Я в роддоме. В палате, куда меня перевели после родильного зала, рядом в кроватке не колесах спит моя малышка. Я сажусь на кровати, тянусь к кроватке, беру на руки дочь и с ужасом понимаю, что это не мой ребенок. В панике мечусь по коридору, заглядываю в каждую палату, но они пустые. Врачей и медсестер тоже нигде нет. В дальнем конце коридора замечаю фигуру в белом халате и бегу за ней. Но ноги как будто ватные, совсем меня не держат. Хочу крикнуть, но лишь бесполезно открываю рот. Сил кричать нет, получается только едва слышный шепот. Фигура удаляется по коридору, я бреду следом, а младенец в моих руках обугливается как головешка и на глазах рассыпается в пыль. Я в полном ужасе, потому что теперь мне не на кого обменять свою дочь. На этом моменте я обычно просыпалась, вскакивала посреди ночи с колотящимся сердцем и потом долго не могла уснуть. Шла в душ смыть липкий пот, затем долго ревела в подушку и ненавидела Рустама. За то, что изменил. За то, что предал. За то, что я совсем одна в чужом городе, и никому кроме меня мой ребенок не нужен. После рождения Майи этот кошмар перестал меня преследовать, а теперь вернулся и воплотился в самой непредсказуемой форме. Мы давно ушли из того дома, где Демид держит Лизу. Я не выдержала первой, выбежала из комнаты, не дослушав, как эта гадина испугалась, когда узнала о болезни Амира. Как тряслась, что теперь неизбежно вскроется правда. Согнулась пополам и с трудом задышала, с шумом втягивая воздух. Демид вышел следом, взял за локоть и молча повел к машине. Там со мной случилась настоящая истерика. Я орала, била руками по торпеде и даже несколько раз ударила Демида, когда он попытался меня обнять и успокоить. Лупила плашмя по каменной груди, но ничего не добилась, только ладоням стало больно. Ольшанский даже не пошевелился. А потом рыдала на этой же груди… Сейчас чувствую полное опустошение, а еще ко мне вернулась старая боль. Только теперь не за одну себя, а за всех нас. За дочь. За Ди. И за тех двоих малышей. Мы кажемся мне одним целым, одним живым клубком, который в упор расстреляли братья Айдаровы. Теперь я их обоих ненавижу. — Сонь… — Демид тянется рукой, я его отталкиваю, мотая головой до трясучки. — Не трогай меня, Демид. Не смей. — Прости, но ты должна была сама это услышать. Не с моих слов, — он сидит спокойный и уравновешенный, бесяче уверенный в своей правоте. — Ты играл на моих чувствах. Ты с самого начала все знал, — иду в наступление, грозно надвигаясь сбоку. О том, на кого я сейчас похожа, даже думать не хочу. Наверняка лицо раскраснелось как помидор. И волосы растрепались. Зато Демид как будто только что с фотосессии… — Смотря какое начало ты имеешь в виду, — все так же спокойно отвечает он, и я невольно усмиряюсь. Слишком явный между нами контраст. Внутри меня все клокочет, я похожа на кипящий котел. Того и гляди, взорвусь. Зато он как лунное озеро. Чертово… Хотя, не Ольшанскому изменил муж и не ему пришлось одному рожать ребенка. Это меня хоть немного оправдывает. И успокаивает. — Я узнал о подмене ровно тогда же, когда и Айдаровы, — ровным голосом продолжает Демид. — Диана захотела перестраховаться, мы все прошли обследование на совместимость, и в результате выяснилось, что Дамир нам неродной. Никому из нас. Он выжидает некоторое время, следя за моей реакцией, затем добавляет уже тише, глядя в окно. — Если бы этот идиот сразу обратился ко мне, я бы тогда еще все раскопал. И про эту суку, и про Сикорского. Но у Айдаровых не хватило на это ума, а у меня нет привычки рыться в чужом грязном белье по собственной инициативе. — Почему ты не рассказал мне все, когда приехал? — желание разнести мир в клочья внезапно куда-то испаряется, словно внутри сели батарейки. — Зачем был весь этот спектакль? Демид разворачивается на сиденье, упирается рукой в руль и пристально вглядывается в мое лицо. — Хочешь честно? Я бы сказал, если бы ты уперлась. Но я хотел, чтобы ты сделала это сама. Чтобы ты его простила. — Я его не простила! — упрямо сопротивляюсь, но Демид перебивает. — Не Рустама, Сонь. Амира. Я замолкаю, от неожиданности приоткрыв рот. Разве я считала его виноватым? И тут же внезапно проснувшаяся совесть с готовностью подтверждает — да. Еще и как считала. Надеялась, что он не родится… Закрываю руками лицо, по моим волосам скользит крепкая мужская ладонь. Он меня по голове гладит, как маленькую? Как Майю?.. Я его когда-то убью этого Ольшанского. Да что же это делается?.. — И про веру в человечество я правду сказал, Соня, — слышу надтреснутый голос. — Знаешь, как я