Или, скажем, пациент не может выбрать одну из двух женщин. По мере продвижения анализа все более проясняется, что для него вообще чрезвычайно трудно полностью посвятить себя чему-либо или кому-либо: женщине, идее, работе или дому. И здесь аналитик сумеет подойти к проблеме с разных сторон. Во-первых, пока всеобщность затруднения не выявлена, нужно найти, что входит в частное решение. Когда начинает вырисовываться общая нерешительность, аналитику может открыться гордость пациента тем, что он может управиться со всем (как говорится, съесть пирог и сохранить до крошки), и, следовательно, необходимость сделать выбор создает у него чувство позорного падения. С другой стороны, с точки зрения подлинного я, аналитик предположит, что пациенту трудно посвятить себя чему-либо потому, что он слишком далек от себя, чтобы знать свои предпочтения и цели. Пациент жалуется на свою уступчивость. В будни и выходные он обещает или делает ненужные ему вещи просто потому, что другие этого хотят или ждут. И здесь тоже, соответственно контексту в данное время, за проблему можно взяться с двух концов: пациент хочет избежать трений, не ценит своего времени, гордится своей способностью сделать все на свете. Однако аналитик сумеет просто задать вопрос: «А Вам никогда не случалось спросить у себя о том, чего Вы хотите или что считаете правильным?» Помимо пробуждения подлинного я таким косвенным путем, аналитик не упустит возможности явно ободрить пациента при любом признаке того, что тот проявил большую независимость мысли или чувства, принял на себя ответственность, заинтересовался правдой о самом себе, поймал себя на своих претензиях Надо или вынесениях вовне. Это включает поддержку любой попытки самоанализа в промежутке между сессиями. Более того, аналитик покажет или подчеркнет особое влияние таких шагов на отношения пациента с людьми: он стал меньше бояться других, меньше зависеть от них, а потому больше способен испытывать к ним дружеские чувства, сочувствовать им. Иногда пациента и не нужно подбадривать, поскольку он и так чувствует себя свободнее и живее. Иногда он склонен преуменьшать важность пройденных шагов. Тенденцию отнестись к ним небрежно нужно анализировать, потому что она может указывать на страх, касающийся появления подлинного я. Вдобавок аналитик спросит пациента, что дало ему в данный момент возможность быть более непосредственным, принять решение или сделать что-то для себя. Такой вопрос может помочь понять, какие факторы отвечают за то, что пациенту хватило смелости быть самим собой. Пациент понемногу обретает твердую почву под ногами, а значит и способность вступить в борьбу со своими конфликтами. Это не значит, что конфликты только теперь стали видны. Аналитик видел их давно, и даже пациент чувствовал их признаки. То же самое верно для любой другой невротической проблемы: процесс ее осознания – это пошаговый, постепенный процесс, а работа над ней идет в продолжении всего анализа. Но без уменьшения самоотчуждения у пациента нет возможности почувствовать эти конфликты своими – и сразиться с ними. Как мы видели, многие факторы вносят вклад в то, что осознание конфликтов становится разрушительным переживанием. И самоотчуждение среди них играет выдающуюся роль. Простейший путь понять эту связь – представить себе конфликт в рамках межличностных отношений. Положим, что человек теснейшим образом связан с двумя другими людьми (отцом и матерью или двумя женщинами), которые тянут его в разные стороны. Чем меньше он знает о своих чувствах и убеждениях, тем больше он будет метаться туда-сюда и разрываться на части. И напротив, чем тверже он укоренен в самом себе, тем меньше он будет мучиться от этих рывков и толчков. Пациенты начинают осознавать свои конфликты очень по-разному. Они могли отдавать себе отчет, или только теперь начали это делать, о двойственности своих чувств в определенных ситуациях (например, это амбивалентные чувства к родителям, к супругу), о противоречащих друг другу установках по отношению к сексуальности или направлениям в научно-философском мышлении. Например, пациент может знать, что ненавидит мать и предан ей. Выглядит это так, будто он осознает конфликт, хотя бы по отношению к конкретному человеку. Но на самом деле он видит это так: с одной стороны, ему жалко мать – она мученица, а потому несчастна; с другой стороны, он в ярости от ее удушающих требований исключительной преданности. И обе реакции могут быть вполне понятными для человека его склада. Далее, то, что он принимает за любовь или сочувствие, становится яснее. Ему Надо быть идеальным сыном, он Должен принести ей счастье и удовлетворение. Поскольку это невозможно, он чувствует себя «виноватым» и удваивает внимание. Это Надо не ограничивается (как далее оказывается) единственной ситуацией; в жизни просто нет таких ситуаций, где бы ему не было Надо быть абсолютным совершенством. Тогда всплывает следующая составляющая конфликта. Он еще и достаточно замкнутый человек, со скрытым требованием, чтобы его не беспокоили и ничего от него не ждали, и он ненавидит тех, кто это делает. Прогресс здесь в том, что приписывая сперва свои противоречивые чувства внешней ситуации (характеру матери), он пришел к осознанию своего собственного конфликта в отношении к конкретному человеку и наконец – к пониманию главного своего конфликта, который заключен в нем самом, а потому разыгрывается во всех сферах его жизни. Другие пациенты могут сперва лишь вспышками видеть противоречия в своей главной жизненной философии. Смиренный тип, например, может неожиданно понять, что в нем довольно много презрения к людям, или что он бунтует против необходимости быть с ними «вежливым». Или же у него может быть беглое осознание того, что он требует себе необыкновенных привилегий. Хотя сперва это не поражает его, даже как противоречие, не говоря уже о