– Все предопределено заранее. Что было, то будет. – Скраерский треп. – На то я и скраер. – Ты богиня, и ты уже предрешила исход этой игры. – Предрешить ничего нельзя – в конечном счете мы сами выбираем свое будущее. Я сжал кулаки. – До чего же я ненавижу скраерский треп и твои якобы глубокие парадоксы! – Однако твои математические парадоксы приносят тебе удовольствие. – Это другое дело. Она заслонила ладонью свои сияющие глаза, словно обожженная их внутренним светом, и сказала: – Продолжим. Эти стихи написаны древним скраером, который не мог знать, что Экстр будет взрываться: Звезда упадет и другая, Но сколько б ни пало их впредь… Я закончил: На пологе неба, я знаю, Не станет их меньше гореть. – Но ведь звезды все-таки гаснут? Экстр растет, и никто не знает почему. – Надо что-то сделать, чтобы остановить его рост, – сказала она. – Будет очень непоэтично, если все звезды погаснут. Я отвел волосы с глаз и задал вопрос, над которым бились лучшие умы нашего Ордена: – Почему Экстр взрывается? Изображение Катарины улыбнулось. – Если и на следующий раз ответишь правильно, можешь спросить меня и об этом, и о чем тебе будет угодно. О, это чудесные стихи! – Она захлопала в ладоши с восторгом девочки, собирающейся вручить подружке подарок на день рождения, и в воздухе прозвенели хорошо знакомые мне слова: Тигр, о тигр, горящий яро Жадным заревом пожара! Я свободен! Твердь устами простой голограммы прочла первые две строчки моего любимого стихотворения, и я свободен. Осталось только назвать две следующие, и я получу право спросить Ее, как может пилот найти выход из бесконечного дерева. (Я ни разу не усомнился в том, что Она сдержит обещание и ответит на мои вопросы – сам не знаю почему.) С еще не просохшими на лбу каплями пота я засмеялся и прочел: Тигр, о тигр, горящий яро Жадным заревом пожара! Кто смел замыслить эту стать – Слаженных изгибов рать? Я смеялся, счастливый, как никогда прежде. (Странно, что избавление от угрозы немедленной смерти вызывает такую эйфорию. Я мог бы дать старым, замшелым академикам нашего Ордена, изнывающим от скуки, хороший совет: рискните своей жизнью однажды ночью, и каждый миг вашего следующего дня будет наполнен сладкой музыкой бытия.) Изображение Катарины смотрело на меня. Было в ней что-то непреодолимо влекущее, почти не поддающееся описанию. Мне казалось, что эта Катарина пребывает в мире с собой и вселенной – в мире, который настоящей Катарине испытать не дано. Она закрыла глаза и сказала: – Нет, неверно. Я назвала тебе начальные строчки последней строфы, а не первой. Мне думается, что в тот миг мое сердце на какое-то время остановилось. Охваченный паникой, я сказал: – Но ведь первая строфа идентична последней. – Нет. Первые две строчки у них идентичны, четвертые тоже, а третьи отличаются одна от другой одним-единственным словом. – Откуда мне тогда было знать, какую строфу ты цитировала, раз первые две строчки у них идентичны? – Это не тест на знание, а тест-каприз, как я тебе говорила. Но поскольку это мой каприз, я дам тебе еще один шанс. – И с глазами, переливающимися кобальтово-индиговым огнем, она повторила: Тигр, о тигр, горящий яро Жадным заревом пожара! Я погиб. Я очень ясно, так ясно, как если бы обладал абсолютной зрительной памятью, помнил каждую букву и каждое слово этого странного стихотворения. Я все прочел верно – я был уверен, что первая и последняя строфы идентичны. Я услышал снова: Тигр, о тигр, горящий яро Жадным заревом пожара! Кто… – Так как же звучит третья строка, Мэллори? Та, которую написал поэт, а не та, что напечатана в твоей книге? Кто знает – может, древние академики, переписывая стихотворение из одной книги в другую (или с книги на компьютер), совершили ошибку? Быть может, это произошло в последние дни века Холокоста. Я легко мог представить себе древнего историка, женщину, торопящуюся сохранить этот бесценный шедевр, пока лучевая болезнь еще не доконала ее, и в спешке заменяющую единственное (но жизненно важное) слово. А быть может, ошибка была допущена в суматохе Веков Роения: может, какой-нибудь ревизионист, по ему только ведомой причине, вздумал заменить это слово. Каким бы образом ни произошла эта ошибка, мне отчаянно требовалось изобрести – или вспомнить – первоначальное слово. Я снова прибег к своему приему повторения сердцем, но из этого ничего не вышло. Я использовал другую мнемоническую технику – безрезультатно. Уж лучше было сообразить, какое именно слово заменено, и подставить на его место любое другое – наугад. Тут по крайней мере имелась вероятность, хотя и крохотная, что я отгадаю верно. Катарина, зажмурив глаза, облизнула губы и спросила: – Третья строка, Мэллори. Назови мне ее или мне придется выделить в своем мозгу кармашек, где я скопирую твой. От каприза Тверди меня спас Хранитель Времени. Скрипя зубами от досады и отчаяния, я случайно вспомнил о нем – возможно, потому, что именно он всучил мне эту книгу, полную ошибок. Я вспомнил, как он читал это самое стихотворение, и наконец-то услышал слова в своем сердце. Были ли стихи, которые декламировал он, подлинными? И если да, то откуда он знал более старый вариант? Было в нем нечто очень подозрительное и даже загадочное, в Хранителе Времени. Почему он выбрал те же самые стихи, что и богиня? Может быть, он, будучи молодым, побывал в сердце Тверди и Она спросила у него те же строки? То, что он прорычал мне, действительно отличалось от стихов, напечатанных в книге, одним только словом. Я стиснул руки, набрал в грудь воздуха и прочел: Тигр, о тигр, горящий яро Жадным заревом пожара! Кто смел замыслить эту стать – Слаженных изгибов рать? – Смел, – повторил я. – Вот оно, то самое слово, верно? Не мог, а смел.