* * * Десси поворачивает голову и видит, как Дудочник протягивает Радке руку – требует пятую, последнюю, стрелу. Десси хватается за штаны Карстена, с трудом поднимается на колени, кричит: – Себя, Радка! Сначала себя! («Сыбяя, Рыадыкыа!..» – отдается у нее в ушах.) Она так никогда и не узнает, как умудрилась девчонка понять ее слова, да и Радка никогда не узнает, что она поняла, но младшая сестрица ведьмы делает все так, будто сам Шелам нашептывает ей на ухо. Радка берет стрелу, с усилием проводит острым краем наконечника по предплечью, макает кончик в выступившую кровь, передает стрелу Дудочнику. Тот оттягивает тетиву, прицеливается, отпускает. Птица бросается навстречу стреле. Гортанный крик, последний всплеск белых крыльев, и птица (для всех – стремительно, для Десси – бесконечно медленно) падает в гигантский темный костер. Карстен хватает Десси за плечо, рывком поднимает на ноги. Они бегут по мосту. Спрыгивают на берег. Десси падает на землю, прижимается к ней, отдает оставшийся огонь. И снова чувствует пинок под ребра. Она переворачивается на спину. Над ней на фоне разметанных ветром грозовых облаков возвышается Карстен. – Что ты сделала с моим замком, ведьма? – спрашивает он сурово. Десси улыбается. Ей приятно вернуться в мир обычных голосов. – Не тревожься, доменос. Огонь потухнет, когда выгорит все белое колдовство. К человеческим вещам он не притронется. Карстен недоверчиво хмыкает, отворачивается. Десси встает с земли, отряхивает юбку. На земле остаются два обугленных отпечатка ее ладоней. Глава 16 Замок все еще полыхает, огонь гудит, но дым и жар остановились над рекой, будто кто-то поставил им невидимую границу. Победители собираются восвояси. Десси отводит Радку в сторону. – Я тебе еще кое-что сказать должна, – говорит она тихо и виновато. – Та Привиденьица была Даната, кузнецова сноха. Ну помнишь, мертвая женщина, которую с ребеночком разлучили? Помнишь, Гнешка рассказывала. Так вот, надо, чтоб ты знала. Она ушла оттого, что ты ей своего ребенка отдала. – Как это? – ахает Радка. – Когда стрелу в свою кровь обмакнула. Это магия и есть. – И что со мной теперь будет? – Родишь на одного ребенка меньше, чем должна была. – А если он у меня всего один был?! – Значит, никого не будет. Поверь, я бы все отдала, чтоб вместо тебя там быть. Но только ничего не воротишь уже. Но только знай, ты Данату от такой боли избавила, какую и вообразить нельзя. А мне, наверное, и отдавать некого… – Последнюю фразу Десси бормочет себе под нос. Радка кусает губы, уклоняется от руки Десси. Карстен стоит достаточно близко и слышит все. Ему хочется схватить шеламку за плечи, потрясти как следует и крикнуть ей в лицо: «Как ты смеешь?! Что ты делаешь с нами?!» Но он сдерживается. Впереди еще осень, зима, весна, и им с шеламкой никуда друг от друга не деться. По крайней мере, пока. * * * Кали снова сбежал в город, и старый Глас в одиночестве бродит по избе, беседует с тараканами, иногда хватает два горшка и колотит одним о другой, пока оба не разлетаются вдребезги. Даже сейчас, когда ни ума, ни памяти в нем почти не осталось, старая обида не дает ему покоя. Увели, огонь бурый, Силу шеламскую из самых рук вытащили! Разве ж он за нее по-честному не заплатил?! Заплатил же. Самого Хозяина Лесного не испугался, это вам как?! В самую темную ночь осеннюю в лес ходил и, когда Хозяин его нашел, не забоялся, чураться не стал, как вам это?! И договор свой выполнил час в час. На Лунев замок порчу наслал. Зачем-то замок этот Хозяину понадобился, это один Шелам ведает зачем. А Хозяин, как обещал, шеламца до смерти довел. Глас видал, как тогда от шеламца все шарахнулись. Как же! Тронешь его, он тебе силу свою и сбросит. А ты потом душу лесу продавай, после смерти не к добрым людям, а к зверью да нечисти лесной уходи. Шарахнулись! Ровно мыши побежали. И Глас уже выйти был готов благодетелем. Силу забрать. Надо ж тебе, мол, помереть хоть спокойно, бедняге, – с копьем в горле разве жизнь? А тут эта дерьмовка рыжая возьми и сунься! Звали ее! Шуры-муры у нее, понимаешь! Так и пришлось благодетелю в кустах сидеть да ее вытье слушать. Хорош Хозяин, хорошо договор держал! А потом пришлый этот колдун к Луням приперся. Глас и понять ничего не смог. Просто хватило его, шарахнуло по башке, да и понесло куда-то. И вот бродит он теперь скотиной бессмысленной, а Сила, что своя, что шеламская, вся сквозь пальцы утекла. А знаете, каково это – Силы лишиться! Да все равно, что причинные места откромсать! И за что ему такое? За что?! Хлопает ставень окна. Глас вскидывает голову. У окна стоит молодая женщина в длинной белой рубашке. Она простоволоса, на руках у нее – завернутый в белый платок ребенок. Ребенок смеется, тянет женщину за волосы, та осторожно гладит его ручку. Глас кидается к печке, начинает шарить за нею, бормочет обрывки заклинаний. Женщина сажает ребенка на лавку, подходит к колдуну, и ее белые прохладные ладони смыкаются на его шее. Глас хрипит, безуспешно отбивается, потом затихает. * * * Кали возвращается вечером и закрывает остекленевшие глаза деда. Зажигает восковую свечу, садится за стол, подпирает голову руками. Вот и прошляпил, пропала дедова Сила, утекла невесть куда! И даже выругаться как следует нельзя. Ночью, да еще при мертвеце – беды потом не оберешься. Кали размышляет, как бы положить старика в гроб, чтобы никто не увидел его свернутой шеи. Увидят, так на кого подумают? Ясно на кого. И еще о многом нужно подумать. Кали смотрит на огонь свечи, поглаживает уродливый шрам на левой щеке, а за стенами дома разгулявшийся ветер выдирает полными горстями листья из крон деревьев. Наступает осень. Часть вторая. Белый рыцарь. Осень