конфликте; он постепенно понимает, что это действительно противоречит его чрезвычайной скромности и любви ко всем на свете. Затем у него появляются преходящие переживания конфликта, такие, как слепая ярость на себя за то, что он «позволяет себя доить», когда в ответ на его компульсивную готовность помочь «любовь» не приходит. Он совершенно оглушен этим переживанием – и оно уходит в глубину. Затем могут появиться очертания его табу на гордость и выгоду, такие жесткие и иррациональные, что это начинает его удивлять. Когда подтачивается его гордость своей добротой и святостью, он может начать осознавать, что завидует другим; начинает видеть свою расчетливую жадность при получении и скупость при отдаче. Продолжающийся в нем процесс можно описать отчасти как расширяющееся знакомство со своими противоречивыми склонностями. И каким образом пойдет это знакомство, таким образом и ослабеет постепенно шок от увиденного. Динамически более важно, что став сильнее за время анализа, он способен уже понемногу смотреть в лицо своим противоречиям, – и, следовательно, работать над ними. А некоторые пациенты так смутно видят и форму и значение своих конфликтов, что сперва непонятно, о чем же идет речь. Они могут говорить о конфликте между разумом и чувствами или между любовью и работой. В такой форме конфликт недоступен для работы над ним, поскольку ни разум с чувствами, ни работа с любовью не являются вещами несовместимыми. Аналитик пока еще не может подойти к конфликту прямо. Он только отмечает себе, что в этой области должен быть конфликт. Помня об этом, он пытается постепенно понять его содержание у данного пациента. Нередко пациенты сперва не считают свой конфликт личностным, а приписывают его внешним обстоятельствам. Например, женщины могут подводить под конфликт между любовью и работой культуральную основу. Они укажут, что женщине на самом деле трудно сочетать карьеру с ролью жены и матери. Постепенно до них доходит, что у них есть внутренний конфликт в этой области, и он важнее реальных внешних препятствий. Короче говоря, в своей любовной жизни они могут быть склонны к болезненной зависимости, тогда как в их работе видны все родимые пятна невротического честолюбия и потребности в торжестве. Эти последние тенденции обычно подавлены, но достаточно живы, чтобы допускать какую-то продуктивность – или, по крайней мере, успех. С точки зрения теории, они пытаются вложить все смирение в любовь, а все захватнические тенденции – в работу. На самом деле, провести четкую грань невозможно. И в ходе анализа становится ясно, что влечение к власти действует также и в их любовных отношениях, а склонность пренебрегать собой – в их карьере, в результате чего они все больше несчастны. Пациенты могут также откровенно предъявлять то, что аналитику видится кричащими противоречиями в их жизненном пути и системе ценностей. Сперва они просто медовые, сама легкость, уступчивость, даже что-то жалкое может проглядывать в них. Затем на передний план выходит влечение к власти и престижу и может проявиться, например, в том, что они бьются за высокое положение в обществе, за победы над женщинами, с отчетливым оттенком садизма и хамства. Один раз они высказывают убеждение, что не вынесли бы недоброжелательства, а другой раз (не беспокоясь о противоречии) взрываются от дикой мстительной ярости. Или же, с одной стороны им хочется через анализ получить способность мстить, не дрогнув душой, а с другой стороны – святую отрешенность отшельника. И они просто не понимают, что эти качества, влечения или убеждения находятся в конфликте. Вместо этого они гордятся, что способны к такому размаху чувств или убеждений, к какому неспособны те, кто «топчется на узкой тропе добродетели». Внутренняя раздробленность доходит до крайностей. Но аналитик не может взяться за нее непосредственно, потому что пациенту требуется ее сохранить, пусть даже ценой невероятного притупления чувства справедливости и ориентации в системе ценностей, отбрасывания свидетельств реальности, увиливания от любой ответственности. Здесь тоже смысл и сила влечений к захвату и смирению постепенно будет обрисовываться все более четко. Но от одного этого не будет никакой пользы, пока не будет проделана большая работа над уклончивостью пациента и его бессознательной нечестностью. Обычно это включает работу над его чрезвычайно широким и упорным вынесением вовне, над тем, что свои Надо он выполняет лишь в воображении, над его изобретательностью в том, чтобы находить себе неубедительные извинения и верить в них, чтобы защититься от самообвинений. («Я так старался, я болен, у меня столько неприятностей, я не знал, я ничего не мог, ведь уже есть улучшения» и т.п.) Все эти меры позволяют ему сохранить подобие внутреннего мира и спокойствия, но и ослабляют его нравственное чутье и, следовательно, способность почувствовать ненависть к себе и свои конфликты. Эти проблемы требуют продолжительной работы, но тем самым пациенты могут постепенно достигнуть достаточной внутренней цельности, чтобы осмелиться пережить свои конфликты и вступить с ним в схватку. Подведем итог: конфликты, в силу своей разрушительной природы, затемнены в начале аналитический работы. Если их вообще можно разглядеть, то только в особых ситуациях, или же они видятся в слишком неясной, слишком общей форме. Они могут являться сознанию вспышками, слишком короткими, чтобы что-то переосмыслить. Они могут быть раздробленными. Перемены отношения к конфликтам во время терапии идут в следующих направлениях: пациент понимает их именно как конфликты и как свои личные конфликты; и пациент доходит до их сути: прежде он видел только их отдаленные проявления, теперь он начинает видеть, что же именно входит в нем в конфликт. Хотя такая работа трудна и полна разочарований, она освобождает. Вместо готового ригидного решения, перед пациентом и