тобой горжусь? — Пойди к черту, Демид, — бормочу сквозь пальцы, — я только реветь перестала. — Да реви сколько хочешь, — он снова притягивает меня к себе на грудь. — Жалко что ли? Я и реву. Как тут откажешься? *** Демид достает из отсека упаковку бумажных платочков и протягивает мне. — Я его не простила, Демид, — предупреждаю Ольшанского, беря платочки, — и не собираюсь. Они мне теперь оба отвратительны, оба Айдарова. Один позволил себя во все это втянуть, второй не смог защитить ни жену, ни сына. Как они позволили Лизе и Сикорскому все это провернуть? Влезть в свои семьи, устроить такое… Перетасовать детей как карточную колоду. Демид молчит, дает мне выговориться. А меня несет, не могу остановиться. — Он мне никогда не нравился этот Адам Олегович. Зато все Айдаровы на него разве что не молились. Я предлагала Рустаму сменить клинику, он и слышать не хотел. — Я как раз с этим разбираюсь, — кивает Ольшанский неожиданно серьезно. — Ваша семья была выбрана не просто так. Я не верю в случайное стечение обстоятельств, хотя бывает по-разному. Но здесь явно не тут случай. — Откуда ты знаешь? — кошусь недоверчиво. — Интуиция, — разводит он руками. Поворачивает ключ зажигания, двигатель уютно урчит в недрах автомобиля. Демид смотрит перед собой и говорит как будто в пустоту. — Это конечно твое дело, Соня. Но ты должна знать, что Рустам после последних событий сильно активизировался. Закрывает незаконченные дела, решает оставшиеся вопросы. Завещание на днях составил, угадай на кого. — На кого? — спрашиваю на автомате, температура в салоне ощутимо снижается. Демид лениво поворачивает голову. — На тебя, Соня. На тебя и на твою дочь в равных долях. Руслан и их мать, конечно, может оспорить, но это в теории. И как ты думаешь, для чего он это делает? Вопрос повисает в воздухе, потому что ответа я не знаю. — Айдаров хочет уехать? — предполагаю несмело. Демид утвердительно кивает. — Да, причем не один. Это он попросил меня придержать Лизу, а ты ведь понимаешь, что я не пенитенциарная служба. Частные тюрьмы не то чтобы мой профиль. Рустам сказал, что заберет ее и уедет. Наверняка мечтает увезти ее на какой-нибудь остров, чтобы создать дружную и крепкую семью. Ты как думаешь? Зачем же ему еще составлять завещание как не для этого? Он сверлит меня пронизывающим взглядом, и от догадки внутри все леденеет. Потому что я понимаю, зачем. Глава 40 Соня Весь дом спит, не спится только мне. Я давно уложила Майю и даже сама попробовала уснуть, но какое там. В голове клубится целый ком хаотично переплетающихся мыслей. Грудь распирает такая же взрывная смесь эмоций. Все, все встало с ног на голову. Моя жизнь в который раз перекувыркнулась и полетела вверх тормашками. Первый порыв злости, гнева и ярости прошел. И страх, навалившийся после слов Ольшанского о Рустаме, тоже. Теперь, оставшись одна, я пробую хладнокровно и уравновешенно разложить по полочкам в голове всю полученную за сегодня информацию. Осталось понять, где набраться хладнокровия и уравновешенности. Сначала в голову приходит самая разумная и здравая спасительная мысль — это все полный бред. Порождение чьего-то больного воображения. Но чертов Демид заведомо подстраховался, лишив меня возможности и дальше придерживаться этой мысли. Он привел меня к Лизе, чтобы та лично обо всем рассказала. Откуда он это предвидел? Вот сейчас я точно знаю, что не поверила бы ему, расскажи он мне эту историю сам. Даже представляю, как смеялась бы ему в лицо. Мой муж приехал к нашему лечащему врачу, который ввел ему сильнейшую дозу высококонцентрированного наркотика возбуждающего действия и подавляющего волю. Или снимающего запреты, как кому нравится. Демид говорил, что их принимают порноактрисы перед съемками жестких сцен с большим количеством партнеров. Еще проститутки перед тем как принять участие в оргии, чтобы все прошло с огоньком, а в памяти ничего не осталось. Все это делалось с одной целью — подбросить своего сына в семью Айдаровых. А по итогу все это дерьмо протекло в мою семью. С моего молчаливого согласия. Так одна ли вина Рустама в том, что случилось? Да, я была моложе. Далеко не такой решительной как сейчас. Я была за мужем, полностью переложив на него всю ответственность за нашу семью. И полностью ему доверившись. А еще я была трусихой. Да, именно. Мне не нравился Сикорский, дико не нравился. Бесила его манера смотреть на меня с идиотской улыбкой, будто я маленькая девочка, а вопросы задавать Рустаму. Бесила привычка обращаться ко всем «миленький». Мне дико не нравилось, что я «миленькая».