— Хорошо, я все расскажу. Но с одним условием: если вы гарантируете, что не сдадите меня в милицию. — Гарантия у тебя, Сергей, теперь только одна — твоя абсолютная честность. Как только я увижу, что ты врешь, сюда приедет милиция. Он опять надолго задумался. Видно было, что он лихорадочно высчитывает, можно ли ему как-то выкрутиться или хоть что-то выиграть. Наблюдать за этим было настолько неприятно, что улетучивались последние остатки жалости к нему. — С чего начать? — наконец спросил он, вопросительно взглянув на меня. В вопросе был явный подвох. Он хотел прощупать, что я действительно знаю. — С чего хочешь. Можешь — с того же Омска. Можешь — с Сухуми. А можешь — и с твоих похождений в лавре. Но лучше давай с самого-самого начала! По тому, как он с досадой опустил голову, я с облегчением понял, что попал в цель. Хотя и последними патронами — больше ведь у меня в запасе ничего не было. И Сергей стал рассказывать. Он был преступником, мошенником, вором. Воровал с детства, а в восемнадцать лет укрылся от неминуемой тюрьмы, попав под призыв в армию. Но там его сразу заприметил бойкий начальник полкового склада, и они вместе стали с усердием распродавать армейское имущество. Среди их клиентов был, между прочим, и соседний батюшка, занимавшийся ремонтом полуразвалившегося храма. В те годы купить на нужды церкви стройматериалы без особой санкции уполномоченного Совета по делам религий было невозможно, и батюшка, по обыденным советским привычкам того времени, закупал у Сергея и кирпич, и цемент, и доски. Сергей иногда приходил к священнику домой и был по-настоящему тронут его искренней добротой и участием, отцовской заботой о «солдатике». А еще его удивляло, что батюшка трудится не для себя — жил он бедно, — а для храма, для веры. Но однажды в полк нагрянула ревизия. Очень быстро Сергей сообразил, что друг-начальник, чтобы уцелеть, сдаст его с потрохами. И, недолго думая, он прихватил выручку, сел на первый попавшийся поезд и поехал куда подальше. Поезд привез его в Омск. Идти было некуда, и вдруг он вспомнил о добром батюшке. Сергей разыскал храм и, назвавшись сиротой, обрел сытое и надежное пристанище на долгие месяцы. Бабушки нарадоваться на него не могли. А сам Сергей понемногу входил в церковный быт, узнавал новые для него слова и выражения, удивлялся неведомым ему добрым и доверчивым отношениям между людьми. Но все же по весне, истомившийся среди омского пожилого церковного люда, Сергей замечтал о воле. А тут еще старуха-староста, которая называла его внучком, в знак полного доверия поручила оплатить ежегодный взнос… Он украл деньги, хотя уже знал, что это с огромным трудом, по копеечке, собранная дань для Советского фонда мира. Захватил из храма все, что ему понравилось. И пустился на свободу. Погуляв от души несколько дней, он чуть не угодил в милицию и со страху снова бросился к верующим, к этим чудакам, доверчивым и странным людям, которых ничего не стоило обвести вокруг пальца. Он приехал в древнюю Троице-Сергиеву лавру, назвался иеродьяконом Владимиром и сам удивился, как быстро оказался в полном монашеском облачении, да еще окруженный приятной, хотя и несколько утомительной, дружеской заботой. Однако его надежды достать здесь новый паспорт не оправдывались. Более того, жить в просматриваемом насквозь милицией и КГБ Загорске становилось все опаснее. — Но как же ты дерзнул служить литургию? — спросил я. Мне это действительно хотелось понять. И к тому же, полезно было показать ему, что я знаю даже такие детали. — Ну, а что мне было делать? — уныло проговорил Сергей. — Монахи все настаивали: «Как же так, ты иеродьякон, и не служишь?» Ну и я… — Ужас! — воскликнула Олеся. Сергей вздохнул и продолжил свой рассказ. Узнав, что в нашей стране есть место, где живут безо всяких документов, где тепло и вольно, он поехал в Сухуми. За полтора месяца пребывания на Кавказе он обошел немало горных келий и скитов. Его, назвавшегося иеродьяконом Владимиром и привезшим весточки и поклоны от лаврских монахов, провели туда, куда не допускали многих, рассказали о том, о чем мало кому рассказывали. Но оставаться в горах Сергей, конечно, даже и не думал. Зато здесь он узнал о том, что печерский наместник помог одному из монахов, спустившемуся по болезни с гор, оформить документы. Узнал он и о трагедии монаха Августина… Все остальное нам было известно. Когда Сергей закончил свою историю, я отправил его в «келью». А мы остались. И вновь перед нами встал вопрос, тот же, над которым мы мучились последние две недели: что нам с ним