* См. в тексте главы 7, о «процессе дробления психики» и главы 11, об «отвращении к любым переменам у „ушедших в отставку“». Больше всего изумляют некоторые тайные требования к жизни вообще. В этой области любое сомнение в иррациональном характере требований исчезает. Естественно, ощущение своей богоподобности очень сильно пошатнется перед лицом факта, что и для тебя жизнь ограничена и ненадежна, и в твоей судьбе возможны несчастный случай, неудача, болезнь и смерть. Еще бы – тогда рухнет ощущение всемогущества. В таких случаях ведь остается только повторять старое утешение: что ж тут поделаешь... Можно порой избежать смертельного риска. В наши дни можно оградить себя от денежных потерь, связанных со смертью, но избежать смерти невозможно Неспособный встать лицом к хрупкости своей человеческой жизни, невротический индивид взращивает требование своей неприкосновенности, неуязвимости, требование быть помазанником Божиим. Ему всегда должна сопутствовать удача, а жизнь должна быть легкой и без страданий. В контрасте с требованиями, действующими в человеческих отношениях, на требованиях к жизни вообще нельзя хоть сколько-нибудь успешно настоять. Невротику с подобными требованиями остаются всего два выхода. Он может в душе отрицать, что с ним может что-то случиться. В этом случае он склонен к безрассудным поступкам: выходит простуженным в холодную погоду, не принимает мер предосторожности против возможной инфекции или никогда не предохраняется во время полового акта. Он живет так, словно никогда не состарится и не умрет. И поэтому если с ним случается неприятность, она становится для него бедствием, приводит его в панику. Происшествие может быть тривиальным, но оно колеблет его надменную убежденность в собственной неприкосновености. Второй выход для него в том, чтобы обратиться к другой крайности и стать сверхосторожным. Если уж нельзя положиться на то, что его требование неприкосновенности будет уважено, то может случиться что угодно и нельзя положиться ни на что. Это не значит, что он отказывается от своего требования. Это, скорее, значит, что он не хочет лишний раз осознавать его тщетность. Другие установки по отношению к жизни и судьбе кажутся более разумными, пока мы не разглядим стоящие за ними требования. Многие пациенты прямо или косвенно выражают свое ощущение несправедливости по отношению к их личным трудностям. Рассказывая о своих друзьях, они скажут, что все их друзья тоже невротики, но несмотря на это, у одного лучше дела на работе, другой легче сходится с женщинами, а третий напористее или больше получает от жизни. Такое увиливание, хотя и тщетное, представляется понятным. В конце концов, каждый страдает от своих личных трудностей и, следовательно, думает, что куда лучше было бы не иметь именно их, тех, от которых мучается он сам. Но отклики пациента на совместное пребывание с одним из тех людей, «которым можно позавидовать» указывают на более серьезный процесс. Он внезапно охладевает или впадает в уныние. Прослеживая эти эмоциональные реакции, мы откроем, что их источником является жесткое требование не иметь проблем вовсе. Он имеет право быть одаренным богаче любого. Более того, он имеет право не только на жизнь, свободную от личных проблем, но и на букет из достоинств, которыми обладают все, кого он знает лично или, допустим, видел в кино. Ему нужны скромность и ум Чарли Чаплина, человечность и храбрость Спенсера Трейси и победоносное мужество Кларка Гейбла. Требование «Я не должен быть собой» слишком явно иррационально, чтобы быть выдвинутым как таковое. Поэтому оно проявляется в форме зависти с оттенком обиды ко всякому богаче одаренному или более удачливому в жизни, в подражании таким людям или в восхищении ими, в требованиях к аналитику, чтобы тот снабдил всеми желаемыми и часто несовместимыми друг с другом совершенствами. Из этого требования – быть одаренным величайшими достоинства ми – вытекают весьма неприятные для индивида последствия. Оно не только поддерживает огонь хронического недовольства и зависти, но и служит реальным препятствием для аналитической работы. Если изначально несправедливо, чтобы у пациента имелись хоть какие-то невротические нарушения, то вдвойне несправедливо ожидать от него работы над своими проблемами. Напротив, он претендует на освобождение от них без прохождения через болезненно трудный процесс изменении. Наш обзор природы невротических требований неполон. Поскольку каждая невротическая потребность способна превратиться в требование, нам следовало бы каждую и обсуждать, чтобы получить