— Ну… думаю, кто-то его туда положил. Такой вывод напрашивается, не так ли? — И кто же это мог быть, по-твоему? На сей раз Линус Кванне смеется и разводит руками: — Почем я знаю. Мало ли кто приходит и уходит. Мой дом открыт для всех. — Знаешь, что я думаю? — спокойно говорит Карен. — Я думаю, это ты стырил вещи при нескольких взломах. Думаю, что на Ноорё ты украл еще и мотоцикл модели “Africa Twin” и через Турсвик махнул на нем в Грундер. — Да неужели? — А совершив кражу со взломом в Грундере, ты отделался от мотоцикла, либо по своей воле, так как боялся, что он в розыске, либо просто вылетел с дороги. Как оно было? Линус Кванне медленно качает головой и, словно ища мужской поддержки, пытается перехватить взгляд Карла Бьёркена. — Понятия не имею, о чем вы толкуете. Скажете что-нибудь еще, пока я не ушел? — Увы, старичок, — спокойно говорит Карл Бьёркен. — У нас есть фото, твои и твоего байка, когда ты уезжал на пароме с Ноорё. К тому же нам известно, что вчера вечером ты был в “Гроте” и хвастал обо всем об этом. Руки резким движением падают вниз, Кванне наклоняется над столом. — Это кто же натрепал? — Мой клиент не обязан… Карен перебивает Гэри Братоса: — Глупо все ж таки хвастать своими преступлениями, а? Особенно спьяну и тем более в таком месте, где полно народу и столы стоят чуть не впритирку. Рискуешь ведь, что кто-нибудь настучит. Но, — добавляет она, — ты, Линус, похоже, впрямь глуповат. Согласен? Кванне кидается вперед, его физиономия теперь всего сантиметрах в двадцати от Карен. — Ах ты, падла… Он аж брызжет слюной, прямо ей в лицо. Не подавая виду, до чего ей противно, Карен ждет; Линус Кванне отодвигается и снова прислоняется к спинке кресла. Только тогда Карен стирает его слюну с нижней губы и подбородка. Затем она совершенно спокойно продолжает: — Поэтому ты решил поджигать дома? Малость струхнул и подумал, что, несмотря на перчатки, мог оставить следы? Волосок или там чешуйку кожи, по которой криминалисты тебя вычислят. Н-да, не так уж и глупо, верно? — Карен смотрит на Карла, тот задумчиво кивает: — Даже умно. Жаль только, что перед отъездом он не дал огню разгореться как следует. У криминалистов есть все возможности задним числом идентифицировать его ДНК в каком-нибудь из домов. Теперь-то мы знаем, что искать. Карен согласно кивает, наблюдая за Линусом Кванне, который барабанит пальцами по подлокотнику. Улыбка сменилась напряженной складкой у рта, он орудует языком под верхней губой, пытаясь выжать еще капельку никотина. — Вопрос в том, почему на сей раз он пошел еще дальше, — продолжает Карен, не спуская глаз с Кванне. — И поступил чертовски глупо, — вставляет Карл. — Я к тому, что у нас не хватит людей посылать криминалистов на рядовые взломы, другое дело — когда речь идет об убийстве. Как я понимаю, криминалистов там сейчас полным-полно. Тут Гэри Братос сдержаться никак не может: — Если у вас есть улики против моего клиента касательно убийства, предлагаю предъявить их и закончить спектакль. — Н-да, удачный был допрос, ничего не скажешь! — десять минут спустя говорит Карл в лифте, на обратном пути в отдел из СИЗО, расположенного через дорогу. Вид у Карла усталый, думает Карен, глядя, как он роется сначала в одном кармане брюк, потом в другом. — В смысле, расследуй мы просто кражи со взломом, допрос можно бы считать очень удачным, — добавляет он и сует в рот никотиновую жвачку. По совету адвоката, Линус Кванне признал четыре кражи со взломом: одну на Ноорё, вторую — под Турсвиком, третью, еще не отмеченную в сводках, — в летнем домике в Хавене и, наконец, ту, что в Грундере. Но всякую причастность к убийству Сюзанны Смеед он в течение всего допроса категорически отрицал, твердил: “Я в Лангевике вообще не был”. И штука в том, что они ему верят. 