аналитиком предстают конфликты, подвластные аналитической работе. Главное решение данной личности, ценность которого постоянно снижалась в процессе анализа, наконец лопается. Более того, раскрываются и получают возможность развития ранее непроявившиеся или мало развитые стороны личности. Несомненно, первыми всплывают на поверхность еще более невротичные влечения. Но это полезно, так как смиренной личности необходимо сперва увидеть собственную своекорыстную эгоцентричность, прежде чем создастся здоровое самоутверждение; он должен сперва испытать свою невротическую гордость, прежде чем приблизится к настоящему самоуважению. Соответственно, захватнический тип сперва должен почувствовать себя жалким, пережить острую потребность в других людях, прежде чем у него разовьется искренняя скромность и нежность. Когда вся эта работа позади, пациент способен непосредственно взяться за самый общий конфликт – между гордыней и подлинным собой, между влечением довести до совершенства свое идеальное я и желанием раскрыть заложенные в себе потенциальные возможности. Происходит постепенное размежевание сил, центральный внутренний конфликт попадает в фокус работы, и главная задача аналитика в последующее время – следить, чтобы он в фокусе и оставался, потому что пациент склонен терять его из виду. Вместе с размежеванием сил наступает самый благоприятный, но и самый беспокойный период анализа (продолжительность его и степень напряженности могут быть различными). Напряженность работы – прямое выражения ярости внутренней битвы. Она соответствует фундаментальной важности того, что поставлено на карту. По сути, это вопрос: хочет ли пациент сохранить то, что еще осталось от величия и блеска его иллюзий, требований, ложной гордости, или же он сумеет принять себя как человека – со всей человеческой ограниченностью, со своими особенными трудностями, но и с возможностью роста? Я дерзну сказать, что нет более серьезного распутья на нашем жизненном пути. Этот период характеризуется подъемами и спадами, часто быстро сменяющими друг друга. Иногда пациент делает шаг вперед, и мы можем это увидеть по многим признакам. Его чувства ожили; он ведет себя более непосредственно; он способен думать о конструктивных вещах, которые он сделает; он держится более дружественно или сочувственно с другими. Он живее осознает многие аспекты своего самоотчуждения, и сам ловит себя на них. Он может, например, быстро заметить, когда его «нет» в какой-то ситуации, или что, вместо того чтобы заглянуть в себя, он начал обвинять других. Он может понять, как мало на самом деле он сделал для себя. Он может вспомнить случаи, когда он был нечестен или жесток, с более строгим и мрачным суждением и сожалением, но без сокрушительного чувства вины. Он начинает видеть в себе что-то хорошее, осознавать у себя определенные достоинства. Он может воздать себе должное за упорство своих стремлений. Этот более реалистичный подход к себе может проявиться и в сновидениях. Так, в одном из своих сновидений пациент увидел себя в символической форме: ему приснились летние домики, подразвалившиеся, потому что в них долгое время не жили, но сделанные из хорошего материала. Другое сновидение указывает на попытку отделаться от ответственности за себя, которую, в конце концов, пациент честно признал: ему снилось, что он подросток, и забавы ради запрятал в чемодан другого мальчика. Он не хотел причинить ему вреда и не чувствовал к нему вражды. Он просто забыл о нем, и мальчик умер. Спящий вяло пытается увильнуть, но тогда к нему обращается некое официальное лицо, исполняющее свои обязанности, и указывает ему, очень человечно, на простые факты и их последствия. Такие конструктивные периоды сменяются откатом назад, существенной частью которого является возобновление приступов ненависти и презрения к себе. Эти саморазрушительные влечения могут переживаться как таковые, или могут быть вынесены вовне, через мстительность, чувство обиды, садистские или мазохистские фантазии. Или же пациент слабо осознает свою ненависть к себе, но остро чувствует тревогу, которой он реагирует на саморазрушительные импульсы. Наконец, даже тревога может не появляться как таковая, а только снова обостряются обычные защиты от нее – пьянство, половая активность, компульсивная потребность в обществе, самомнение или мстительность. Все эти расстройства следуют за реальными переменами к лучшему, но чтобы оценить их точно, мы должны принять во внимание прочность улучшений и факторы, вызывающие «откаты назад». Есть вероятность, что пациент переоценит достигнутый прогресс. Он забывает, так сказать, что Рим не в один день строился. Он уходит в «запой здоровья», как я в шутку это называю. Теперь он способен сделать многое, чего не мог раньше, и должен быть (и есть, в своем воображении) абсолютно приспособленным к жизни, совершенно здоровым человеком. В то время как, с одной стороны, он более готов быть самим собой, с другой стороны, он принимает это улучшение как последний шанс для воплощения в жизнь своего идеального я, в сияющей славе совершенного здоровья. И зов этой цели все еще имеет достаточно сил, чтобы затормозить прогресс – временно. Возбуждение приподнимает его над все еще существующими проблемами и придает ему, как никогда больше, уверенности, что теперь все трудности позади. Но при том, что общее его самопонимание теперь гораздо выше, чем раньше, такое состояние долго продолжаться не может. Он вынужден признать, что, несмотря на то, что он по-настоящему лучше действует во многих ситуациях, масса старых затруднений упорно не исчезает. Тем больнее ему столкнуться с собственной реальности – именно потому, что он чувствовал себя на высоте. Другие пациенты, кажется, более трезвы и осторожны, признавая свой прогресс перед собой и аналитиком. Они скорее склонны приуменьшать размер улучшений, часто исподволь. Тем не менее, подобный «откат назад» может начаться, когда они сталкиваются с проблемой внутри себя или с внешней ситуацией, с которыми не могут справиться. Здесь происходит тот же самый процесс, что и в первой группе, но без прославляющей работы воображения. Обе группы еще не готовы принять себя с затруднениями и ограничениями (или без необычайных достоинств). Эта неготовность может быть вынесена вовне (я-то бы принял себя, да вот люди-то не хотят, если я не совершенство. Я им гожусь, только когда из ряду вон щедр, продуктивен и т.