— Могу я одолжить этого джентльмена на минутку? — Не дожидаясь ответа, он сделал Ричарду знак следовать за ним внутрь. — У меня есть кое-что для твоего отца — новые кубанские сигары. — Сможешь их передать? Ричард вежливо посмотрел на меня, ожидая разрешения; я кивнула, что могу подождать. Потому что, разумеется, шестнадцатилетняя молодая леди не должна находиться в табачной лавке. Некоторые места все еще считались исключительно мужской территорией. — Буду через минуту, — пообещал он и одними губами прошептал: — Извини. Я осталась стоять на холоде, переступая с ноги на ногу, чтобы по ним продолжала циркулировать теплая кровь. На улице было много людей, совершавших праздничные покупки — мамы и папы, держащие за руки чересчур активных от предвкушения Рождества детей. Точно то же самое я могла бы увидеть и дома, в Сиэтле, разве что в толпе могли бы еще присутствовать представители различных национальностей, испанцы, азиаты, кавказские народы. Здесь все были исключительно белыми. Улица заканчивалась у серых вод гавани, где были пришвартованы лодки всевозможных форм и размеров. Но мои глаза остановились на бледно-голубом здании у самого края воды, служившем местным яхт-клубом. На меня нахлынуло столь сильное ощущение дежавю, что закружилась голова. Мое зрение затуманилось. Я знала, как должен выглядеть внутри закрытый клуб — синий ковер на золотистом паркете. Мысленным зрением я видела красивое двухмачтовое судно, помещенное под стекло в прихожей. Могла представить старика в капитанской шляпе, который всем заправлял. Но я никогда не была внутри здания. Вообще. Это было похоже на воспоминание о действиях, которые я точно знала, что никогда не совершала. Я остановилась, нагнулась и закрыла глаза руками. — С тобой все в порядке? — раздался возле меня голос Ричарда. — Да, — выпрямляясь, ответила я. — Ты когда-нибудь был внутри? — спросила я, указывая на клуб. — Разумеется, — ответил он. — Какого цвета там ковер? — Там нет никакого ковра. Деревянные полы. Морская тематика. — Хм. — С тобой точно все в порядке? — Просто… Наверное, мне нужно поесть, мне так кажется. Пошли в Карвел, пока там еще не съели все картофельные оладьи. — Девушка с аппетитом. — Он ухмыльнулся. — Плюс пара очков, Парсонс. Очки? Я задумалась. Он что, ведет подсчет? — Я не должен был заставлять тебя ждать, мне очень жаль. Это заняло больше времени, чем я думал. И мне никогда не нравился этот тип — он из тех людей, которые считают что все такие же извращенцы, как и он сам. Это часть моих обязанностей — быть на побегушках у отца. — Все в порядке, — сказала я. — О чем он говорил? Твой отец и правда собирается сделать объявление на выставке? — Эй, — ответил он, — не спрашивай меня, — я просто мальчик на побегушках. Мне никто ни о чем не докладывает. — Ну же, Хэтэуэй. — Я бросила на него притворно-недовольный взгляд. — Ты оставил меня торчать на холоде. Ты мне должен. Колись. — Ну ладно, ладно, — согласился он. — Но ты должна держать все в секрете. Папа годами работал, выстраивая отношения с политическими тяжеловесами со всей страны, многие из которых будут на вечере. Так что да, — он наклонился ближе, чтобы прошептать, — вероятнее всего он собирается сделать там объявление. Выставка будет идеальным поводом, с идеальной темой. Это была гениальная идея. Папа был так благодарен, что твои предки занялись ею. Это поможет укрепить имидж моего отца как человека, который хочет протолкнуть Конфедерацию в двадцать первый век. Вау, подумала я. Представление Хэтэуэя на выставке моих родителей. Это…впечатляло. Я начала понимать, почему мама была так одержима ей. *** Никаких картофельных оладий, как оказалось. Когда мы с Ричардом вошли в банкетный зал, мама перехватила меня. — Почему ты так долго? Я беспокоилась. — Она передала мне пакет с едой. — Я заказала для тебя яйца на вынос, детка, — сказала она. — Мы должны торопиться. — Определенно эта фраза была сегодняшним девизом дня. Когда мы пришли домой, Джексон был в главном зале, помогал другому мужчине, как я предположила — поставщику деревьев — установить елку в U-образном углублении лестницы. Дедушкины часы, стол и пара кресел с откидывающейся спинкой были передвинуты, чтобы освободить пространство для дерева. Как только мама переступила порог, она перешла в режим диктатора. Не смотря на то, что большую часть времени, мама умело это скрывала, она была таким же жестким перфекционистом, как и ее мама. К счастью, эту черту характера я не унаследовала. Она тащила меня за руку, заставляя меня не отставать от нее, и давала указания: переодеться в рабочую одежду, позавтракать, затем вернуться и начать развешивать украшения. — Длиной в три