62 — Выйдешь покурить? Коре протягивает пачку сигарет и делает жест в сторону двери. Карен согласно кивает. — Эйрик бы озверел, — сдавленным голосом произносит Коре несколько минут спустя, с наслаждением выпуская дым. — Наверняка почует дым даже в Германии, — добавляет он и снова затягивается сигаретой. Они сидят за уличным столиком бара-ресторана “Репетиция”, где на удивление многочисленная компания храбрецов сидит наперекор осеннему холоду, согреваясь тепловой пушкой и пледами. Коре охотно просидел бы тут весь вечер; Эйрик укатил на открывшуюся во Франкфурте выставку цветов, и его бойфренд, пользуясь случаем, наслаждается пивом и сигаретами. Неравная пара, думает Карен и рассматривает серебряный перстень с черепом на его татуированной руке. Что ее давний школьный приятель Эйрик — гей, она поняла задолго до того, как он доверился ей однажды вечером двадцать два года назад, взяв с нее слово, что она будет молчать. Никто другой об этом узнать не должен, особенно его отец, для которого это был бы смертельный удар. И она молчала, только бессильно следила, как Эйрик старался оправдать надежды окружающих. Как он насиловал себя, играя роль “настоящего парня” — в школе, на футбольной площадке, в семье. Как все чаще проводил выходные в Лондоне, Копенгагене, Амстердаме и Стокгольме. Лишь вдали от родителей, футбольной команды и парней в пабе Эйрик осмеливался показать, кто он на самом деле. Когда сама жила в Англии, она видела вблизи его двойную жизнь. В конце концов Джон стал называть гостевую комнату возле кухни Эйриковой. Он никогда не понимал, почему Эйрик ведет двойную жизнь. Чего проще — назвать вещи своими именами, ведь уже девяностые, черт побери, даже в Доггерланде. Not a big thing nowadays[9], говорил он. А Карен с Эйриком согласно переглядывались: англичанину никогда не понять. Когда Эйрик наконец раскрыл свой секрет, то поступил так не из уверенности в себе, а от отчаяния и злости. Случилось это декабрьским днем почти одиннадцать лет назад, когда звонок матери Карен разрушил все стены. Джон погиб. Матис погиб. Карен как неживая. В тот день Эйрик осознал эфемерность жизни, она взяла его за горло и больше не отпускала. В тот день Эйрик Фром поставил точку и в ярости крикнул отцу и всему свету, чтобы они катились к чертовой матери. И ни на каких внуков, пропади они пропадом, не рассчитывали. Он был рядом, когда Карен приехала домой. Она поняла это лишь задним числом. Сквозь толстые пласты горя тревожные голоса мамы и Эйрика проникали из кухни в ее спальню. Она слышала его неловкие попытки утешить маму, слышала, как он сам плакал и пытался снова. И снова. И думала: хорошо, что у мамы хотя бы есть Эйрик, а у Эйрика — мама. Раз ее самой уже нет. Только спустя месяцы, когда по-прежнему оцепеневшая от горя вышла из своей комнаты, она увидела, что ее друг изменился. Преображение началось. Теперь Эйрик был типичным геем: хорошо одетый, с прекрасным маникюром, слегка женственный в жестикуляции и манере вести разговор. А что он к тому же профессиональный флорист и владелец сети цветочных магазинов по всей стране, только подчеркивает этот образ. Эйрик определенно не скрывает своей ориентации. За минувшие годы он не раз знакомил ее со своими бойфрендами; в большинстве они очень походили на самого Эйрика и редко задерживались надолго, она даже не успевала запомнить имена. А потом появился Коре. Возможно, оттого, что он был полной противоположностью Эйрику, Карен сразу, как только преодолела первоначальный шок, поняла, что это имя надо запомнить. Два человека не могут быть более непохожи — и