делать? Только теперь уже исходя из совершенно новых обстоятельств. Когда в начале нашей сегодняшней беседы я сказал Сергею, что в любой момент могу вызвать милицию, я говорил неправду. Сдавать его в милицию было нельзя ни в коем случае! И не только потому, что Сергей в дальнейшем мог рассказать следователю, как мы более чем серьезно решали вопрос о покупке для него фальшивого паспорта. Это мелочь. Главная опасность заключалась в том, что этот человек, побывав в горах, узнал все основные пути перехода от легального положения в Церкви к нелегальному. Он был знаком с матушкой Ольгой и дьяконом Григорием из Сухуми и знал об их связях почти со всеми тайными кельями. Побывал в горных приютах, разузнал пути к старцам, прожившим в горах многие десятилетия. Правоохранительные органы немало бы посулили ему за такую информацию. Но и отпустить его сейчас просто так, с глаз долой — из сердца вон, было тоже невозможно: он наверняка снова отправится промышлять по храмам-монастырям. На следующий день мы поехали в лавру просить совета у самых авторитетных духовников. Отцы приходили в ужас от нашего рассказа, поражались путям Промысла Божия, но конкретного решения так и не предлагали. Положение становилось все более тупиковым. А тут еще и наш герой, почувствовав, что мы находимся в нерешительности, понемногу освоился, почувствовал себя увереннее, снова стал посылать детей за мороженым. Тем более что для них и при них он по-прежнему был отцом Августином. И вот через некоторое время для нас стало очевидным, что из всей этой истории все же есть выход. Причем один-единственный. Заключался он в том, что Сергей должен был сам измениться. Принести перед Богом покаяние и прийти в милицию с повинной. И шансы, что все может произойти именно так, были, как это ни странно, немалые. Сергея глубоко поразил Промысл Божий в истории с его разоблачением. Он понял, что на пути жизни перед ним предстала всемогущая, непостижимая сила Божия. И в ней ему явился любящий и спасающий Христос. Мы видели, что, несмотря на все свои проблемы, Сергей переживал настоящее духовное потрясение. Да и почти год жизни в православной среде, подчас очень наивной и доверчивой, но все же ни с чем не сравнимой, тоже оказал на него влияние. Он всерьез задумался. И вот, после долгих бесед, после исповеди в лавре у архимандрита Наума, чему мы были несказанно рады, он решил принять наказание за свои грехи. Но и решив, он, помнится, все тянул. Мы с Зурабом уехали снимать наш злополучный фильм в Грузию, потом вернулись, а он все так и жил у Вигилянских. Когда все же собрался с духом, долго и совсем уж трогательно прощался с детьми и в конце концов уехал, прихватив, не спрашивая разумеется, пару духовных книг и старинный Молитвослов. По новопечатным книгам, как он говорил, ему тяжело молиться. Еще через неделю позвонил и сказал, что идет сдаваться. Спустя месяц в Москву приехал следователь военной прокуратуры. Поскольку все украденное Августином хранилось у меня, следователь и жил в моей квартире, чтобы не тратиться на гостиницу. Это был старший лейтенант примерно моего возраста. По его просьбе я провел его по всем главным московским магазинам, где он накупил на свою лейтенантскую зарплату подарков для жены, набил две авоськи копченой колбасой, растворимым кофе и блоками сигарет «Мальборо». Конечно же он рассказал про Августина, то есть про Сергея. Оказалось, что тот ведет себя в следственном изоляторе «чудно»: не матерится, не играет в карты. Молится. Поэтому уголовники дали ему кличку Святой. Она так и сохранилась за ним все годы заключения. Со следствием Сергей сотрудничал и вины своей не скрывал. Вскоре состоялся суд, и его по совокупности содеянного осудили на восемь лет общего режима. Все годы заключения Олеся и Володя помогали Сергею. Посылали деньги, книги, продукты. Даже, по его просьбе, выпуски «Журнала Московской Патриархии». * * * А через восемь лет Сергей снова появился в Москве. Мы с радостью приняли его и долго вспоминали о прошедшем. Перед нами был другой человек — как гадаринский бесноватый, когда Господь изгнал из него легион бесов! Бесы вошли в свиней, свиньи ринулись со скалы в море, и все прежнее — обманы, преступления, коварство — все было потоплено в глубокой пучине, все забыто… Он снова жил у Вигилянских. Дети — Николай, Александра и Настя — подросли и уже знали истинную историю своего чудесного друга, «горного монаха» отца Августина. Хотя горькая правда и вызвала у детей настоящее потрясение — они долго плакали, — но случившееся в конце концов только