Пастух у каждого свой. Внешне это обыкновенный человек, ничем от прочих не отличающийся и чаще всего ведать не ведающий о своем предназначении, но тем не менее неуклонно его исполняющий. А предназначение у Пастуха такое: он несколько раз в жизни меняет своему подопечному судьбу. Бросает на землю огрызок яблока, на котором подопечный поскальзывается и ломает ногу. Или срезает кошелек, который вышила подопечному его суженая. Или в последний момент уговаривает капитана не брать подопечного на борт. Поэтому разумный человек по меньшей мере трижды в году устраивает угощения для духа своего Пастуха, хотя мало кто знает своего Пастуха в лицо. Все это, конечно, бредни, противные Солнцу, но сейчас Сайнем почти не сомневался в том, что видит своего Пастуха. А видел он перед собой молодую женщину с прекрасным лицом и соразмерной фигурой, одетую в белое блио, платье из алой парчи, расшитое узорами из зеленых листьев и разноцветных птиц, и в зеленый же плащ с серебряной бахромой. Ее платье скрепляли на обоих плечах золотые пряжки с диковинными ликами зверей. Ее волосы цвета летнего ириса или красного золота покрывала ажурная золотая сетка, снежинки таяли на них, и капли воды искрились в солнечных лучах, словно бриллианты. Белее снега были ее шея и волосы. Нежным румянцем светились ее щеки. Словно пурпурная наперстянка были ее губы и словно колокольчики – глаза. Гордым был изгиб ее тонких бровей. От ее волос и кожи веяло ароматом фиалок. Высоки были ее нежные плечи и длинны белоснежные пальцы. О прочих ее достоинствах, а именно о длинных стройных, мягких и белых, будто пена волны, боках, теплых и нежных бедрах, маленьких и стройных голенях и гладких прекрасных пятках Сайнем неоднократно слышал от придворных певцов. Это вовсе не означало, что придворные певцы сами, на опыте, убедились в истинности всех своих слов. Совсем напротив. Им оставалось лишь вздыхать: «Каждая хороша, пока не сравнишь с Исгерд. Каждая мила, пока не сравнишь с Исгерд». Но то все вздохи были. У прелестей Исгерд был лишь один и довольно суровый хозяин. Сайнем преклонил перед красавицей колено и поцеловал ее подол, совсем как в те славные времена, когда первые дамы столицы звали его не иначе как «обаяшкой». – Грамерси, что навестили меня, матушка, – сказал он. – Со времени нашей последней встречи вы замечательно помолодели. Глава 22 Почему-то почти у каждого человека с матерью связана какая-то история. Не был исключением и Сайнем. Более того, его история – всем историям история. А дело обстояло так. Тогда тоже выдался снежный вечер, прозрачный, самую чуточку морозный, и над крылечками домов покачивались разноцветные фонарики, а снежинки бесшумно и деликатно ложились на мостовые столицы, чтобы заскрипеть потом под сапогами трех молодых и слегка хмельных столичных щеголей. Шуршали три парчовых, подбитых мехом плаща – ярко-зеленый, синий с серебром и желтовато-бурый. И Глан (Глан или Глен?) говорил, что снег пахнет совсем как его подружка белошвейка. – Будем смотреть правде в глаза – прачка она, прачка, – фыркал Сайнем. (Синий плащ был его и придавал глазам хозяина слабое подобие той самой колокольчиковости, которой впоследствии с таким совершенством овладела Сайнемова матушка.) – Будем смотреть правде в глаза, у вас сегодня гости, – парировал Глан (Глен?). – Разве? – у дивился Сайнем. – Мы сегодня не принимаем. – Да? А ты сам посмотри. – И Глан указал на возвышающийся в конце улицы дом Сайнемова отца. – Да не туда, выше, выше гляди, чье там окошко светится? Сайнем глянул. И мостовая под ним тихонько качнулась и начала уплывать из-под ног. Молодой человек понял, что не просто хватил сегодня лишнего, а допился до зеленых ящериц. Вернее, до золотых змеев. Окно в самом деле светилось. На третьем, самом верхнем, этаже, у основания маленькой нарядной башенки – матушкины покои. И не просто светилось (кармин и лазурь витражей до сих пор словно отпечатаны у Сайнема на роговице, стоит закрыть глаза – и вот они), а было распахнуто, и к нему прямо из мутно-серых туч спускался