внешностью, и темпераментом, и интересами, и обхождением. Коре, музыкальный продюсер с черным ирокезом, татуированными руками и золотыми кольцами в ушах. И Эйрик, флорист в отутюженных рубашках и начищенных ботинках. Если Эйрик — теза, то Коре — антитеза. Или наоборот. Они вместе уже шесть лет. Сейчас Коре проводит пальцами по волосам, не замечая, что столбик пепла сломался и белые хлопья сыплются на черную гриву. — Я чувствую себя цыпленком на гриле. — Карен прижимает ладонь к пылающей щеке. — Как у народа хватает терпения сидеть в этакой жарище? Она кивает на узкую улочку, где вдоль кирпичных построек старой промзоны тянутся друг за другом застекленные уличные кафе. В этих постройках раньше помещались канатная фабрика, старая ланолиновая фабрика, прядильня и ряд других предприятий, которые давно закрылись или переехали в современные помещения. Теперь промзона превратилась в район с множеством ресторанов, дизайнерских бутиков, кафе и баров. Изобретательные рестораторы изо всех сил старались и угодить никотинозависимым посетителям, и не нарушать новое законодательство. Каждый владелец с инстинктом самосохранения непременно предлагает курильщикам места под защитой плексигласа и тепловой пушки. — Последняя пачка, — говорит Коре, взмахнув сигаретой. — Утром в полдевятого встречаю Эйрика в аэропорту, а у него, черт побери, нюх как у ищейки. Ба, вот так фунт! Карен вздрагивает, когда Коре издает резкий свист. Звук отдается от стеклянных стен, но вроде как не выходит за пределы инкубатора, в котором они сидят. Секундой позже Коре встает и энергично машет рукой: — Фриис, черт, иди сюда! Еще секунда — Коре выскакивает наружу, перебегает через дорогу и заключает в объятия какого-то мужчину. Карен видит, как они что-то говорят друг другу и Коре показывает на столик, где сидит она. Мужчина оборачивается, и, узнав его, она тоже машет рукой. Это Лео Фриис, который явно неуверенно идет вместе с Коре в сторону “Репетиции”. На сей раз у него нет ни тележки, ни бурого одеяла на плечах. Но вид по-прежнему запущенный, и во взгляде, какой он бросает на ресторан, Карен читает нерешительность. Музыка и гул голосов в зале достигли оглушительного уровня и выплескиваются за дверь. Лео останавливается. — Там тихо, мы сидим снаружи. — Коре ловко втаскивает его в застекленный отсек. — Это Карен. А это человек-миф, человек-легенда — Лео Фриис. На долгий миг их взгляды встречаются. Она быстро прикидывает: сказать, что они встречались, или не подать виду? Решает оставить вопрос открытым и протягивает руку: — Привет, Лео. Садитесь. Лео пожимает ей руку, коротко кивает. — Привет, Карен. Ничто в их приветствиях не выдает, что они встречались раньше, а тем паче, что она допрашивала Лео Фрииса как свидетеля. А Коре, похоже, ничуть не обеспокоен потрепанным видом друга. У Карен тотчас возникает подозрение: а знает ли он вообще, что Лео бомж и ночует под погрузочными пристанями в Новой гавани? Вместе с тем Коре определенно взволнован больше обычного. — Что будешь? Я угощаю, — говорит он, подзывая официантку. — Тебе повторить, Карен? Он делает заказ и снова оборачивается к Лео: — Черт, Лео, клево увидеть тебя снова. И давно ты дома? — Все лето. С мая, кажется. — Ну надо же, все лето дома и не удосужился дать о себе знать? Что делал? Как твои дела? — Пожалуй, будет легче ответить, если ты задашь вопросы по очереди, — спокойно вставляет Карен, освобождая на столе место для заставленного подноса официантки. Лео быстро смотрит на нее. — Sorry, sorry, я прямо как мамаша, — говорит Коре. — Просто я ужасно рад тебя видеть, — добавляет он и поднимает стакан. — Чин-чин! — Чин-чин! — в один голос отвечают Лео и Карен.