д.). До сих пор мы видели, что резкое ухудшение вызывали трудности, с которыми пациент был еще не в силах справиться. Но сейчас мы рассмотрим случай, когда «откат назад» вызывают не трудности, которые пациент еще не перерос, а, напротив, определенный шаг вперед, в конструктивном направлении. Это не обязательно зримое действие. Пациент может просто посочувствовать себе и почувствовать себя в первый раз ни особенно чудесным, ни презренным, а борющимся и часто устающим от борьбы человеческим существом, кем он в действительности и является. До него доходит, что «это отвращение к себе – искусственный плод гордости», или что ему не обязательно быть исключительным героем или неповторимым гением, чтобы уважать себя. Подобным образом могут измениться и его сновидения. Одному пациенту приснился чистокровный рысак, который захромал и выглядел запущенным. Но он подумал: «А я его и таким люблю». Но после таких переживаний пациент может приуныть, потерять работоспособность, почувствовать общее разочарование. Оказывается, что его гордость возмутилась и взяла верх. Он страдает от острого приступа презрения к себе, и считает позором «так занизить свои цели» и «поддаться жалости к себе». Часто «откат назад» происходит после того, как пациент принял обдуманное решение и сделал что-то конструктивное для себя. Для одного пациента, например, была шагом вперед приобретенная им способность отказаться уделить время другому, не чувствуя раздражения или вины, потому что он считал свою работу более важной. Другая пациентка смогла прекратить отношения с любовником, поскольку ясно поняла, что они основывались на ее и его невротических потребностях, утратили для нее значение и не сулили ничего в будущем. Она твердо держалась своего решения, и не причиняла лишней боли партнеру. В обоих случаях пациенты сперва были рады своей способности справиться с ситуацией, но скоро впали в панику; они испугались своей независимости, испугались, что стали «неприятными» и «агрессивными», ругали себя «эгоистичными скотами» и (какое-то время) всей душой хотели вернуться в безопасное убежище сверхскромного пренебрежения собой. Подобный случай «отката назад» нуждается в более подробной иллюстрации, поскольку включает дальнейшие позитивные шаги. Мой пациент работал с братом, значительно старше него, в деле, которое они унаследовали от отца и успешно развивали. Старший брат был способным, вечно правым, подавляющим и имел многие типичные высокомерно-мстительные склонности. Младший брат всегда находился в его тени, был запуган братом, слепо им восхищался и, сам того не понимая, не шел своим путем, чтобы угодить ему. Во время анализа на передний план вышла оборотная сторона конфликта. Его настрой по отношению к брату стал критичным, открыто соревновательным и временами довольно воинственным. Брат реагировал на это; его реакция усиливала реакцию младшего, и скоро они едва могли разговаривать друг с другом. Атмосфера на работе накалилась; сотрудники и служащие разбились на два лагеря. Сперва мой пациент был даже рад, что он наконец может «постоять за себя» перед братом, но постепенно понял, что, кроме того, изо всех сил мстительно стремится стащить брата с его высокого кресла. После нескольких месяцев продуктивной аналитической работы над его собственными конфликтами, он, наконец, сумел взглянуть на ситуацию шире и понять, что на карту поставлено больше, чем личные амбиции и недовольство. Он увидел не только свой вклад в общее напряжение, но был готов к значительно большему – принять на себя ответственность за положение вещей. Он решил поговорить с братом, отлично зная, что это будет нелегко. В разговоре он не застращивал брата и не держался мстительно, но оставался на своих позициях. Тем самым открылась возможность будущего сотрудничества между ними на более здоровой основе. Он знал, что провел разговор хорошо, и радовался этому. Но ближе к вечеру того же дня он почувствовал панику, его затошнило, и в предобморочном состоянии он был вынужден отправиться домой и лечь. Он, правда, не желал покончить с собой, но у него мелькала мысль, что он понимает самоубийц. Он пытался осмыслить свое состояние, снова и снова изучал мотивы, побудившие его завести этот разговор с братом, и свое поведение во время разговора, но не мог обнаружить ничего вызывающего возражения. Он был совершенно сбит с толку. Тем не менее, он смог заснуть и утром почувствовал себя гораздо спокойнее. Но проснулся он с воспоминанием о всех перенесенных от брата оскорблениях и с новым негодованием на него. Когда мы анализировали его чувства, мы увидели, что расстроен он был по двум причинам. То, как он потребовал разговора, и в каком духе провел его, было диаметрально противоположно всей его (бессознательной) системе ценностей, в которой он жил прежде. С точки зрения его захватнических влечений он Должен был мстить и достичь мстительного торжества. Поэтому он осыпал себя бранью за то, что пресмыкался и глотал оскорбления. С другой стороны, с точки зрения остающихся еще тенденций к смирению, он Должен был кротко уступить и не выпячивать свои интересы. Тут он высмеивал себя: «Маленький братик захотел быть старше старшего!» Поняв эти причины, он стал иначе воспринимать свое поведение. Если теперь он вел себя высокомерно или умоляюще, то после мог