исчерпывающую картину требований. Но даже краткий обзор дает нам понятие об особенностях их природы. Теперь мы попытаемся собрать выделенные общие черты требований в единый профиль. Для начала скажем, что они нереалистичны в двух отношениях. Личность заявляет о правах, которые существуют только у нее в голове, и обращает мало внимания (если вообще это делает) на выполнимость своих требований. Это очевидно в откровенно фантастичных требованиях быть освобожденным от болезней, старости и смерти. Но это точно так же верно и для прочих требований. Дама, которая полагает, что никто не имеет права отказываться от ее приглашения, считает оскорблением, если кто-то все же от него уклоняется, неважно, насколько основательны причины отказа. Ученый, настаивающий, что все должно приходить к нему легко, возмущается работой, которая должна быть положена в основу статьи или эксперимента, неважно, насколько эта работа необходима, и часто несмотря на понимание, что в данном случае не обойтись без кропотливого труда. Алкоголик, уверенный, что каждый обязан помогать ему в его денежных затруднениях, считает несправедливым, если ему не помогают тут же и с охотой, неважно, хотят окружающие помогать ему или нет. Эти иллюстрации уже подсказывают нам вторую характеристику невротических требовании – их эгоцентричность. Она часто бывает настолько вопиющей, что поражает наблюдателя своей «наивностью» и напоминает о сходных установках испорченных детей. Такие впечатления, казалось бы, подтверждают теоретическое заключение, что все эти требования просто характерные «инфантильные» черты людей, которые (по крайней мере, в этом отношении) так и не выросли. На самом деле такое утверждение ошибочно. Да, маленький ребенок тоже эгоцентричен, но только потому, что у него еще не развито чувство принадлежности к людям. Он просто не знает, что у других тоже есть свои потребности, а также и границы возможностей – такие, как потребность матери во сне или отсутствие у нее денег на игрушку. Основа эгоцентричности невротика совсем иная и более сложная. Он поглощен собой, потому что его влекут за собой внутрипсихические потребности, раздирают внутренние конфликты, и он вынужден цепляться за свои особые решения. Перед нами два явления, которые выглядят похожими, но различны. Отсюда следует, что говорить пациенту об инфантильности его требований терапевтически полностью бесполезно. Для него это может означать разве лишь то, что его требования иррациональны (а этот факт аналитик может подать ему и лучшим путем), и это в лучшем случае заставит его задуматься. Без дальнейшей упорной работы одно указание на «инфантильность» не переменит ничего. Уточним это различие. Эгоцентричность невротических требований можно кратко подытожить, говоря языком моего собственного переживания: с приоритетами военного времени все в порядке, но я должна лететь без очереди. Если у невротика где-то заболело или ему что-то нужно, все должны все бросить и кинуться к нему. Вежливое объяснение аналитика, что у него нет сейчас свободного времени для консультации, часто наталкивается на злобное или ядовитое замечание или просто на глухоту. Если пациенту нужно, время должно найтись. Чем меньше связан невротик с миром вокруг него, тем меньше он думает о других людях и их чувствах. Как сказал однажды пациент, временами высокомерно презиравший реальность: «Я – свободная комета, летящая сквозь миры. Реально то, чего хочу я, а другие с их желаниями нереальны». Третья характеристика требований невротика лежит в его ожидании, что к нему все должно прийти без всяких усилий. Он не допускает, что сидя в одиночестве, он может кому-то позвонить; нет, это ему кто-то обязан позвонить. Обычное рассуждение, что нужно меньше есть, если хочешь похудеть, часто встречает столь сильное внутреннее неприятие, что он продолжает переедать, по-прежнему негодуя, что не выглядит так же изящно, как некоторые другие. Другой требует себе почетной работы, лучшего положения, денежного аванса – еще ничего особого и не сделав, чтобы все это заслужить, и даже (чего уж больше) не высказывая своего требования. Ему не нужно ясности – чего же он, собственно, хочет. Ему нужна позиция отказа от всего или получения всего. Часто он весьма правдоподобно и трогательно рассказывает о том, как сильно он хочет быть счастливым. Но его семья или друзья рано или поздно осознают, что осчастливить его чрезвычайно трудно. Поэтому они могут сказать ему, что в нем самом, должно быть, сидит какое-то недовольство, которое и мешает ему получить причитающееся ему