В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях, за зеркалом, в кровати, в спинке стула, опять в тазу, в распятьях, в простынях, в метле у входа, в туфлях. Все уснуло[2]. Платья с легким шелестом опустились на пол. Лишь чуть заметный трепет юбок выдавал присутствие в них жизни. Шуба, тихонько хрюкнув, свернулась клубочком. Колеты, блио, плащи попадали вповалку друг на друга. – Говори еще, – потребовала Десси. Уснуло все. Окно. И снег в окне. Соседней крыши белый скат. Как скатерть ее конек. И весь квартал во сне, разрезанный оконной рамой насмерть. Уснули арки, стены, окна, всё. Булыжники, торцы, решетки, клумбы. Не вспыхнет свет, не скрипнет колесо… Ограды, украшенья, цепи, тумбы. Уснули двери, кольца, ручки, крюк, замки, засовы, их ключи, запоры. Нигде не слышен шепот, шорох, стук. Лишь снег скрипит. Все спит. Рассвет не скоро. Уснули тюрьмы, замки. Спят весы средь рыбной лавки. Спят свиные туши. Дома, задворки. Спят цепные псы. В подвалах кошки спят. Торчат их уши. Спят мыши, люди. Лондон крепко спит. Спит парусник в порту. Вода со снегом под кузовом его во сне сипит, сливаясь вдалеке с уснувшим небом[3]. Дудочник замолчал. Теперь не слышно было даже шелкового шелеста. – Рейн, мерзавец, ты что тут натворил? – спросил Карстен сонно. Рейнхард недоуменно заморгал, но не ответил, глаза его сами собой закрылись, потом голова упала на грудь. – Он тут ни при чем, – пояснил Дудочник. – Просто одежда тут отлежала полсотни лет, ну и озверела малость от одиночества. Ты бы, наверное, тоже озверел. – Мгм, – согласился Карстен, прислоняясь к стене. * * * Десси с Дудочником вывели из подвала двух сонных княжат, повстречали на кухне не менее сонных (чтобы не сказать снулых) Радку с Мильдой и дружно выгнали всю четверку во двор на свежий воздух. Потом снова спустились вниз, заперли дверь в опасную кладовую, сунули на место засова кочергу. Когда они вышли во двор, все заколдованные уже проснулись. И немудрено. С неба крупными хлопьями сыпался снег. Прямо на зеленую траву, на чуть пожелтевшие листья, на сухое замковое дерево. Но люди в замке, слава Шеламу, собрались уже привычные, никаких вопросов не задавали, просто молча приняли к сведенью новое чудо. Десси хлопнула Дудочника по плечу: – Силен ты, братец. Тот улыбнулся: – Не я. – Да, к слову, кто такой игумен? Дудочник задумался. – Хозяин Леса, – сказал он наконец. Десси кивнула. Глава 19 Снег под солнечными лучами сошел уже к вечеру, но Гнешку он все равно встревожил. По ее приметам выходило, что это к тяжелой зиме. Кроме того, голова у Гнешки была не пустая, и повитуха разом сообразила, что неожиданный этот снегопад сильно похож на такую же ниоткуда взявшуюся грозу. А сообразив, выложила все это Десси и прибавила, что людям в деревне боязно становится. Однако шеламка ничего путного ей не ответила – знай, загребала ложкой овсяную кашу из горшка и, казалось, беспокоилась только о том, чтобы не зачерпнуть больше, чем Гнешка с Радкой. На другой день все пошло и того хлеще. Отмывать пропахший гнилью замок пришлось одной Радке. Десси все утро просидела на завалинке, глядя куда-то в пустоту и сосредоточенно мочаля стебель ревеня, потом забралась в книжную клеть к Дудочнику и проболтала с ним еще полдня. Вечером она наведалась в гости к Карстену и Рейнхарду. Княжата жили, как и полагается, в доме у деревенского старосты – мужика, как заметила Десси издали, весьма степенного и медлительного. И осторожного, поскольку сам он шеламку предпочел не заметить и выслал ей навстречу свою жену. У нее Десси между делом поинтересовалась, куда подевалась уцелевшая замковая дружина, и услышала в ответ: «А, забодай их… – быстрый взгляд через плечо, – …Солнце, разбежались кто куда. И то хорошо – шума и баловства меньше стало». Потом Десси провели в горницу. Карстена шеламка попросила об одолжении. Объехать завтра деревни домена, разыскать десятников и позвать их назад в замок. Для начала – просто потолковать. Карстен возмутился: – Мне к моим же людям на поклон идти?! – Здесь приграничье, доменос, – отозвалась Десси. – Они за тебя потом умирать будут. Карстен уже успел возненавидеть шеламкину манеру говорить голую правду, но взглянуть на собственное воинство и в самом деле стоило. * * * Подданные восприняли приезд Карстена как небольшой поход за данью, но отнеслись к этому весьма благосклонно: год уже ничего не собирали, пора и честь знать. В результате княжич вернулся домой с седельными сумками, полными всякой снеди: окорока, колбасы, связки грибов, соленая рыба. Кроме того, удалось разыскать без малого три десятка воинов из бывших пяти десятков, так что Карстен не без оснований собой гордился. Мильда умилилась, а потом со слезами на глазах поведала своему воспитаннику о новых выходках шеламки. Оказалось та, едва Карстен уехал, стащила из замка всю медную утварь – светильники, посуду, украшения, унесла к кузнецу, и тот порубил все на мелкие осколки. После этого чумовая баба забралась в подвал, заперлась в винном погребе и до сей поры оттуда не показывалась. Карстен, ругаясь на чем свет стоит, побежал в замок – спасать семейное достояние. Ведьма и в самом деле была в погребе, и несло от нее вином – хоть нос затыкай. Как раз сцеживала себе из бочки новый ковшик. Карстен почувствовал, что еще немного – и он сможет убить женщину. – А, доменос, свет глаз моих! – приветствовала его ведьма. – Помочь пришел? Вот славно! – Ты что еще придумала? – поинтересовался Карстен.