошедшего сквозь огонь, и огонь, больше не смел ее тронуть. Для Энджи, наверное, не представляло труда не бояться. Казалось, ей вообще не был ведом страх. — Подожди, — сказала Холли. — Подожди. Извини, но мне нужно кое-что тебе сказать. Энджи замерла. Холли стало дурно, точно так же, как когда она была ребенком и отчаянно боялась идти в школу. Поэтому она убедила себя, что ужасно больна и не могла побороть боль. Ей пришлось вырывать из себя слова, потому что откладывать больше было нельзя, скорее всего, это был ее последний шанс. — Знаю, ты считаешь, что я просто сочувствую тебе, но это далеко не все, — сказала Холли. Она увидела, как Анджела вздрогнула, но Холли не остановилась: — Когда мы только познакомились, я подумала, что ты такая классная, и я хочу проводить с тобой все время, и я не понимала, что это означало. Мне потребовалось много времени, чтобы понять тебя, а как только у меня это получилось, я не знала, что же мне делать. Я знаю, что предложение «давай-я-тебя-помассирую» было странным и, наверное, даже противным. Я не знаю, как к этому подойти, ну когда ты с девушкой, или когда чувствуешь важность отношений. Я знаю, что делаю все неправильно, и мне жаль. И я прекрасно понимаю, что это может разрушить малейший шанс для нас быть вместе. Мне бы хотелось сделать все, что в моих силах ради этого. Хотя, может, уже слишком много всего случилось, чтобы это вообще было возможно, но я хочу, хотя бы раз, рассказать тебе всю правду о себе, и о том, что ты значишь для меня. Я наделала столько ошибок и наговорила столько всего дурацкого и обидного, но я хочу, чтобы ты знала, что я имела в виду. Я хочу, чтобы ты знала, все, что я сделала за последнее время — это из желания быть с тобой. — Ты серьезно? — Спросила Анджела. — Н-не шутишь? Ее голос дрогнул, и Холли замерла, пораженная болезненным ощущением надежды и страха. — Я говорю правду, — сказала она. — В отличие от вас с Кэми, я не всегда знаю, что сказать. Я не знаю, как еще донести до тебя, что я не шучу, но если у меня получилось и ты готова… можно подумать, как доказать тебе серьезность моих намерений. Я могла бы применить разные способы, пока ты окончательно не поверишь. То есть, если ты хочешь это слышать. — Хочу, — ответила Энджи, и тут ее словно прорвало. Слова посыпались, как из рога изобилия. — Хочу, хочу, хочу. Холли никогда не видела, чтобы Анджела на что-либо так реагировала. — Да?! — спросила Холли. Она услышала, как робко и взволнованно прозвучал ее собственный голос. Ей было немного неловко, но она говорила о своих истинных чувствах и хотела, чтобы Энджи о них знала. Она поставила и вторую ногу на перекладину забора, и стала чуточку выше Энджи. Она вспомнила, как Энджи склонилась как-то, и как Холли резко отстранилась, как легко было оттолкнуть ее в момент шока. Да и теперь ничего не получалось легко и просто, но это было так мило. Было странно пробовать на вкус чужую помаду. Помада Анджелы была слегка сухой, с оттенком темного шоколада, вперемешку со вкусом жвачки и блеском для губ Холли. Энджи никогда не целовали прежде, что Холли было известно, но теперь она это узнала по-настоящему, благодаря едва уловимой нерешительности, которую Энджи скрывала бы вечно, если бы могла, и руки ее были словно парящими бабочками, не смевшими приземлиться на волосы Холли. И Холли удивилась накрывшей ее волне защищенности и удовлетворения: она уже целовалась прежде, и целовалась много, но ни один поцелуй не был похож на этот. Она завела руки за изящную спину Анджелы и обняла ее за тонкую талию, и привлекла ее к себе так близко, что их бедра прижались друг к другу. Их поцелуй стал глубже. Энджи