— Штуковину? Пожав плечами, я сказала ему: — Штуковина — это слово такое. Наклонив голову, он задумался: — Штуковина. Мне нравится. Улыбнувшись воспоминаниям, я ускоряю шаг, чтобы вернуться к нему. Стоя ко мне спиной, я замечаю, как он разговаривает с мужчиной, работником этого магазина. Ну ладно, «мужчина» это я загнула, с мальчишкой. Подростком. И он выглядит растерянным. С другой стороны, рядом с Твитчем все выглядят растерянными и нервными. Приблизившись, я слышу, как мальчик объясняет: — Ну, есть много разных видов молока. Есть одно и двухпроцентное, сливки, с кальцием, обогащенное омега-3, соевое, и миндальное молоко…. Подойдя ближе, я слышу, как Твитч раздраженно говорит мальчику: — Я хочу просто молоко. Мальчик указывает пальцем на полку: — Тут большой выбор. Какое вам нужно? Твитч шипит: — Да наплевать какое! Теряя терпение, он кричит на мальчика: — Мне просто нужно обычное гребаное молоко. Молоко, которое наливают в хлопья, ты маленький идиот! Мой желудок ухает куда-то вниз. Потери самообладания на повестке дня не было. Кладу свою руку на его, и он вздрагивает. Твитч поворачивает свое раскрасневшееся лицо ко мне и вздыхает с облегчением. Его голос звучит так растерянно, когда он говорит: — Детка, я пытался… Заставляя его замолчать, я хватаю ближайшее от себя молоко, беру его за руку и иду на кассу. Мы расплачиваемся за покупки и идем к машине. На полпути к дому я ласково спрашиваю: — Хочешь поговорить о том, что случилось в магазине? Он бормочет: — Не особо. Гладя его по руке, говорю: — Ладно. Но если хочешь, то мы можем поговорить. Мы приезжаем домой и как только я собираюсь открыть дверь, он хватает меня ха руку, останавливая: — Я всегда немного туплю в продуктовых магазинах. Это напоминает мне то время, когда я был ребенком. Садясь обратно на свое сидение, я делаю жест, показывая, чтобы он продолжал. — Ты даже не представляешь себе, что такое быть уличным ребенком… — я думаю сейчас идеальное время открыть ему свою собственную тайну: — Вообще-то, когда мне было шестнадцать, я тоже целый год была уличным ребенком. Он, кажется, озадачен этим: — Правда? Я киваю, а он в замешательстве спрашивает: — Почему? Перебирая его пальцы, я опускаю взгляд и объясняю: — Я рассказывала тебе. Мой отец был мудаком. — Что твой отец сделал с тобой? Задавая свой вопрос, он еле сдерживает гнев, так что я рассказываю, подбирая слова: — Хм, ничего слишком плохого. Ему нравилось ставить меня в неловкое положение и упиваться своей властью надо мной. Он постоянно манипулировал мной. Как, например, однажды, когда я вернулась домой из школы, он встретил меня в дверях, руки в боки. Он сказал: «Если ты не хочешь играть по моим правилам, тогда я должен что-то забрать у тебя». Я пожала плечами: — Я ведь была совсем еще ребенком. Я сказала ему, что мне нечего ему отдать. На это он ответил: «Не важно. Я уже взял кое-что». И выйдя на задний двор, я поняла, что исчезла моя собака. Рука Тони сжимает мою. Я давно не говорила о своем отце. Было очень приятно снять этот груз со своих плеч. Потерявшись в своих мыслях, я тихо говорю: — Я помню проплакала всю ночь. Целую гребаную ночь. Я была убита горем. Моя собака была моим лучшим другом, помимо брата. Я была ребенком. Домашнее животное каждого ребенка-его лучший друг, — качая головой, будто очищая ее от плохих воспоминаний, я продолжаю: — На следующий вечер, вернувшись домой со школы меня встретила Мисти виляя своим хвостиком, как будто она никуда и не исчезала. И мое сердце разбилось вновь при мысли, что меня заставили