счастье. Бывает, что после этого он отправляется к психоаналитику. Аналитик оценит желание пациента быть счастливым как хороший мотив для обращения. Но он, кроме того, спросит себя: почему пациент, при всем его стремлении к счастью, остается несчастным. У него ведь есть много такого, чему радовалось бы множество людей: славный дом, милая жена, обеспеченность. Но он почти ничего не извлекает из этого и не проявляет ни к чему особого интереса. Складывается впечатление, что слишком много в нем лени и потакания своим слабостям. Аналитик поразится, что на самой первой встрече пациент говорит не о своих трудностях, а, скорее, с какой-то наглостью предъявляет список своих желаний. Следующая встреча укрепляет первое впечатление. Инертность пациента в аналитической работе оказывается первым препятствием. Картина проясняется: перед нами человек, связанный по рукам и ногам, неспособный применить собственные силы и до краев наполненный упорными требованиями, что все лучшее в жизни, включая ликование души, должно свалиться к нему с неба. Еще одна иллюстрация к требованию получать помощь, не прилагая к тому никаких усилий, глубже прояснит нам природу этого требования. Один пациент был вынужден прервать анализ на неделю, причем его беспокоила проблема, которая всплыла на предыдущей аналитической сессии. Он выразил желание разделаться с ней до отъезда – вполне законное желание. Я изо всех сил принялась раскапывать корни данной проблемы. Но вскоре я заметила, что он, со своей стороны, почти не прилагает усилий. Я словно должна была тащить его за собой. Час подходил к концу, и я почувствовала нарастающее раздражение с его стороны. На мой прямой вопрос об этом он ответил утвердительно: конечно он раздражен – он не хотел, чтобы его бросили одного с его проблемой на целую неделю, не сказав ничего, что могло бы принести облегчение. Я указала ему, что его желание вполне понятно, но оно, кажется, превращается в требование, в котором нет никакого смысла. Мог он или нет подойти ближе к решению данной проблемы, зависело от того, насколько доступна она была в этот момент и насколько продуктивными могли быть он и я. А в том, что касается его, должно быть существует нечто, не позволяющее ему делать усилия в желательном для него направлении. После долгого кружения вокруг да около, которое я здесь опускаю, он не мог не увидеть истинности сказанного. Исчезло его раздражение, исчезло иррациональное требование и ощущение неотложности проблемы. И он добавил одно разоблачающее обстоятельство: он считал, что проблема порождена мною, так что я должна ее и уладить. Каким же образом он возлагал ответственность на меня? Он не имел в виду, что я совершила ошибку; просто дело в том, что в течение предыдущего часа он понял, что еще не преодолел свою мстительность – которую он едва-едва начинал осознавать. На самом деле, в это время он даже и не хотел еще избавиться от нее, а только от некоторых огорчений, ей сопутствующих. Поскольку я не выполнила его требования освободить его от них немедленно, он почувствовал себя вправе мстительно потребовать возмещения ущерба. Этим объяснением он указал на корни своих требований: внутренний отказ брать на себя ответственность и недостаток конструктивного интереса к себе. Это приводило его в оцепенение, не давало ему что-либо делать для себя и отвечало за потребность в том, чтобы кто-то другой (в данном случае аналитик) принимал на себя ответственность за него и все для него улаживал. И эта потребность также превратилась в требование. Этот пример указывает на четвертую характеристику невротических требований – они могут быть мстительными по своей сути. Человек считает, что ему причинен ущерб и настаивает на его возмещении. То, что так бывает, известно давно. Именно так это обстоит при травматическом неврозе, при определенных параноидальных состояниях. Существует много художественных описании данной характеристики, включая Шейлока требующего свой фунт мяса, и Гедду Габнер настаивающую на экстравагантных излишествах как раз тогда, когда она узнает о том, что ее муж видимо, не получит профессуру, на которую они надеялись. Здесь я считаю нужным поднять вопрос: не является ли мстительность частым, если не постоянным, элементом невротических требовании? Естественно, степень ее осознания может быть различной. В случае Шейлока она сознательная, в случае рассердившегося на меня пациента она находилась на грани осознания, в большинстве же случаев она бессознательна. Мой опыт вынуждает меня сомневаться в ее вездесущности. Но я сталкивалась с ней настолько