Это было так глупо. То, что я никогда больше не повторю. Я поклялась никогда больше не делать этого снова. Потому, что я выше всего этого. — Что происходит сегодня с твоей задницей? — спрашивает Линг, сощурив глаза. Я едва смотрю на нее, и продолжаю читать газету, не утруждая себя ответом. Но Линг есть Линг, она не может оставить все как есть. — Нет, серьезно, Твитч? Или лучше убрать буквы т-в и добавить вперед а-б? (прим. пер. — Twitch — A bitch — т. е. сука). Я слышу нотки веселья в ее голосе, и мне хочется перекинуть ее через колено и отшлепать. Это в порядке вещей между нами. Фактически, почти каждое наше утро сопровождается жестким и бурным перепихом. Но мысленно я нахожусь все еще в прошлом вечере. Короче говоря, мне не до этого. Больше похоже, что моему члену не до этого. Линг не та девушка, с которой он хотел бы поиграть. Я переосмыслил много вещей с прошлой ночи. Я внимательно посмотрел вокруг себя, заглянул в комнаты моего дома, которые видны из столовой, и вообразил, что этот вид должен был приободрить меня. Но сегодня этого не произошло. Что ты будешь делать, когда цель, над которой ты работал всю свою жизнь, превращается в облако дыма? Верно. Ты найдешь новую цель. С сегодняшнего дня, я задал себе новую цель. Лекси. Я жестоко улыбаюсь, просматривая газету. Я собираюсь сломать её. Прошла неделя. Неделя скверного настроения. Неделя беспокойства. Неделя скрытой депрессии. Вздох. Это была тяжёлая неделя. Почему, спросите вы? Ну, ответ прост. Твитч исчез. На протяжении всей недели я украдкой озиралась вокруг себя, надеясь, что он снова покажется. Или появится. Сделает хоть что-нибудь. Обычно, перед тем, как заметить его, я чувствовала на себе его взгляд. Чувствовала что-то. Но он просто… ушёл. Оставив меня с моими мыслями, которые вихрем проносятся в моей голове. Неужели наш секс был настолько плох? Так плох, что мой сталкер бросил меня? Я знаю, это было неловким, но кульминация была отличной… не так ли? Быть брошенной своим сталкером — довольно паршиво. То есть он наблюдает за тобой неделю за неделей в течение почти целого года, потом вы занимаетесь сексом, и он после этого думает: «Ну, перепихнулись по-быстрому и хватит. Твоя роль жертвы больше не требуется. Не звони мне, я сам позвоню. Дело не в тебе… а во мне. Мы просто на разных стадиях наших «сталкер и его жертва» отношениях. Мне нужно время». Насколько же ты жалкая! Тебя, на самом деле выводит из себя, что твой сталкер больше не прячется где-то в тени. Это просто… плачевно. Я знаю, что это странно, чёрт побери! Именно поэтому у меня такое скверное настроение. Так что, когда я располагаюсь за моим письменным столом, подношу кофе к губам, и меня прерывает стук в дверь, я рычу. Да. На самом деле, рычу: — Что надо? Из-за двери показывается Чарли, просовывая своё милое круглое лицо в мой кабинет: — Эй, Лекс, у тебя есть минутка? Как я могу быть такой грубой с Чарли?! Он всегда такой вежливый и тактичный. Я чувствую себя настоящей стервой из-за своего тона. Он заставляет меня почувствовать себя ещё хуже, когда на его лице отражается беспокойство, и он тихо спрашивает: — Лекс, ты в порядке? Ты выглядишь подавленной. Чёрт. Заставь меня почувствовать себя куском дерьма, почему бы и нет?! — Просто немного разболелась голова, — выдавливая улыбку, сообщаю ему я. — Ничего такого, с чем не смогло бы справиться обезболивающее. Он всё ещё выглядит обеспокоенным: — Я могу попросить кого-нибудь ещё заняться этим делом. Ничего страшного. — Положись на меня, Чарльз! — улыбаясь еще убедительнее, я хлопаю по столу. — В чём дело? Кажется, он, наконец, верит, что я в порядке, потому как принимается объяснять: — У нас новый спонсор. Пластиковая компания, которая хочет вносить ежегодный взнос ближайшие пять лет. Это потрясающе! Хоть нас и финансирует правительство, но существуют тонны некоммерческих и благотворительных организаций, которые нуждаются в деньгах, чтобы продолжать делать то, что они делают. Правительство помогает всем, кому может, но денежные средства ограничены и нет возможности помочь всем без исключения. Это очень печально. Приюты для женщин, обеды для бездомных, центры для беспризорников остаются на плаву благодаря частным пожертвованиям. И если речь идет о пятилетнем соглашении, то мы, должно быть, говорим о кругленькой сумме. Сдерживая свою внезапную радость, я тихо спрашиваю: — Сколько в год? — Пятьсот тысяч, — расплывается в улыбке Чарли. Я хватаюсь за край стола, чтобы не сползти на пол в обмороке. Это немыслимая сумма денег, которую может пожертвовать какая-либо кампания. Это два с половиной миллиона долларов за пять лет! Это невероятно… удивительно… поразительно! Это сумма, которую мы сможем употребить на столько добрых дел. Большие деньги означают большие проекты. Я витаю в облаках! Встаю так быстро, что у меня кружится голова, подхожу к Чарли и кладу свои дрожащие руки ему на плечи, от волнения вцепившись ему в одежду. Я открываю рот, пытаясь выразить всю степень своей радости… но так ничего и не могу произнести. Чарли смотрит на мою отвалившуюся челюсть и тихо смеется. — Вот почему я хотел, чтобы именно ты занималась этим и узнала все подробности, — он ласково смотрит на меня. — Никто не заботится о других так, как ты, Лекс. Вновь обретая голос, я улыбаюсь своей первой за эту неделю искренней улыбкой: — Пришли их ко мне. Улыбка Чарли меняется. — Хорошо. Но, Лекс… — он замолкает, и я вопросительно поднимаю брови. Чарли медленно качает головой и произносит: — Просто… просто помни наш девиз, ладно? Развернувшись, он выходит из моего кабинета, оставляя меня в смятении и в недоумении. Наш девиз. Равенство выше стереотипов. В нашей области мы имеем дело с разными людьми, из разных социальных слоев, рас, и религий. В нашей работе нет такого понятия, как норма. И печальная правда состоит в том, что это очень легко — повесить ярлык на человека, которого вы совсем не знаете. Нашему разуму достаточно одного взгляда на человека, чтобы составить о нем мнение и определить тот тип человека, к которому, как мы полагаем, он относится. И в девяноста девяти процентах из ста, мы ошибаемся. Ну, теперь я начинаю нервничать. Беру свой кофе, я направляюсь к двери, и по пути задеваю каблуком за ковер. Я качаюсь, но остаюсь на ногах, хотя все же умудряюсь расплескать кофе себе на руку и на пол. Подняв голову в безмолвной молитве, я делаю глубокий вдох и подхожу к столу, из ящика которого вытаскиваю горсть салфеток. Немного приподняв юбку, я опускаюсь на колени и начинаю вытирать лужу на полу. Кто-то откашливается. Если быть точной, мужчина. Всего в шаге от меня я замечаю пару итальянских кожаных мужских туфель. Неплохо. Продолжая свой путь вверх по чёрным брюкам, которые обтягивают крепкие мужские ноги, мои глаза скользят по его паху к ремню… Этот ремень. Мои глаза расширяются. Тот самый ремень! Пробежав беглым взглядом по его свежей белой рубашке, шёлковому чёрному галстуку и классическому чёрному пиджаку, мой взгляд поднимается выше и встречается с парой полуприкрытых карих глаз. Моё сердце ускоряет свой ритм. Что здесь происходит? Я всматриваюсь в его лицо, а он смотрит на меня в ответ. Мой взгляд медленно движется по маленькой татуировке «13» на его скуле, потом спускается по искусным завиткам, цветным и серым, которые украшают его шею и выглядывают из-под ворота рубашки. Мы продолжаем смотреть друг на друга. Я пытаюсь понять, что, черт побери, тут происходит, а он, пытается оценить мою реакцию на то, что мы встретились в более… профессиональной обстановке. Делая небольшой шаг мне навстречу, он оказывается невозможно близко ко мне. Моя грудь слегка задевает его колено. На его губах появляется кривая усмешка, и он смотрит на меня снизу-вверх, стоящую перед ним на коленях. Одной татуированной рукой он поправляет запонку на другой. — У меня появилось странное чувство дежавю, — донесся до меня его хриплый голос.