Пролог 20 лет назад… Я слышу их снова. Мои соседи дерутся. Маленький мальчик кричит, чтобы он остановился. Я опускаюсь на колени у окна. Крепко зажмурившись, я закрываю уши руками и пою сама себе. Мне это не нравится. Потом все прекращается. Я прислушиваюсь, затем открываю свои уши. Повернувшись, я слегка приподнимаюсь, выглядываю за край окна и вижу, как он быстро идет мимо моего дома. Он спотыкается, падает и пропадает из моего поля зрения. Ему больно. Мое сердце колотится. У меня будут большие неприятности. Папочка очень рассердится. Опустившись на мгновение на колени, я быстро встаю и крадусь к двери. Я прислушиваюсь. Работает телевизор, и я слышу, как он храпит. Надеюсь, проскачу. Спускаясь на цыпочках вниз по лестнице, я проскальзываю на кухню. Беру стул от небольшого обеденного стола, встаю на него и тянусь к верхней полке. Я беру то, что мне нужно, ставлю стул на место и направляюсь к задней двери. Моя рука тянется к ручке, крепко ее сжимает… и я замираю на месте. У меня может быть куча проблем из-за этого. Мое сердце выпрыгивает из груди. Поворачиваю ручку, она немного скрипит и мной овладевает страх. Остановившись, я поворачиваю ее так медленно, что требуется целая вечность, чтобы повернуть ее до конца. В конце концов, я чувствую, что замок открылся, и распахиваю дверь. Сняв тапочки, я ставлю их между дверью и рамой так, чтобы дверь не закрылась. Босиком и одетая только в белую ночную рубашку, я осторожно пробираюсь через задний двор. Мягкая трава под ногами кажется очень холодной. Слышатся звуки тихого плача и тяжелых вздохов, и я двигаюсь в ту сторону. Нахожу его в самом конце нашего двора, под деревом. Я отмечаю про себя, что он закрывает лицо руками. Его тело дрожит. Даже окутанный темнотой, он не хочет, чтобы кто-то увидел его слезы. Он старается быть сильным. У меня болит сердце. Медленно подходя ближе, я наступаю на ветку. Она с треском ломается, и он резко вскидывает голову и смотрит на меня. Вскочив, как «Джек из коробки», он кричит: — Оставь меня в покое. Не делая больше попыток приблизиться, я кладу то, что принесла на землю и шепчу: — Тебе больно. Он внимательно смотрит на меня, осматривая предметы, которые я принесла и мое лицо, как будто ищет какой-то намек, что все это просто шутка. Он хмурится и тихо произносит: — Мне всегда больно. Даже в темноте я вижу ненависть в его глазах. Она ярко сияет, словно день. Я вижу, как его щека становится темнее. Сделав шаг вперед и широко раскрыв глаза, я говорю: — У тебя идет кровь. Дотронувшись до своей щеки, он трогает рану кончиками пальцев, убирает их, затем смотрит на свою кровь. Он медленно растирает ее между большим и средним пальцами. Ласкает кровь, как будто извиняется. — Я-я могу помочь тебе, — заикаюсь я. — Никто не может мне помочь, — подняв на меня свои холодные глаза, выплевывает он. Он не может говорить со мной в таком тоне. Уперев руку в бедро, я сердито смотрю на него. — У меня будут большие неприятности, — шепчу я, — мой папочка будет сильно рассержен. — И… и я пришла, чтобы помочь тебе. Внезапно испугавшись, я продолжаю говорить более приглушенным голосом: — Пожалуйста, позволь мне помочь тебе. Мне нужно вернуться обратно в дом, прежде чем мой отец узнает, что я не в кровати. На моем лице, должно быть, отражается весь мой страх, потому что он немного расслабляется и спрашивает: — С какой это стати ты мне помогаешь? Я не уверена. — Тебе больно, — я пожимаю плечами. — Всем вокруг все равно, больно мне или нет. Мое сердце начинает бешено стучать. — Мне не все равно, — шепчу я. Какое-то время мы стоим, уставившись друг на друга. Наконец, он походит ближе и спрашивает: — Как тебя зовут? — Алекса. Алекса Баллентайн. Он кивает, но ничего не отвечает. — А тебя как зовут? Он пинает камень. — Не важно. Ты забудешь мое имя сразу же, как я уйду. У меня все внутренности завязываются в тугой узел. Мне необходимо узнать его имя. — Нет, не забуду, — делая шаг вперед, обещаю я. Подняв голову, он проводит рукой по своим грязным каштановым волосам, чтобы убрать их с лица. Он смотрит на меня чуть дольше секунды, затем произносит: