Уодкинс покачал головой: — Ладно, только не пропусти, пожалуйста, утром свой самолет. По шоссе они доехали до Литгау — промышленного городка с десятью-двенадцатью тысячами жителей, напомнившего Харри большой поселок. Возле полицейского участка горел проблесковый маячок, бросая осколки синего света на стоящий рядом столб. Начальник полиции принял их радушно. Он оказался добродушным толстяком с немыслимым двойным подбородком и фамилией Ларсен. У него были дальние родственники в Норвегии. — У вас в Норвегии есть знакомые Ларсены? — спросил он. — И не один, — ответил Харри. — Да, бабушка рассказывала, что у нас там большая семья. — Это точно. Дело об изнасиловании Ларсен помнил хорошо. — По счастью, в Литгау такое нечасто. Случилось это в начале ноября. Женщина возвращалась домой с фабрики, с ночной смены. В переулке ее сбили с ног, посадили в машину и увезли. Угрожая жертве ножом, преступник отвез ее в лес у подножия Голубых гор, где изнасиловал на заднем сиденье. Он уже схватил ее за шею и начал душить, когда услышал позади автомобильный сигнал. Водитель ехал в загородный дом и, решив, что помешал влюбленной парочке, не стал выходить из машины. Пока насильник перебирался на переднее сиденье, женщина успела выскочить и бросилась ко второй машине. Насильник понял, что его дело плохо, нажал на газ и уехал. — Кто-нибудь заметил номер автомобиля? — Нет, ведь было темно, да и все произошло слишком быстро. — А женщина успела разглядеть преступника? Обратила внимание на особые приметы? — Конечно. Ну, то есть… В общем, было темно. — У нас с собой есть одна фотография. А у вас есть адрес той женщины? Ларсен достал архивную папку и, тяжело дыша, начал листать страницы. — И еще, — сказал Харри. — Вы не знаете, она не блондинка? — Блондинка? — Ну да, у нее случайно не светлые волосы? Может, белые? Дыхание Ларсена стало еще тяжелее, двойной подбородок затрясся. Харри понял, что толстяк смеется. — Нет, не думаю, приятель. Она — куури. Харри вопросительно посмотрел на Эндрю. — Она черненькая, — устало пояснил тот. — Как уголь, — добавил Ларсен. — Куури — это название племени? — спросил Харри, снова оказавшись в машине. — Ну, не совсем, — сказал Эндрю. — Не совсем? — Долго рассказывать. В общем, когда в Австралию прибыли белые, там уже было шестьсот-семьсот местных племен — это 750 тысяч жителей. Они говорили на 250 языках, некоторые были так же непохожи, как английский и китайский. Но благодаря огнестрельному оружию, невиданным дотоле болезням, расовой интеграции и другим благам, которые принесли с собой белые, местное население заметно сократилось. Вымирали целые племена. И когда от изначальной племенной структуры ничего не осталось, тех, кто выжил, стали обозначать общими названиями. Здесь, на юго-востоке, аборигенов называют «куури». — А скажи мне, почему ты сначала не проверил, блондинка она или нет? — Я ошибся. Наверное, какой-то компьютерный сбой. Что, у вас в Норвегии такого не бывает? — Эндрю, ты понимаешь, что на такие марш-броски у нас сейчас нет времени! — Почему? У нас даже есть время, чтобы тебя развеселить. — Эндрю резко повернул направо. — Куда мы едем? — Вообще-то на Австралийскую ярмарку сельскохозяйственной продукции. — Ярмарку? Эндрю, у меня сегодня вечером встреча! — Да? Думаю, с «Мисс Швеция»? Да ладно, успокойся, успеешь! Но как представителя правоохранительных органов должен тебя предупредить: личные отношения с потенциальным свидетелем могут привести к… — Ну разумеется, этот ужин имеет отношение к расследованию. У меня к ней кое-какие вопросы. — Ну конечно. Рыночная площадь казалась обширной проплешиной среди густо посаженных фабричных корпусов и гаражей. Когда Харри и Эндрю подъехали к большому шатру, воздух еще был насыщен выхлопными газами — только что прошли гонки на тракторах. На площади кипела жизнь: повсюду шумели и кричали, улыбались и пили пиво. — Чудная смесь праздника и базара, — объявил Эндрю. — Такого в Норвегии не увидишь. — Ну… у нас есть праздник «мартнад». — «Ма-а-ар…» как? — Не