расстроиться, но уже не так сильно, и причина этого, по крайней мере, больше не была для него загадкой. Любой человек, выбирающийся из такого конфликта, долгое время будет очень чувствителен к остаткам обеих тенденций (к мщению и к смирению), то есть будет упрекать себя, если они дают о себе знать. В нашем случае важно то, что пациент не был мстительным и не улещивал, но самообвинения возникли без такого поведения. Но он предпринял решительный и позитивный шаг, уходя от этих тенденций; он не только действовал реалистически и конструктивно, но и по-настоящему ощутил себя и «контекст» своей жизни. А именно: он сумел увидеть и почувствовать свою ответственность за эту нелегкую ситуацию, и не как бремя или давление, а как составную часть своей личной жизни. Вот он, и вот ситуация, и он честно подошел к ней. Он согласился принять свое место в мире и ответственность, вытекающую из этого согласия. Значит, он уже приобрел достаточно сил, чтобы сделать настоящий шаг к самоосуществлению, но еще и не подходил к тому конфликту между подлинным я и гордыней, который неизбежно расшевеливает такой шаг. Это жестокий конфликт, и именно его жестокость объясняет силу отката назад, происшедшего с ним накануне, когда он неожиданно столкнулся с этим конфликтом. Находясь в тисках «отката назад», пациент, естественно, не знает, что с ним происходит. Он лишь чувствует, что ему хуже. Он может почувствовать отчаяние. Может быть, улучшение было только иллюзией? Может быть, он зашел слишком далеко, и ему уже нельзя помочь? У него возникают порывы бросить анализ, хотя их могло никогда не быть прежде, даже в самые тяжелые периоды. Он чувствует себя растерянным, разочарованным, обескураженным. На самом деле, во всех случаях это конструктивные признаки того, что пациент бьется над выбором между самоидеализацией и самоосуществлением. И, возможно, ничто не показывает яснее несовместимость этих влечений, чем внутренняя борьба во время «откатов назад», и тот дух конструктивных шагов, который вызывает эти «откаты». Они происходят не потому, что он видит себя более реалистично, а потому, что он готов принять себя со своими ограничениями; не потому, что он способен принять решение и сделать что-то для себя, а потому, что он готов обратить внимание на свои реальные интересы и принять на себя ответственность за самого себя; не потому, что он утверждает себя на деле, а потому, что он готов занять свое место в мире. Скажем кратко: это боли роста. Но они приносят пользу только тогда, когда пациент осознает значение своих конструктивных шагов. Следовательно, тем важнее, чтобы аналитик не терялся перед «рецидивами», а видел бы в них колебания маятника сам и помогал увидеть пациенту. Поскольку «откаты назад» часто происходят с предсказуемой регулярностью, представляется разумным после нескольких раз предупредить пациента о следующем, когда он начинается. Может быть, это и не остановит «отката», но пациент не будет так беспомощен перед ним, если тоже будет понимать, какие силы действуют в нем в данный момент. Это помогает ему взглянуть на них более объективно. В это время, более чем когда-либо, аналитику уместно быть недвусмысленным союзником я, подвергающегося опасности. Если его взгляд и его позиция ясны, он может оказать пациенту поддержку, в которой тот так нуждается в это трудное время. Эта поддержка состоит, в основном, не в общих заверениях, а в том, чтобы указать пациенту на факт, что происходит последний бой, и показать, за что и против чего он сражается. Каждый раз, когда пациент понимает значение «отката назад», он выходит из него сильнее, чем был раньше. «Откаты» становятся все короче и слабее. И напротив, хорошие периоды становятся все более явно конструктивными. Перспектива изменений и роста становится осязаемой и лежит уже в пределах его возможностей. Но какая бы работа еще не предстояла (а ее никогда мало не бывает), подходит время, когда пациенту пора уже делать ее самому. Точно так же, как порочные круги втягивали его все глубже в невроз, теперь есть механизмы, работающие в противоположном направлении. Если, например, пациент снижает свои стандарты, не считая больше нормой абсолютное совершенство, то и его самообвинения снижаются. Следовательно, он может позволить себе быть честнее с самим собой. Он может исследовать себя, не приходя в ужас. Это, в свою очередь, делает его менее зависимым от аналитика и придает уверенность в собственных силах. В то же время слабеет и его потребность в вынесении вовне самообвинений. Так что он чувствует меньшую угрозу от других или меньшую к ним враждебность и способен испытывать к ним дружеские чувства. Кроме того, постепенно растут смелость пациента и вера в свою способность поднять самому груз ответственности за свое развитие. Обсуждая «откаты назад», мы останавливались на чувстве ужаса, являющемся результатом внутренних конфликтов. Этот ужас уменьшается по мере того, как пациенту становится ясно, в каком направлении он хочет идти в жизни. И одно это чувство направления уже дает ему ощущение цельности и силы. Однако есть один страх, связанный с шагами вперед, который мы еще не вполне оценили. Это реалистичный страх не справиться с жизнью без подмоги невроза. Ведь невротик – это вообще-то волшебник, живущий силой своего волшебства. Каждый шаг к самоосуществлению означает таяние волшебных сил и переход на те, какие уж есть в нем на самом деле. Но видя, что можно, на самом деле, жить и без волшебства иллюзий, и даже еще и лучше, он приобретает веру в себя. Более того, каждый шаг вперед создает у него чувство свершения, абсолютно не похожее на все, что он испытывал раньше. И хотя такие переживания сперва длятся недолго, со временем они учащаются и удлиняются. Но даже на первых порах они более убеждают его, что он на верном пути, чем все, что он может подумать сам, или скажет ему аналитик. Они