– Лебье не видит Рехтнагеля на сцене. – Может, он просто его не узнал? Они гримируются так, что… – Свиньи нет на сцене, – повторил Уодкинс, безуспешно дергая дверную ручку. – Черт, Харри, добром это не кончится! Коридор был узким. Уодкинс прислонился спиной к противоположной стене и стал бить в дверь ногой. С третьего пинка дверь вылетела. Гримерку заполнял белый пар. На полу была вода. И вода и пар шли из приоткрытой двери – очевидно, в душевую. Они встали по сторонам от этой двери, Харри достал пистолет и нащупал курок. – Рехтнагель! – крикнул Уодкинс. – Рехтнагель! Нет ответа. – Не нравится мне это, – прошипел он. Харри это тоже не нравилось – он на своем веку смотрел слишком много детективов и знал, что открытые душевые, из которых никто не отвечает, не сулят ничего хорошего. Уодкинс указательным пальцем показал на Харри и большим – на душевую. Харри захотелось в ответ показать средний, но спорить не приходилось. Ногой открыв дверь, он шагнул в жару и пар и сразу же насквозь промок. Прямо перед Харри висела занавеска. Не опуская пистолет, Харри рывком отдернул ее. Пусто. Закрывая воду, Харри обжег руку и громко выругался по-норвежски. В ботинках хлюпало. Пар рассеивался. Харри осмотрел душевую. – Никого! – крикнул он. – А какого черта здесь столько воды? – Погоди, здесь что-то застряло в сливном отверстии. Харри сунул руку в воду в поисках пробки и нащупал что-то гладкое и мягкое, застрявшее в стоке. Харри потянул это вверх. Вдруг он почувствовал, что начинает задыхаться. Он сглотнул и постарался вдохнуть, но пар душил его все сильнее. – Что там? – спросил Уодкинс. Он стоял в двери душевой и смотрел на Харри, опустившегося на корточки. – Думаю, я проиграл Отто Рехтнагелю сто долларов, – тихо ответил Харри. – Точнее, тому, что от него осталось. Что происходило потом, Харри видел словно в дымке. Будто пар из душевой кабинки разлился по его телу. В коридоре расплывчатый силуэт охранника пытался открыть дверь реквизиторской. Замочная скважина была залеплена чем-то красным. Дверь взломали, внутри стояла окровавленная гильотина. Послышался крик – какой-то приглушенный, полузадушенный – коллег Рехтнагеля не удалось удержать, и их взорам предстал Отто, раскиданный по всей комнате. Конечности были разбросаны по углам, будто кукольные руки и ноги. Пол и стены забрызганы настоящей липкой кровью, которая со временем сворачивалась и темнела. Лишенное рук и ног тело лежало на подставке для гильотины – окровавленным куском мяса с широко раскрытыми глазами, клоунским носом и помадой на губах и щеках. Пар подступил Харри к коже, рту и нёбу. Как в замедленной съемке, из тумана появился Лебье, подошел к нему и громко прошептал на ухо: – Эндрю пропал из больницы. Уодкинс все не мог отойти от гильотины. – Чертовская самоуверенность, – услышал Харри эхо его голоса. Да уж, откликнулось в голове у Харри. На голову Отто убийца надел белый парик. Вентилятор, должно быть, смазали – он крутился ровно и почти бесшумно. – Значит, полицейские в машине видели, как из двери выходил только палач в черном, так? Дело происходило в кабинете Маккормака. Уодкинс кивнул: – Да, сэр. Посмотрим, что видели актеры и охрана – их показания сейчас записывают. Либо убийца сидел в зале и прошел в открытую дверь на сцене, либо он вошел в заднюю дверь до приезда нашей машины. Он вздохнул. – Начальник охраны говорит, что во время представления задняя дверь была заперта. Значит, либо у него был ключ, либо он незаметно вошел вместе с актерами и где-то спрятался. Потом, после номера с кошкой, когда Отто готовился к последнему выходу, он постучался в гримерку. Очевидно, он его усыпил – эксперты нашли следы диэтилового эфира. Будем на это надеяться, – добавил Уодкинс. – И сделал это либо в гримерке, либо уже в реквизиторской. Этот парень – сущий дьявол. Расчленив тело, он взял отрезанный половой орган, спокойно вернулся в гримерку и открыл воду, чтобы, если к Отто придут, подумали, что он в душе. Маккормак откашлялся. – А гильотина? Человека можно убить и проще… – Сэр, я полагаю, с гильотиной все вышло случайно. Вряд ли он знал, что в перерыве ее перенесут в реквизиторскую. – Очень, очень больной человек, – сказал