фута. Хорошо звучит? — Она указала на катушку красного бархата. — Звучит идеально, — вздохнула я. Она кивнула и быстро направилась в свою комнату, стуча каблуками по паркету. Я, как приговоренная узница, потащилась наверх, голова откинута назад, глаза закатились. Каждый год, когда мы приезжали к бабушке, большая часть Рождественских украшений уже была развешана. Нам оставалось только помочь с украшением елки. В этом году мы работали сверх меры, чтобы сделать все к сроку. Похоже, что день будет долгим. — Смирись с этим, Сара, — сказал Джексон, с удивлением наблюдая за мной. — Это Рождество. Самое удивительное время года. — Я вполне уверена, что ненавижу Рождество, — сказала я, поймав его краем глаза, когда проходила мимо и слабо улыбнулась. Когда я вернулась с парой ножниц и палкой, мужчина уже ушел, но Джексон был на месте и распутывал тоненькие нити белых лампочек для дерева. Их было очень много. — Боже, — сказала я, — на это уйдет вечность. — Час. — Он пожал плечами. — У меня были годы практики. — Звучит так, что ты закончишь раньше меня, — пробормотала я. — Я отмотала три фута ленты и отрезала ее. Затем я завязала свой первый бант на самом низу. — Сара, — проговорил Джексон. — Что? — Узлы, — он слегка качнул головой, — они должны быть одинаковыми. Я взглянула на неудачный результат свои трудов, который косо свисал на одну сторону с выбивавшимся концом ленточки. Я не была уверена, что мне не все равно. — Ты думаешь, что кто-нибудь обратит внимание на неаккуратные банты? Он, слегка прищурившись, посмотрел на меня. — Ну же. Почему ты вообще меня спрашиваешь? Ты просто делаешь работу, делаешь ее правильно и доводишь все до конца. — Ты это вычитал где-нибудь? — В чем дело? — Он улыбнулся в ответ на мой сарказм. — В частных школах не учат, как делать украшения? Он развязал мой бант и переделал узел. — Видишь, — он пояснил, как нужно делать, — делаешь верхнюю часть чуть длиннее, затем используешь нижний кусочек, чтобы сделать первую петлю. — Я наблюдала за его пальцами, его руками. Пальцы были длинными, а руки квадратными. Как у моего отца. — Затем продеваешь под верхнюю часть, поворачивая таким образом, чтобы бархатная сторона оказалась сверху. — Он сильнее потянул за петли, — на столбе висел аккуратный бант, и не было видно ничего кроме бархата. — Ножницы, — сказал он, протянув руку, как хирург в ожидании скальпеля. Я вложила их в его ладонь. Он сделал два быстрых надреза. — Заканчиваешь, обрезав концы в равных точках. Твоя бабушка была достаточно точной в этом. Он посмотрел на меня и улыбнулся своей старой улыбкой, нежной и искренней, которую я всегда ожидала и на которую полагалась. Я снова подумала, почему мне кажется, что он в последнее время злится на меня. Я стояла к нему так близко, что могла различить все его запахи: сильный чистый замах розового мыла и ели на его руках, летнего сена с конюшни, из которой он, вероятно, пришел сюда. Пока я так стояла, я думала, что чувство запаха, больше чем что-нибудь другое, обладает силой стирания времени. Что аромат может перенести тебя в любой момент с такой силой, таким притяжением, что ты почувствуешь, что стоит только открыть двери и ты снова окажешься в этом моменте. Прошлое накатило на меня, почти осязаемое, пока я стояла рядом с Джексоном, вдыхала его запах, и я хотела этого. Я хотела вернуть нас с Джексоном такими, какими мы были. — Ты проснулась? — спросил он. Я сделала шаг назад. Затем отмерила еще три фута ленты и отрезала. — Не мог бы ты показать мне еще раз, пожалуйста? *** За работой мы вели дружескую, ни к чему не обязывающую беседу, он — на дереве, а я на перилах лестницы. Я чувствовала себя неловко, но мне помогало то, что необходимо сосредотачиваться — с каждым разом мои банты становились все лучше. — Бабушка говорила, что тебя приняли в Святом Игнатии? — спросил он. — Они не хотели, но Хэтэуэй заставил их. — Сенатор? — Они с мамой старые друзья. Вообще-то, я думаю, что он может быть моим крестным. — Думаю, что это может пригодиться, — заметил он, — быть крестницей следующего президента. Я согласилась что да, может. — Тебе нравится?.. — Школа в Северне? Она вполне приличная. Она была интегрирована в восьмидесятых. — Ты в этом году выпускаешься. Что будешь делать дальше? Я удивилась, почему не имела ни малейшего понятия о том, чего хочет от жизни Джексон. — Я не люблю говорить о будущем, — сказал он. — Это больше не будущее, — сказала я. — Это следующий шаг. Это то, чем тебе следует заняться прямо сейчас. Он заколебался, как будто раздумывал, хочет ли он мне рассказывать. Меня ранило то, что он мне не доверял. — Я хотел бы изучать медицину в Хопкинсе? — наконец тихо ответил он.