открывают перед ним возможность чувствовать согласие с самим собой и с жизнью. Это, наверное, величайшее побуждение к работе над своим ростом, над более полным самоосуществлением. Терапевтический процесс так чреват различными осложнениями, что пациент может и не достичь обрисованной выше стадии. Но когда он продвигается успешно, это приносит заметные улучшения в отношении пациента к самому себе, к другим и к работе. Эти улучшения не являются, тем не менее, критерием для окончания регулярной аналитической работы. Они лишь зримое выражение глубинного изменения. И только аналитик и сам пациент понимают, что это за изменение: это начало перемены ценностей, направления, целей. Фальшивая ценность невротической гордости пациента, призраки власти, полного отказа от себя, свободы теряют свою притягательность, и он все больше склоняется к воплощению своих реальных возможностей. Ему предстоит еще много работать над своей гордыней, требованиями, претензиями, вынесениями вовне и т.д. Но утвердившись прочно в самом себе, он видит их тем, чем они являются: помехой росту. Следовательно, он готов раскрывать их и преодолевать в свое время. И эта готовность уже не то (по крайней мере – не совсем то) нетерпеливое желание устранить несовершенства магическим путем. Начав принимать себя таким, как есть, со своими проблемами, он принимает и работу над собой как составную часть жизни. Если говорить о предстоящей работе в позитивном смысле, то она касается всего, что входит в самоосуществление. По отношению к самому себе она означает стремление более ясно и глубоко испытывать свои чувства, желания, убеждения; найти доступ к своим ресурсам и использовать их конструктивно; яснее воспринимать направление своей жизни, с ответственностью за себя и свои решения. По отношению к другим – это стремление общаться с ними в соответствии со своими истинными чувствами; уважать в них отдельную личность со своими правами и особенностями; взаимодействовать с ними, а не использовать их как средство достижения своих целей. По отношению к работе это означает, что сама работа становится важнее, чем удовлетворение гордости или тщеславия, а цель ее теперь – открыть и развить то, чем ты одарен, и стать более продуктивным. Развиваясь в таком направлении, он рано или поздно сделает шаги, выходящие за рамки чисто личных интересов. Вырастая из невротической эгоцентричности, он увидит и в своей личной жизни, и в мире вообще гораздо более широкие проблемы. От ощущения, что он уникальное исключение из правил, он перейдет к чувству, что он – часть гораздо большего целого. И он будет готов и способен принять свою долю ответственности за это целое и конструктивно сотрудничать с ним, как только сможет. Это может касаться (как в случае молодого бизнесмена) осознания общих целей группы, в которой он работает. Это может касаться его места в семье, в обществе, в политической ситуации. Этот шаг важен не только потому, что он расширяет личный горизонт, но и потому, что найдя или приняв свое место в мире, он обретает через активное участие в жизни чувство принадлежности к миру и внутреннюю уверенность, идущую от этого чувства. Глава 15. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ Теория невроза, изложенная в этой книге, развивалась постепенно из концепций, представленных в более ранних публикациях. В предыдущей главе мы обсуждали, что она дает для терапии. Остается рассмотреть теоретические изменения, происшедшие в моем образе мыслей относительно отдельных концепций и общего понимания невроза. Вместе со многими другими,* кто пересматривал теорию инстинктов Фрейда, я сперва видела сердцевину невроза в межличностных отношениях. Обобщая, можно сказать, что я выделяла культуральные условия, продуцирующие невроз; а именно, особые факторы в окружении ребенка, стесняющие его психическое развитие. Поэтому вместо базальной уверенности в себе и других у него создается базальная тревога, которую я определила как чувство изолированности и беспомощности в потенциально враждебном мире. Чтобы базальная тревога была минимальной, спонтанное движение к людям, против них и прочь от них должно стать компульсивным. При том, что спонтанные направления движения совместимы, компульсивные вступают в противоречие. Создающиеся таким образом конфликты, которые я назвала основными конфликтами, являются результатом конфликта потребностей и конфликта установок по отношению к другим людям. И первые попытки их решения – это попытки достичь интеграции, дав полную волю некоторым потребностям и установкам и подавив остальные. * Как и Э.Фромм, А.Майер, Дж.С.Плант, Г.С.Салливен. Это обобщение центральной линии рассуждений, поскольку я уверена, что внутрипсихические процессы слишком тесно переплетены с теми, которые протекают в межличностных отношениях, чтобы совсем отойти от их рассмотрения. Эти взаимосвязи затрагиваются в различных местах. Упомянем только некоторые: я не могу обсуждать потребность невротика в привязанности или любую эквивалентную потребность, относящуюся к другим людям, без учета качеств и установок, которые он должен культивировать у себя для обслуживания такой потребности. А среди «невротических тенденций», перечисленных в «Самоанализе», некоторые имеют внутрипсихическое значение, скажем, компульсивная потребность в контроле (силой воли или рассудка) или компульсивная потребность в совершенстве. В этом отношении, разбирая самоанализ Клары (ее болезненной зависимости), я в сжатой форме представила работу многих внутрипсихических факторов, в том же контексте изложенную в этой книге. Тем не менее, в фокусе «Самоанализа» были межличностные факторы. Для меня невроз все еще был, по сути, нарушением межличностных отношений. Первым определенным шагом за рамки этого определения стало утверждение, что конфликты с другими могут быть решены путем самоидеализации. Когда в «Наших внутренних конфликтах» я представила концепцию идеального образа себя, я еще не понимала полностью его значения. В то время мне представлялось, что это еще одна попытка разрешить внутренние конфликты. И сама интегративная функция идеального образа себя отвечает за то упорство, с каким люди за него цепляются. Но в последующие годы концепция идеального образа себя стала центральным источником новых идей. Она в действительности оказалась входом во всю область внутрипсихических процессов, представленную в этой книге. Воспитанная в научном плане на концепциях Фрейда, я, конечно же, знала о существовании этой области. Но, поскольку интерпретации Фрейда в этой области не всегда были мне близки, она во многом оставалась чужой территорией. Теперь я начинала понимать, что идеальный образ себя невротика не только создает у него ложное убеждение в своей ценности и своем значении; он, скорее, похож на чудовище Франкенштейна, которое со временем пожирает все лучшие силы своего создателя. В конце концов он присваивает и влечение человека к развитию и его стремление осуществить свои возможности. А это означает, что человек больше не заинтересован реалистически подойти к своим проблемам или перерасти их и раскрыть заложенное в нем; он привязан теперь к воплощению в жизнь своего идеального я. Новая цель включает не только компульсивное влечение к всемирной славе через успех, власть и торжество, но и систему внутренней тирании, с помощью которой он хочет переделать себя в нечто богоподобное; включает невротические требования и развитие невротической гордости. Такое развитие первоначальной концепции идеального образа себя вызвало новые вопросы. Фокусируясь на отношении человека к себе, я поняла, что люди ненавидят и презирают себя с той же силой и с той же иррациональностью, с какой себя идеализируют. Эти две крайности некоторое время оставались для меня друг с другом не связанными. Но потом я увидела, что они не только взаимосвязаны, но являются двумя сторонами одного процесса. Тогда это стало главным тезисом в первоначальных набросках этой книги: богоподобное существо обречено ненавидеть свое наличное существование. С осознанием этого процесса в его единстве, обе крайности стали доступны для терапии. Изменилось и определение невроза. Невроз теперь стал нарушением отношения к себе и другим людям. Хотя этот тезис до некоторой степени оставался основным, в последующие годы он развивался в двух направлениях. Вопрос подлинного я, всегда занимавший меня, как и многих других, снова выдвинулся вперед в моих размышлениях, и я постепенно увидела весь внутренний психологический процесс, начинающийся с самоидеализации, как рост отчуждения от себя. И что более важно, я поняла, что при окончательном анализе оказывается, что ненависть к себе направлена против подлинного я. Конфликт между гордыней и подлинным я я назвала центральным внутренним конфликтом. Таким образом, концепция невротического конфликта расширилась. Я определила его как конфликт между двумя несовместимыми компульсивными влечениями. Но сохраняя эту концепцию, я стала видеть, что это не единственный вид невротического конфликта. Центральный внутренний конфликт – это конфликт между конструктивными силами подлинного я и обструктивными силами гордыни, между здоровым ростом и влечением воплотить в жизнь совершенства идеального я. Следовательно, терапия стала помощью в самоосуществлении. Клиническая работа всей нашей группы подтвердила правильность вышеизложенного представления о внутрипсихических процессах. Наши знания расширялись по мере того, как мы в своей работе переходили от общего к частным вопросам. Мой интерес сместился на различные «виды» невроза и невротической личности. Сперва они казались различиями в степени индивидуального осознания или в доступности того или иного аспекта внутреннего процесса. Постепенно, однако, я поняла, что они являются результатом различия псевдорешений внутрипсихических конфликтов. Эти решения предлагали новую (пробную) основу для выделения различных типов невротической личности. Когда приходишь к определенным теоретическим формулировкам, возникает желание сравнить их с формулировками других людей, работающих в той же области. Как они видели эти проблемы? По простой, но неумолимой причине, что наше время и силы слишком ограничены, чтобы и работать продуктивно, и читать добросовестно, я вынуждена ограничиться указанием на сходство и различия с концепциями Фрейда в данной области. Но даже и такая урезанная задача оказывается очень трудной. Сравнивая отдельные концепции, вряд ли возможно отдать должное тонкости мысли, благодаря которой Фрейд пришел к определенным теориям. Более того, с философской точки зрения недопустимо сравнивать отдельные концепции, вырывая их из контекста. Следовательно, бесполезно входить в детали, хотя именно в интерпретации деталей различия особенно наглядны. Когда я принялась за изучение факторов, входящих в погоню за славой, у меня были те же переживания, что и раньше, когда мне случалось начать путешествие по сравнительно новой области: я была в восхищении от мощи наблюдательности Фрейда. Она тем более впечатляет, что он был пионером в научной работе в неисследованных областях и работал вопреки давлению теоретических предрассудков. Он не увидел или счел неважными очень немногие аспекты проблемы. Один из них я описала как невротические требования.* Фрейд видел, конечно, что многие невротические пациенты были склонны ожидать невероятно многого от других. Он также видел, что эти ожидания могут быть настоятельными. Но, относясь к ним как к выражению орального либидо, он не признавал за ними особого характера «требований», то есть притязаний на осуществление того, на что как бы «есть право».