Лебье своим ногтям. – А двери? Они же все были заперты. Как он попал в реквизиторскую? – Я разговаривал с начальником охраны, – сказал Харри. – Как у руководителя труппы, у Отто была своя связка ключей. Она пропала. – А тот… костюм дьявола? – Лежал рядом с гильотиной, вместе с бутафорской головой и париком, сэр. Убийца надел его после преступления. Очень хитро. И вряд ли предусмотрено заранее. Маккормак подпер голову ладонями: – Что скажешь ты, Юн? Все это время Юн что-то выстукивал на компьютере. – Отвлечемся от дьявола в черной одежде, – предложил он. – Логичнее всего предположить, что убийца – один из актеров. Уодкинс громко фыркнул. – Дайте договорить, сэр, – сказал Юн. – Этот человек знал программу и то, что после номера с кошкой Отто на сцене не появится, то есть до последнего выхода двадцатью минутами позже его никто не хватится. Члену труппы не нужно проникать тайком, а кто-нибудь другой вряд ли прошел бы незамеченным. Кто-то из вас обязательно бы заметил, если бы он вошел в боковую дверь. Остальные только утвердительно кивнули. – Кроме того, я выяснил, что еще трое членов труппы тоже ездили с «Передвижным австралийским парком развлечений». То есть сегодня в театре были еще трое, кто до того оказывался в известных местах в известное время. Может, Отто ни в чем не был виновен, а просто слишком много знал? Давайте искать там, где можно что-нибудь найти. Предлагаю начать с труппы, а не с призрака оперы, который нам не по зубам. Уодкинс покачал головой: – Нельзя забывать о том, что кто-то неизвестный покинул место преступления в костюме, который лежал рядом с орудием убийства. Не может быть, чтобы он не имел к этому убийству никакого отношения. – Думаю, труппу надо оставить в покое, – поддержал его Харри. – Прежде всего, ничто не опровергает нашу версию, что именно Отто виновен во всех изнасилованиях и убийствах. А причин убить маньяка – множество. Во-первых, может, убийца был во всем замешан, знал, что Отто скоро арестуют, и боялся погореть вместе с ним. Во-вторых, убийца мог и не знать заранее, сколько у него времени, – он мог выпытать это у Отто. А в-третьих, вдумайтесь в произошедшее… – Он закрыл глаза. – Понимаете? Убийца – нетопырь. Нарадарн! – Что-что? – спросил Уодкинс. Маккормак рассмеялся. – Кажется, наш норвежский друг углубился в пустоту вслед за нашим всеми любимым детективом Кенсингтоном, – пояснил он. – Нарадарн, – повторил Юн. – Нетопырь, символ смерти у аборигенов. – Меня беспокоит другое, – продолжал Маккормак. – Парень мог сразу после преступления незаметно выскочить в заднюю дверь и оказаться на одной из самых оживленных улиц Сиднея, где ему ничего не стоило тут же затеряться. А он тратит время на то, чтобы надеть костюм, который наверняка вызовет подозрения у других. И в то же время не вызовет подозрений у полиции. Как будто знал, что мы будем следить за задней дверью. Если так, то откуда он мог это узнать? Стало тихо. – Кстати, как там Кенсингтон в больнице? – Маккормаку надоело жевать жвачку, и он прилепил ее под стол. Стало совсем тихо. Только еле слышно дышал вентилятор. – Его там уже нет, – наконец ответил Лебье. – М-да, быстро же он выздоровел! – сказал Маккормак. – Но все равно: задействуем все оставшиеся ресурсы, потому что – уверяю вас – расчлененные клоуны привлекают большее внимание прессы, нежели изнасилованные женщины. И повторю, ребята: на газеты нам плевать нельзя. Сколько у нас начальников поснимали и посменяли из-за газетных статей! Так что если хотите моей отставки, вы знаете, что делать. Теперь – по домам, отсыпаться. Что, Харри? – Ничего, сэр. – Хорошо. Спокойной ночи. Все было по-другому. Окно в номере не занавешено, и при неоновом свете Кингс-Кросс Биргитта раздевалась для Харри. Он лежал в постели, а она стояла посреди комнаты и, не сводя с него серьезных, почти печальных глаз, постепенно снимала с себя одежду. У Биргитты были длинные ноги, стройное тело и кожа белая, как снег, особенно при таком освещении. За приоткрытым окном гудел ночной город – автомобилями, мотоциклами, шарманочными звуками игровых автоматов и ритмом диско. И все это на фоне шума споров, криков и грязной ругани, казавшихся стрекотом сверчков.