всегда быстро училась. Их поцелуй превращался в нечто, меняющее мир, согревающее воздух, замедляющее время. Солнце переливалось за закрытыми веками Холли, и над их головами ветер листьями нашептывал обещания. — Анджела, ты собираешься выбирать себе лошадь… Ой, — сказал Джон Глэсс. Холли перевела на него испуганный взгляд. Ее пальцы крепко сомкнулись на руке Энджи. Она не хотела с ней разлучаться. Какое-то мгновение она видела фигуру Джона расплывчато, из-за облака паники, затуманившего обзор. — Ну, должен признать, как по мне, это огромное облегчение, — сказал Джон. В его глазах плясали задорные искорки, а голос прозвучал бесконечно нежно, — а то я уж было начал думать, что никто не полюбит Анджелу, вот такую грубиянку, как она есть. Холли хихикнула. Этот звук удивил ее, словно она икнула от счастья. — Мистер Глэсс! — О, я знаю, другие говорят, что она хороша, но я-то этого не вижу, — продолжал говорить Джон. — А еще она раздражительна, как верблюд при кораблекрушении. Должно быть, ты уже это заметила. Но у нее доброе сердце, и я считаю ее ворчливой и чрезмерно высокой дочерью. Он протянул руку и коснулся, как бы между прочим, кончиков длинных волос Анджелы. На мгновение ветер закрутил несколько локонов вокруг его запястья, образовав импровизированные браслет, словно выказав ему свою нежность. Холли подумала, что это волшебство, если бы не знала, что они оба не чародеи. Это была всего лишь счастливая случайность, единение природы и любви: любви, притаившейся в едва заметном изгибе губ Анджелы и блеске глаз Джона Глэсса. Джон развернул лошадь, управляясь с поводьями так обыденно, словно ему было не впервой. — А он типа сексуален, для отца, — задумчиво сказала Холли и пискнула, когда Анджела ткнула ее в ребра ухоженными ноготками. — Так значит, да? — Да, — сказала Холли и посмотрела на Энджи сквозь ресницы. — Но это не означает… мне не хотелось бы, чтобы ты думала, будто… Я много кого считаю сексуальным, и понимаю, как это может выглядеть со стороны, но мне не нужно никого, кроме тебя. — Да я ничего такого и не думаю. Это никак не выглядит со стороны. Впрочем, я тоже сексуальна, но мне пришлось довольно долго прождать, прежде чем найти того, кто понял, что я самый сексуальный человек во вселенной. Потому что, если я кого и встречала, считавшего, что это так, то выходило, будто я оказываю на него непомерное давление. — Ее голос смягчился, стал радостнее, словно солнышко удостоило своим вниманием воду, рассыпав по ней солнечных зайчиков, оживив до того холодное и неприступное нечто. — И я верю тебе. Я верю всему, что ты говоришь. Холли склонилась и сумела украсть еще один поцелуй, пока Анджела не перелезла через забор и не пошла к топтавшейся на месте лошади, чья шкура отливала золотом в солнечном свете. Стоило Анджеле подойти к животному и положить руку на его изогнутую шею, как оно успокоилось. Она взлетела на бесседлую спину лошади, легко и просто, словно семечко одуванчика, подхваченное ветерком, и последовала за Джоном, который уже открыл ворота и припустил свою лошадь вперед. Вскоре за светлой лошадью последовала темная, через поля, перепрыгивая ручьи и изгороди, настолько быстро, что казалось, будто они летели в сторону города. — Остались только мы с тобой, девочка, — прошептала Холли своему байку и рванула вперед. Она все еще боялась, боялась умереть или навредить кому-нибудь, но солнышко в небе светило ярко, и она сказала все, что хотела сказать, набралась храбрости и оказалось, что она любима. Она была готова, как никогда. Они ступали по лесу очень мягко. Даже звон колоколов, казалось, заглушала листва, делая звук таким же мягким, как их шаги.