золотой сверкающий змей. У Сайнема от этой красоты скрутило желудок. Да, болтали об этом во дворце, острили, за спиной шушукались, но чтобы своими глазами… Чтобы вот так тебя, как латной рукавицей в нос… – Чудеса да и только, – протянул Глан с усмешечкой. – Только, значит, законный муж за порог, как вокруг такие чудеса начинаются… – Ничего, – пообещал Сайнем, проверяя, легко ли ходит в ножнах меч, – сейчас одним чудом станет меньше. Дальше пошло все как по-писаному. Он бежал, задыхаясь, по лестнице, врезался в дверь плечом, почти что выбил, но потом сообразил, что дверь окрывается в другую сторону, распахнул, влетел с криком: «Защищайся, скотина!» (Сдохнуть со смеху можно, как вспомнишь на трезвую голову.) И даже успел пару раз рубануть по упругому золотому телу (от каждого удара – искры фонтаном), а потом увидел нечто такое, чего не забудет никогда. Как его матушка, прикрывая наготу покрывалом да прядями тогда еще бледно-пепельных волос, поднимается со своего ложа и задувает горящий в изголовье кровати светильник. Сайнем, разумеется, тут же теряется, опускает меч и получает такой удар по шее, что голова едва не вылетает окошко. Занавес. Конец «Песни о Сайнеме, защитившем честь семьи от золотого змия». А дальше пошло еще смешнее. Назавтра, заполдень, как только юный герой пробудился, его потребовал к себе батюшка. И с печалью в голосе поведал, что милорд сын вчера с пьяных глаз напал на одного из Духов Хранителей столицы. (Где напал и почему – о том речи не было.) О происшедшем стало известно Солнечным Магам. И теперь они, опасаясь мести Духа, хотят забрать нарушителя к себе на Остров. Так сказать, умертвить его в одном обличье (юного героя передернуло) и возродить в другом (юного героя передернуло еще раз). Лодка с Острова придет за милордом сыном завтра поутру. Юный герой от таких новостей, мягко говоря, обалдел. Придворная служба – псу под хвост, беззаботная жизнь – псу под хвост, вообще все будущее – туда же. Вместо этого извольте умирать и возрождаться. За что?!! Полным идиотом он себя тогда еще не считал, а потому использовал оставшуюся у него ночь по назначению – то есть сбежал. Почти что полную седмицу юный герой мотался по столице от друзей к подружкам. Наверное, мог и совсем убежать, в то же Пришеламье, – здесь о происхождении не спрашивали, но на такое он пока решиться не мог. А главное, он еще и болтал без умолку, рассказывал всем свою печальную историю и допытывался – как, отчего, почему. Друзья от расспросов мрачнели и осторожно выставляли юного героя за дверь. Разумеется, в конце концов Солнечные Маги его выследили. Дальше – Остров. Бараки, дощатые лежаки, туники из грубой шерсти, постный суп. Подъем до рассвета, отбой заполночь. Ученики в два раза его моложе, а что касается происхождения… гм-гм! Обо всем остальном рассказывать не полагается, но слухи, что ходят по столице, недалеки от истины. Сайнем наверняка бы свихнулся, но, по счастью, напал на самую светлую мысль в своей жизни. Все, что происходило с ним, было смешно. И сам он смешон. Как осознаешь себя – бывшего придворного красавца – этаким нестриженым и немытым козопасом в окружении дюжины недорослей, которые для развлечения наколдовывают друг другу по горсти блох за шиворот, – расплачешься от смеха. А когда, года этак два спустя, добрались и до оборотней и узнали, что подобного рода магия позволена лишь Хугину Верховному, Сайнем вообще чуть со смеху не лопнул. Понял наконец, кто его и за что. Вернее, кого он тогда треснул мечом по спине. Дух Хранитель Города, значит? Ну-ну! Но между тем дела его на Острове Магов шли не так уж плохо. Да ладно, что там скромничать, блестяще они шли. Давно уже жил он в отдельной комнате, спал на тюфяке и укрывался отдельным одеялом. А все это для всех, кто понимает, означало одно: у молодого человека большие задатки, и учителя им весьма довольны. Словом, к концу второго года Сайнем вполне примирился с положением дел: может, ему и вправду на роду написано стать волшебником – что же с судьбой спорить? А судьба явно