укрепило их веру. Они сказали, что любят Сережу так же, как любили когда-то отца Августина. Через год Сергей неожиданно сообщил, что принял монашеский постриг с именем Владимир в архиерейском доме одной из провинциальных епархий. Вскоре его рукоположили во иеродьякона, затем во иеромонаха и поручили восстанавливать приход. Признаться, мы воспринимали происходящее с ним не без тревоги. С одной стороны, мы, конечно, были рады за него, а с другой — иногда к этой радости примешивался настоящий страх. Я к тому времени был уже иеромонахом Донского монастыря. Как-то отец Владимир, приехав в Москву, зашел ко мне в гости. В столицу он прибыл на дорогой по тем временам иностранной машине, как сам пояснил, «по делу к спонсору». Я решился серьезно поговорить с ним. Разговор был непростой и долгий, но мне показалось, что он меня услышал. Я напомнил ему о том, как Сам Господь Иисус Христос Своим особым Промыслом открыл ему новое познание мира. Как заботливо вел ко спасению, учил живой, не книжной вере. Говорил, что сейчас, когда он стал настоящим монахом и священником, есть огромная опасность ложной успокоенности, пагубного самодовольства, когда внешнее благополучие может стать причиной большой беды и даже гибели. «Когда скажут вам: "мир и безопасность", тогда внезапно придет на вас пагуба» — предупреждает всех нас Христос. Ведь с принятием монашества и священного сана в нашей жизни изменяется очень многое, но не все. Гнездящееся внутри древнее зло всегда будет преследовать нас и никогда не оставит попыток снова вкрасться и овладеть своей главной целью — нашей душой. И лишь мужественная борьба со злом ради удивительной и для многих непонятной цели — чистоты нашего сердца — оправдывает нас перед Богом. Но если этой борьбы Христос не видит, то Он отходит от такого священника, монаха, мирянина и оставляет его наедине с тем, что тот сам упорно избирает для себя. А выбор этот всегда один и тот же — никогда не насыщаемая гордыня и стремление к удовольствиям мира сего. Проходит время, и рано или поздно эти страсти оборачиваются к оставившему Бога человеку своей истинной, ужасающей стороной. Тогда вздымается Геннисаретское озеро, и из пучины на берег начинают вылезать давно утонувшие, полные ярости свиньи и кидаются на несчастного, который сам сделал выбор между ними и Богом. Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так, к несчастью, произошло и с Августином-Сергеем-Владимиром. В 2001 году мы прочитали в газетах, что иеромонах Владимир, который служил в одном из провинциальных городов и был тесно связан с местной преступной разгульной, совершенно невозможной для монаха компанией, найден зверски убитым в своем доме. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего убиенного иеромонаха Владимира! Что происходило в духовном мире в эти минуты? Что такое случайность? Почему кирпич падает на голову именно этому прохожему — одному из тысячи? Подобного рода глубокомысленные размышления волнуют волнуют человечество тысячелетиями. Однажды троице-сергиевский благочинный архимандрит Онуфрий и духовник лавры архимандрит Кирилл поручили мне помочь перевести на Кавказ в горы, туда, где уже многие годы на нелегальном положении подвизаются монахи-отшельники, одного из иноков лавры, иеродьякона Рафаила (Берестова). Это был монах совсем маленького, детского росточка, без бороды, с тоненьким голосом и простодушный, воистину как ребенок. Заговорщическим шепотом отец Рафаильчик поведал мне, что по благословению отца Кирилла вынужден бежать в горы, потому что в одиночку борется с экуменизмом. На косяке дверей своей кельи в лавре он прибил листовку с надписью: «ПОЗОР ЭКУМЕНИСТАМ!!!» Я тоже никакого расположения к экуменизму не испытывал и потому взялся ему помочь, хотя и сильно сомневался в реальности нависшей над отцом иеродьяконом чрезвычайной угрозы. Да еще такой, что надо было бежать из монастыря. — За мной наверняка устроят отчаянную погоню, чтобы заточить в каземат! — страшным шепотом поведал мне Рафаил. Он изъяснялся горячо, образно и весьма высоким стилем. В «каземат» я, честно говоря, тоже не очень поверил. Кому нужен маленький иеродьякон? Отец Рафаил был еще и художником. Кроме личных вещей, он собирался взять с собой в горы принадлежности для иконописи, мольберт, краски, а также запас иконных досок. Я понял, что одному мне не справиться, и решил позвать с собой друга, Сашу Швецова, который в это время был на побывке у родителей в Москве. По благословению отца Кирилла к нам присоединился еще один молодой человек — выпускник