** Не видел он последовательно и той ключевой роли, которую «права» играют при неврозах. Также, употребляя слово «гордость» в том или ином контексте, Фрейд все же не понимал особых свойств и последствий невротической гордости. Но Фрейд прекрасно видел и веру в волшебную силу, и фантазии о всемогуществе, и ослепленность собой или своим «идеальным эго» – самовозвеличивание, прославление своих «не могу» и т.п.; компульсивную соревновательность и честолюбие; потребность во власти, совершенстве, восхищении, признании. * Харальд Шульц-Хенке был первым, кто осознал их значение при неврозе. По Шульцу-Хенке, у личности развиваются бессознательные требования из-за страха и беспомощности. Эти требования, в свою очередь, вносят громадный вклад в те всепроницающие затруднения, которые испытывает личность. X.Шульц-Хенке. «Судьба и невроз» (Harald Schultz-Hencke. «Schicksal und Neurose», 1931). ** З.Фрейд видел нечто похожее на требования единственно в контексте так называемой вторичной выгоды от болезни, которая сама по себе является наиболее сомнительной концепцией. Эти многосложные факторы, которые наблюдал Фрейд, оставались для него разрозненными, не связанными между собой явлениями. Он не увидел, что они – поверхность одного мощного течения. Другими словами, он не увидел в их многообразии единства. Три основных причины помешали Фрейду признать силу влечения к славе и его значение для всего невротического процесса. Во-первых, он не отдавал должного влиянию условий культуры на формирование характера человека – этот недостаток знания он разделял с большинством европейских ученых своего времени.* Последствием, интересующим нас в данном контексте, стало то, что Фрейд принял стремление к престижу и успеху, которое он наблюдал повсеместно вокруг себя, за универсальное, общечеловеческое свойство. Следовательно, компульсивное влечение, например, к превосходству, власти или торжеству, не привлекало его внимания как проблема для изучения, за исключением тех случаев, когда такое честолюбие не укладывалось в заданные образцы того, что почиталось «нормальным». Фрейд считал его проблемой, только когда оно принимало очевидно искаженные пропорции, или когда оно, проявляясь у женщин, не совпадало с условными рамками «женственности». * См. К.Хорни. «Новые пути в психоанализе». Глава 10. «Культура и невроз», 1939. Другая причина – это тенденция Фрейда объяснять невротические влечения как либидинозные феномены. Таким образом, самопрославление становится выражением либидинозного ослепления собой. (Человек переоценивает себя так же, как он мог бы переоценивать другой «объект любви». Честолюбивая женщина «на самом деле» страдает от «зависти к пенису». Потребность в восхищении – это потребность в «нарциссических поставках» и т.д.) В результате теоретический и терапевтический интерес направлялся на особенности половой жизни в прошлом и настоящем (то есть на либидинозное отношение к себе и другим), а не на особые качества, функции и последствия самопрославления, честолюбия и т.п. Третья причина лежит в механистичности эволюционистского подхода Фрейда. «Такой подход подразумевает, что текущие проявления не только обусловлены прошлым, но не содержат в себе ничего, кроме прошлого; ничего реально нового в процессе развития не создается: то, что мы видим сегодня – лишь старое в измененной форме».* Это, согласно Вильяму Джемсу, «не что иное, как результат перераспределения изначального и неизменяемого материала». На почве таких философских предпосылок считается удовлетворительным объяснение чрезмерной соревновательности как результата неразрешенного Эдипова комплекса или соперничества сиблингов. Фантазии о всемогуществе считаются фиксациями или регрессом к инфантильному уровню «первичного нарциссизма» и т.д. Это согласуется с той точкой зрения, что только такие интерпретации, которые устанавливают связь с инфантильными переживаниями либидинозного характера, есть и могут считаться «глубокими» и достаточными. * Цитата из работы «Новые пути в психоанализе». Глава 2: «Некоторые общие принципы мышления Фрейда». С моей точки зрения, терапевтический эффект таких интерпретаций ограничен, если не прямо вреден для важных глубинных озарений. Давайте предположим, например, что пациент стал осознавать, что он склонен слишком легко чувствовать, что аналитик его унижает, и понял, что по отношению к женщинам он тоже пребывает в постоянном страхе перед унижением. Он не чувствует себя таким же «мужественным» или привлекательным как другие мужчины. Он может вспомнить сцены, где его унижал отец, возможно в связи с его половой активностью. На почве множества подробных данных подобного рода, относящихся к настоящему и прошлому, а также сновидений пациента ему дают интерпретации в таких направлениях: что для пациента и аналитик и другие авторитетные фигуры представляют собой отца; что в своем страхе пациент все еще следует своим инфантильным поведенческим стереотипам неразрешенного Эдипова комплекса. В результате такой работы пациент может почувствовать облегчение, и чувство унижения может уменьшиться. Этот отрезок анализа отчасти оказался ему полезен. Он узнал о себе кое-что и понял, что его чувство унижения иррационально. Но без работы с его гордыней глубоких перемен вряд ли можно достичь. Напротив, весьма вероятно, что поверхностные улучшения во многом обязаны тому факту, что его гордыня не потерпит, чтобы он был иррационален, и в особенности, «инфантилен». И есть вероятность, что он лишь выработал у себя новые Надо и Нельзя. Ему Нельзя быть инфантильным и Надо быть взрослым. Ему Нельзя чувствовать себя униженным, потому что это инфантильно; и он больше не чувствует унижения. Таким образом, видимый прогресс на самом деле может быть новым препятствием для роста пациента. Его чувство унижения ушло в глубину, и возможность честно взглянуть на него значительно уменьшилась. Терапия пошла на пользу гордыне пациента, вместо того, чтобы работать против нее.