решила вознаградить несчастного героя за все мытарства. К концу третьего года он стал Магом, был наречен Вианором, и почти тут же его избрали Хранителем Равновесия Эона. Повод для гордости – Сайнем первым достиг столь почетного поста в столь юном возрасте. А потом – коронация. И не только короля на ней стукнули под коленки. У Сайнема, слава Солнцу, глаза уже малость прорезались, и он сумел в последний момент разглядеть, где для него приготовлена яма. Если ты Хранитель Равновесия, изволь покарать применившего недозволенное колдовство. Но если нарушитель, защищаясь, тебя прихлопнет – тогда извини. Значит, Солнце посчитало тебя неправым. А нарушитель – сам Хугин, Видящий Мыслью. На защиту Солнца Сайнем не рискнул положиться. Солнце, как известно, шельму метит, да не скоро кажет. В итоге над этой шуткой Верховного он смеялся уже в чужанских горах. * * * Вот так и получилось, что матушку Сайнем не видел уже ровных четыре года, и, судя по тому, как она похорошела, друг у нее был все тот же и все так же преданно о ней заботился. А если прекрасная Исгерд, вместо того чтобы наслаждаться прелестями столичной жизни, мотается в здешней глуши вместе с королевским обозом, значит, ее другу нынешняя кампания чем-то интересна. Это и будем иметь в виду. – Как ты возмужал, – сказала златокудрая красавица. – Совсем большой стал. – Благодарю вас, – ответил Сайнем. – Я старался. Глава 23 Десятники собрались в Луневом Гнезде, и Карстен рассказал им Дессин план уже от своего имени. Те из солдат, кто поумнее, сразу сообразили, что без шеламки тут не обошлось, но это – к лучшему. На лесных колдунов в приграничье крепко полагались. После совета два десятка человек отправились в сторожевые разъезды, как оно и было испокон века. Еще дюжина вояк засела в замке и принялась крутить факелы из просмоленной пеньки. Обломки медных сосудов бросили в котлы с прокисшим вином, туда же опустили две сотни факелов. – Теперь остается надеяться на любезность дивов, – подытожил Карстен. – Пусть погуляют в Королевстве еще пару седмиц. – Если чужане придут раньше, твои солдаты их помотают, – ответила Десси. – Но ты помолись своему Солнцу, чтобы такого не случилось. Однако пока чужане не показывались, и Мильда погнала безработных солдат расчищать замок. Десси была ей так благодарна, что старалась не попадаться на глаза. Теперь шеламка целые дни торчала на кухне, паря репу с брюквой и жаря мясо на всю ораву, а по ночам бродила по галерее или по внешней террасе у бойниц и бормотала: «Дырка! Во всей затее дырка! Ох, пропадем!» – пока Дудочник не вылезал из своей клети и не гаркал: – А ну спи! Хватит выть, собака баскервильская! Десси, испугавшись незнакомого ей божка, утихомиривалась. * * * – Мне нужно серьезно поговорить с тобой, сынок. Речь идет о безопасности всего Королевства. И о твоей судьбе тоже. – Я весь внимание, матушка. «Сделай морду проще, волшебник! Она считает тебя идиотом, так не порти хорошего впечатления о себе!» Он подал Исгерд руку, и они стали прогуливатся по двору. Из туч выглянуло солнышко и принялось, как кошка, слизывать выпавший снег. – Скажи, ты не хотел бы вернуться в столицу? – О чем вы толкуете, матушка? Мне что-то невдомек. – Правда? Но ведь все просто. Годы прошли, Дух Хранитель уже не гневается на тебя. Я… принесла ему богатые жертвы и умоляла простить моего сыночка. Мне невыносимо думать о том, что ты скитаешься невесть где, голодный, полуодетый, и тебе не с кем даже поговорить по душам. – Матушка, о чем вы говорите?! Я боюсь верить вам. Вернуться в столицу! Быть прощенным! Если б вы знали, как я корю себя за то, что заставил вас столько страдать… – Ну что ты, не надо. Сыновья всегда причиняют горе своим матерям, а матери всегда их прощают, так уж повелось испокон веку. Сайнем вновь поцеловал подол ее платья. Она ласково потрепала его по голове и подняла с колен. – Так вот, поговорим о твоем возвращении. Говорят, ты дружен с тем дивом-отступником. – Вроде бы так, матушка. – И еще говорят, что он просит в награду за службу земли в Пришеламье.