часто, что поставила себе за правило всегда ее искать. Говоря о потребности во мстительном торжестве, я уже упоминала о том что мы обнаруживаем очень много хорошо скрытой мстительности в большинстве случаев невроза. Элементы мстительности несомненно налицо когда требования выставляются со ссылками на прошлые фрустрации или страдания, когда они предъявляются в приказной манере, когда исполнение требовании ощущается как победное торжество, а их фрустрация как поражение. В какой мере человек отдает себе отчет в своих требованиях? Чем больше взгляд человека на себя и окружающий мир определен его воображением, тем больше он и его жизнь в целом для него таковы, какими ему требуется их видеть. При этом в его сознании не остается места для идеи, что у него есть какие то потребности или какие то требования, а одно упоминание о подобной возможности может быть оскорбительным для него. Просто люди не заставляют его ждать. С ним просто не бывает несчастных случаев и стать старше ему тоже не предстоит. Погода правда прекрасная, когда он отправляется за город. Все происходит так, как он хочет, и он действительно справляется со всем на свете. Другие невротизированные лица, кажется, отдают себе отчет в своих требованиях, поскольку явно и открыто требуют для себя особых привилегий. Но то, что очевидно наблюдателю, может быть вовсе не очевидным самому человеку. Более того, то, что видит наблюдатель, и то, что чувствует наблюдаемый – далеко не одно и то же. Тот, кто агрессивно выставляет свои требования, может, самое большее, помнить некоторые свои высказывания или смысл своих требований. Например, он признает, что проявил нетерпение или не вынес того, что с ним спорят. Он может знать, что не любит просить людей или говорить им «спасибо». Но пусть он даже знает за собой такое – это не означает, что он знает о своем внутреннем убеждении: все другие должны делать в точности то, что ему хочется. Он может знать о своей опрометчивости, но часто будет приукрашивать свои необдуманные поступки, выставляя их как храбрость или уверенность в себе. Он может, например, бросить очень хорошую работу без всяких конкретных видов на какое-то другое место и рассматривать этот шаг как выражение своей уверенности в себе. Может быть, так оно и есть, но, возможно, здесь присутствует еще и опрометчивость, проистекающая из его уверенности в своем праве на везение и счастье. Он может знать о том, что в глубине души он верит: уж он-то никогда не умрет. Но даже это еще не осознание своих претензий быть выше биологических ограничений. В других случаях требования остаются скрытыми как от самого человека, так и от неискушенного наблюдателя. Последний при этом соглашается признать разумными те причины, которыми первый оправдывает выставленные им требования. Обычно он делает это не столько из-за психологического невежества, сколько из-за собственного невроза. Например, мужчина может порой находить неудобным то, что жена или любовница желает занимать все его время, но когда он думает, что так ей необходим, это тешит его тщеславие. Возьмем другой случай. Иногда женщина предъявляет потребительские требования, основанные на своей беспомощности и страдании. При этом она ощущает только свои потребности. Она даже сознательно будет очень беспокоиться о том, чтобы не навязываться другим. Эти другие, однако, могут лелеять в себе роль защитника и помощника или, из-за собственных тайных правил морали, почувствуют себя «виноватыми», если не будут соответствовать ожиданиям женщины. Однако даже если человек отдает себе отчет в том, что у него есть определенные требования, он никогда не осознает их незаконности или иррациональности. Действительно, любое сомнение в их обоснованности означало бы первый шаг к их падению. Следовательно, до тех пор, пока они жизненно важны для него, невротик должен выстраивать в своем сознании неопровержимые доводы, чтобы сделать их всецело законными. Он должен чувствовать полную убежденность в своей правоте и справедливости. В процессе анализа пациент заходит очень далеко, чтобы доказать, что он ждет только ему предстоящего и полагающегося. В противоположность этому, в целях излечения, важно распознавать и существование особых требований и природу их оправдания. Поскольку требования рухнут, если рухнет необходимая для них опора, эта опора становится стратегической позицией. Если, например, некто считает, что имеет право на всевозможные услуги вследствие своих заслуг, он должен невольно так преувеличивать эти заслуги, чтобы почувствовать законное негодование, если услуга