думать, что она пропала навсегда. Я плакала снова и снова. А отец стоял, жестоко улыбаясь, наслаждался тем, что смог немного сломить мой дух. Когда мой брат подсел на наркотики, чтобы убежать от этой жизни в доме, я знала, что мне нужно уйти. Потом брат однажды ночью исчез, и меня больше ничего не удерживало в том доме. Поэтому, я ушла. Когда я заканчиваю, то понимаю, что Твитч очень сильно сжал мою руку. Я смотрю вверх и вижу его плотно сжатую челюсть. Я пытаюсь отшутиться: — Мама не была такой уж плохой, у нее просто был плохо развит материнский инстинкт, и она много работала, чтобы держаться подальше от отца. — Выражение его лица не меняется, и я добавляю: — Эй, послушай, он никогда и пальцем меня не тронул. — Жестокое обращение — это жестокое обращение. Обращаться подобным образом со своим собственным ребенком… делает это в десять раз хуже. Он, возможно, и пальцем не тронул тебя, но это не делает ситуацию менее болезненной для ребенка. И он прав на все сто. Плохое обращение причиняет боль независимо от формы его выражения. Я дергаю его за пальцы: — Расскажи мне, что случилось там в продуктовом магазине. — Только, если ты расскажешь мне о своей жизни на улице. Я тут же соглашаюсь: — По рукам. Он откашливается: — Ну ладно. Итак, я очень долго был уличным ребенком. До того, пока не попал в тюрьму. Я частенько подворовывал в магазинах, потому что, эй, мне надо было что-то есть, так ведь? Все продуктовые магазины напоминают мне то ощущение быть пойманным и загнанным в ловушку. Я не был там долгое время и даже не помнил, почему. До сегодняшнего вечера. Мысль о том, что он чувствовал себя как загнанное в ловушку животное, заставляет мой желудок сжаться. Мне жаль, что я не могу стереть эти его воспоминания. Мне жаль, что я ничем не могу ему помочь. Это не оправдывает его отвратительного поведения с продавцом в магазине, но теперь я понимаю его намного лучше. Переплетая наши пальцы, я говорю ему: — В следующий раз, я не отойду от тебя. В следующий раз, мы будем делать покупки вместе и каждый раз, когда ты почувствуешь, что что-то накатывает на тебя, просто говори мне, что нам нужно уйти и мы уйдем. Хорошо? Он не отвечает на мой вопрос, вместо этого, он меняет тему: — Ты на улице. Рассказывай. Я пожимаю плечами: — Ладно. Я ушла из дома с пятьюдесятью долларами в кармане, которые я украла у мамы и с рюкзаком полным одежды. Я бродила по окрестностям, садилась в автобусы, особо не заморачиваясь их направлением и старалась быть незаметной. И вот как-то так, я оказалась в Чикаго. Было не так уж плохо. Я встретила много хороших людей на улице. Девочка, с которой я сблизилась, Френ, стояла на шухере, пока я пробиралась к людям во дворы и крала то, что мы могли бы использовать или продать за деньги, чтобы купить еду. Мы проделывали это месяцами и ни разу не были пойманы и поэтому расслабились. — многозначительно смотрю на него и говорю. — Слишком расслабились. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Он ухмыляется: — Вас поймали. Я улыбаюсь: — Ага. Меня задержали. Пожилая женщина, владелица того дома вызвала копов, потому что я сильно шумела. Я не замечала их, пока мне не зачитали мои права и не увели к патрульной машине. Они знали, что я была несовершеннолетней. Я не сказала ни слова. Ни единого слова полиции. Я так боялась, что они отправят меня домой. Вернут туда, откуда я так отчаянно пыталась сбежать. Я совсем не ожидала, что меня поместят в социальный приют и предоставят мне место для ночевки, пока они собирали обо мне информацию.