важно. Возле шатра пестрели большие плакаты. «Команда боксеров Джима Чайверса» — гласила огромная огненная надпись. Ниже помещалась фотография десяти боксеров, очевидно, из этой команды. Тут же вкратце сообщалось о каждом: имя, возраст, место рождения, вес. И в самом низу слова: «Ты готов принять вызов?» Внутри шатра, на ринге, в тусклом пучке света разминался первый боксер. Он прыгал в развевающемся блестящем халате и отрабатывал удары. К неописуемому восторгу зрителей, на ринг вылез полный мужчина средних лет в потрепанном смокинге. Похоже, его здесь знали, потому что со всех сторон послышалось одобрительное скандирование: «Тер-ри! Тер-ри!» Терри жестом прекратил крики и взял свисавший сверху микрофон. «Леди и джентльмены! — возгласил он. — Кто поднимет брошенную перчатку?» Одобрительный гул. Далее последовала длинная и витиеватая ритуальная речь о «благородном искусстве самозащиты», о почете и славе и о непростых отношениях с властями, которые осуждали бокс как проповедь жестокости. И в конце — тот же вопрос: «Кто поднимет брошенную перчатку?» Кое-кто из зрителей поднял руку, и Терри жестом подозвал их. Добровольцы выстроились в очередь у письменного стола, где им, по всей видимости, давали что-то подписывать. — Что сейчас происходит? — спросил Харри. — Эти ребята приехали из разных уголков страны, чтобы сразиться с кем-нибудь из боксеров Джима Чайверса. Победивший получит большие деньги и — что еще важнее — почет и славу. А сейчас они подписывают заявление, что находятся в добром здравии и понимают, что с этого момента организатор снимает с себя какую бы то ни было ответственность за внезапные изменения в их самочувствии, — объяснил Эндрю. — Неужели это законно? — Ну как сказать, — протянул Эндрю. — Вроде бы это запретили в 71-м, поэтому пришлось слегка изменить форму. Понимаешь, в Австралии у подобных развлечений давние традиции. Имя Джимми Чайверса сейчас только этикетка. Настоящий Джимми разъезжал с командой боксеров по всей стране после Второй мировой. В чутье ему не откажешь! Позже некоторые из его ребят стали мастерами. Кого только не было в его команде: китайцы, итальянцы, греки! И аборигены. Добровольцы сами могли выбирать, против кого драться. И если ты, к примеру, антисемит, то вполне мог выбрать себе еврея. Хотя было очень вероятно, что это еврей тебя побьет, а не ты его. Харри хохотнул: — Но ведь это только разжигает расизм? Эндрю почесал подбородок: — Да как сказать. Во всяком случае, так можно было выплеснуть накопившуюся агрессию. В Австралии люди привыкли уживаться с разными культурами и расами. В общем-то получается неплохо. Но без трений все равно не обходится. И тогда уж лучше намять друг другу бока на ринге, а не на улице. Возьмем, скажем, борьбу аборигенов с белыми. За такими матчами всегда очень внимательно следили. Если абориген из команды Джимми Чайверса побеждал, в родном поселке он становился героем. И несмотря на все унижения, люди начинали гордиться собой и становились сплоченнее. Не думаю, чтобы это разжигало расовую вражду. Когда черный колотил белых, его скорее уважали, чем ненавидели. Если так посмотреть, австралийцы — спортивная нация. — Ты рассуждаешь, как деревенщина. Эндрю рассмеялся: — Почти угадал. Я окер. Одинокий человек из сельской местности. — Совсем не похож. Эндрю рассмеялся еще громче. Начался первый поединок. В одном углу ринга — низенький и плотный рыжий паренек, который притащил сюда собственные перчатки и собственную группу поддержки. В другом — боксер из команды Чайверса, тоже рыжий, но еще ниже ростом. — Ирландец против ирландца, — с видом знатока заметил Эндрю. — Особая интуиция? — поинтересовался Харри. — Нет, нормальное зрение. Рыжие — значит, ирландцы. Выносливые, черти, — драка затянется. — Бей-бей, Джонни! Бей-бей-бей! — вопила группа поддержки. Они успели повторить свою кричалку еще дважды, потом поединок закончился. Три удара по носу отбили у Джонни всякую охоту продолжать. — Да, ирландцы теперь уже не те, что раньше, — вздохнул Эндрю.