Московской духовной академии Константин. Теперь его зовут игумен Никита, и служит он в Брянской епархии. На железнодорожном вокзале в Сухуми нас встретили дьякон Григорий, угрюмого вида лохматый человек, и его супруга матушка Ольга — полная ему противоположность, очень заботливая и приветливая. Мы остановились в их доме на улице Казбеге. Как оказалось, здесь часто находили приют те, кто тайком направлялся в горы к монахам. Отцу Рафаилу не терпелось побыстрее добраться до горных келий, но все оказалось не так просто. Матушке Ольге позвонили из Загорска и предупредили, что по городу уже ходят слухи, что иеродьякон Рафаил отбыл в Сухуми и готовится уйти в горы, где живут вольно от советской власти, без всяких паспортов, прописок и регистрации. А если об этом говорили в Загорске, то, значит, скоро станет известно и местным властям. Так оно и случилось. Православные в Сухуми трудились на разных постах, поэтому на следующий же день мы узнали, что в сухумскую милицию поступила установка задержать опасного преступника иеродьякона Рафаила (Берестова), который намеревается перейти на нелегальное положение, может заниматься антисоветской деятельностью и ведет образ жизни тунеядца. Я весьма удивился, что тревожные предчувствия маленького отца Рафаила оправдывались. А сам он, хотя вроде и готовился к такому повороту событий, узнав об открытой на него охоте, так перепугался, что уж совсем как ребенок в страхе забился под кровать и никак не хотел вылезать. Мы со смехом пытались его оттуда вытащить. В общем, роль грозного злодея и страшного государственного преступника, на которого объявлена целая милицейская облава, отцу Рафаильчику совершенно не подходила. Но, как бы то ни было, поход в горы пришлось отложить. Мы посоветовались с гостившим в Сухуми у духовных детей печерским игуменом Адрианом, и тот наказал ждать, пока бдительность милиции ослабеет. Нашей молодой троице — послушнику Саше Швецову, академисту Константину и мне — это было лишь на руку. Целую неделю мы только и делали, что купались в море да загорали, пока наконец эта вопиющая праздность не ввела в самое мрачное раздражение хозяина дома отца Григория. Как-то, подняв нас спозаранку, он торжествующе объявил, что для бездельников сладкое время кончилось. Наконец-то и для нас нашлась работа. День был на редкость солнечным и жарким. Ласковое море плескалось неподалеку. Чего-чего, а работать совсем не хотелось. Но делать было нечего, и после завтрака мы поплелись вслед за отцом Григорием через весь город к месту, которое он определил нам для трудовых подвигов. Это оказалась самая окраина Сухуми. Дьякон привел нас к полуразрушенному кирпичному дому, который накануне купил за бесценок, и велел аккуратно разбирать эти руины, чтобы из кирпичей можно было сложить пристройку для летней кухни. Работа предстояла долгая, тяжелая и, в буквальном смысле, пыльная. Мы отбивали часть стены, потом откалывали кирпич за кирпичом, очищали их от старого ссохшегося цемента и аккуратно складывали для погрузки в машину. Задав нам работу, отец Григорий сразу повеселел. Он повязал голову большим белым платком, отчего окончательно стал похож на бородатого разбойника, оседлал свой мотоцикл и уехал за грузовиком, посулив, что вернется через пять часов. Все пять часов мы уныло разбирали высокую стену и сложили целую гору очищенного кирпича. Было невыносимо жарко. Мы обливались потом, цементная пыль разъедала тело с головы до ног. В третьем часу дня появился на грузовике отец Григорий. К нашему счастью, он решил позаботиться о нас и привез десятилитровый бидон воды, чтобы мы все-таки успели заготовить его кирпичи, прежде чем умрем от жажды. Напившись, я поспешил усесться в единственное место, где была тень, — под полуразобранную стену. Тени хватало ровно на одного человека, и я как раз уместился в ней. Но счастье продолжалось недолго. Дьякон окликнул меня, и пришлось нехотя оставить прохладное место. Уже не помню, что велел мне сделать отец Григорий, какую-то мелочь, но, когда я снова направился к теньку, там уже блаженствовал академист Константин. Я потоптался-потоптался, но даже пристроиться рядом было негде. И отошел в сторонку. В это время-Константин заметил, что Саша Швецов тянет уже четвертую или пятую кружку воды. — Эй, ты так все выпьешь! — закричал академист. — Оставь хоть немножко! Но тот, не обращая на него внимания, демонстративно наливал следующую порцию. Константин бросился к нему, вырвал кружку, а хитрый Саша, уступив посуду без боя, подлетел к заветной стене и плюхнулся в тень.