ему не оказывается. Требования часто опираются на нормы культуры «Я же женщина», «я же мужчина», «я же твоя мать» – «я же ваш начальник». Поскольку ни одна из этих причин, служащих оправданиями или благовидными предлогами, на самом деле не оправдывает выставленные требования, важность этих причин не может не раздуваться. Например, в этой стране нет жесткой культурной установки: мытье посуды унижает мужское достоинство. Так что если у кого-то есть требование быть избавленным от такой работы, ему приходится всех заставлять помнить о величии мужчины или кормильца. Опору на превосходство мы найдем всегда. Общий знаменатель здесь таков: поскольку я такой выдающийся, я имею право... В такой резкой форме она в основном бессознательна. Но человек может подчеркивать особую ценность своего времени, работы, планов и правоты во всем. Те, кто верит, что «любовь» дает ответ на все вопросы и право на что угодно, должны преувеличивать силу или ценность любви, и не на словах, а действительно чувствуя больше любви, чем есть на самом деле. Необходимость преувеличивать часто вносит свою долю в установление порочного круга. Это особенно верно для требований, опирающихся на беспомощность и страдание. Многие люди, например, чувствуют себя слишком неуверенными, чтобы наводить справки по телефону. Если требование таково, чтобы кто-то другой сделал это для них, те, о ком идет речь, ощущают свои запреты сильнее, чем они есть на самом деле, чтобы придать им законную силу. Если женщина слишком погружена в депрессию или беспомощна в ведении домашнего хозяйства, она заставит себя чувствовать еще большую депрессию или большую беспомощность, чем существующая, будет, фактически, страдать больше. Однако не следует приходить к поспешному заключению, что было бы хорошо, если бы окружающие не соглашались на требования невротика. И согласие, и отказ могут ухудшить его состояние. То есть, требования могут стать более настойчивыми в обоих случаях. Отказ помогает только в том случае, если невротик уже начал или начинает брать на себя ответственность за себя самого. Возможно, самая интересная для нас опора требований – это опора на «справедливость». Я же верю в Бога; я же всю жизнь работал; я всегда был настоящим гражданином – со мной не должно случиться ничего плохого и все должно быть по-моему, и это будет только справедливо. Из доброты и благочестия обязаны воспоследовать земные блага. Свидетельства противоположного (того, что добродетель не обязательно вознаграждается) отвергаются. Если эта тенденция присутствует у пациента, он обычно указывает, что его чувство справедливости простирается и на всех других, что он точно так же негодует, когда с ними поступают несправедливо. До некоторой степени это верно, но означает лишь то, что его собственная потребность опереть свои требования на справедливость разрослась в «философию». Более того, опора на справедливость имеет оборотную сторону, а именно ту, что ответственность за любую неприятность, с кем-либо приключившуюся, возлагается на самого пострадавшего. Прилагает ли искатель справедливости это к себе, зависит от степени его сознания своей правоты. Если оно жесткое, он будет (по крайней мере, сознательно) переживать каждую свою неприятность как несправедливость. Но по отношению к другим он будет гораздо легче применять «изнанку» закона о справедливости: наверное, этот безработный «на самом деле» не хочет работать; наверное, евреи сами виноваты в том, что их преследуют. В личных вопросах такие люди считают себя вправе получать столько же, сколько было дано ими. В этом не было бы ничего дурного, если бы от их внимания не ускользали два обстоятельства. То, что дают они, приобретает в их уме преувеличенные размеры (например, в счет идет уже одно доброе намерение), а вот осложнения, которые они внесли в жизнь другого, в счет не идут. Кроме того, на весы часто кладутся совершенно несоизмеримые вещи. Например, анализируемый со своей стороны выставляет намерение сотрудничать, желание избавиться от мешающих ему симптомов, регулярное посещение и оплату. Со стороны аналитика лежит его обязательство вылечить пациента. К сожалению, весы не приходят в равновесие. Пациенту может стать лучше, только если он хочет и может работать над собой и изменяться. Поэтому, если добрым намерениям пациента не сопутствуют немалые усилия в нужном направлении, то ничего особенного не произойдет. У пациента по-прежнему будут возникать осложнения, и он с возрастающим раздражением будет чувствовать себя обманутым; он предъявит за это счет в форме упреков или жалоб, считая справедливым свое растущее недоверие к аналитику. Подчеркивание идеи справедливости может быть (хотя и не обязательно) камуфляжем для мстительности. Когда требования выставляются в основном на почве «суда» с жизнью, то при этом обычно подчеркиваются свои заслуги. Чем мстительнее требования, тем больше подчеркивается понесенный урон. И здесь тоже возникает необходимость преувеличивать этот урон, раздувать это чувство, пока оно не примет такие размеры, что «потерпевший» сочтет себя вправе требовать любой жертвы или любого наказания виновных. Поскольку требования являются решающими для проявлений невроза, о них важно заявить. Это касается только требований к другим людям, потому что (излишне говорить об этом) жизнь и судьба смеются над любыми «исковыми заявлениями». Мы еще не раз вернемся к данному вопросу. Здесь же достаточно сказать, что способы, которыми невротик пытается заставить других согласиться с его требованиями, самым тесным образом связаны с основой этих требований. Короче говоря, он может пытаться поразить других своей необычайной важностью; он может угождать, очаровывать, обещать; он может навязывать другим обязательства и пытаться нажиться, взывая к их чувству справедливости или вины; он может, подчеркивая свои страдания, взывать к состраданию и жалости; он может, подчеркивая свою любовь к другим, взывать к их тоске по любви или к их тщеславию; он может стращать своей раздражительностью или угрюмостью. Мстительный человек, который может разрушить других ненасытными требованиями, пытается хорошо рассчитанными обвинениями усилить их уступчивость. Приняв во внимание всю ту энергию, которая вкладывается в предъявление и оправдание требований, мы вынуждены предположить мощную реакцию на их фрустрацию. В этой реакции присутствует подспудный страх, но преобладает гнев и даже ярость. Гнев этот особого рода. Поскольку требования субъективно ощущаются честными и справедливыми, то их фрустрация воспринимается как нечестность и несправедливость. Поэтому следующий за ней гнев носит характер праведного негодования. Иными словами, человек чувствует не просто гнев, но право гневаться – которое энергично защищается при анализе. Прежде чем углубляться в разные выражения этого негодования, я хочу кратко изложить теорию вопроса – в особенности теорию, предложенную Джоном Доллардом и другими. Ее суть в том, что мы реагируем враждебностью на любую фрустрацию; что враждебность по своей сути является реакцией на фрустрацию.* На самом деле, очень несложные наблюдения показывают, что эта связь не обоснована. Напротив, поразительно, какой силы фрустрацию может перенести человек без враждебности. Враждебность возникает, только если фрустрация несправедлива или ощущается как несправедливая, на базе невротических требований. Тогда у нее есть специфическая черта: человек негодует, чувствует себя оскорбленным. Неудача, неприятность преувеличиваются, порой до смешного. Обидчик неожиданно становится подлым, противным, жестоким, низким, то есть, обида решающим образом влияет на суждение обиженного о другом. Перед нами – один из источников невротической подозрительности. Это, кроме того, причина, и очень важная, по которой столь многие невротизированные люди так нетверды в своих оценках других людей и с такой легкостью бросаются от положительного дружеского отношения к полному осуждению. * Постулат выдвинут на основе теории инстинктов Фрейда, и из него следует, что любая враждебность является реакцией на фрустрацию инстинктивных побуждений или их производных. Для аналитиков, принимающих теорию Фрейда о инстинкте смерти, враждебность, кроме того, получает энергию из инстинктивной потребности в разрушении. Я позволю себе предельное упрощение: острая реакция гнева или даже ярости может пойти в одном из трех направлений. Во-первых, она может быть подавлена по каким-то причинам, и тогда, как и любая подавленная враждебность, может проявиться в психосоматических симптомах: усталости, мигрени, желудочных расстройствах и т.д. Во-вторых, она может быть свободно выражена или, по крайней мере, полностью прочувствована. В этом случае, чем менее гнев фактически оправдан, тем более человек будет вынужден преувеличивать произошедшее с ним; он будет при этом с невольной небрежностью к фактам выстраивать обвинительное заключение против оскорбителя, которое выглядит строго логичным. Чем более откровенно «кровожаден» разгневанный (по каким угодно причинам), тем больше он будет склонен к мести. Чем откровеннее его высокомерие, тем увереннее он будет в том, что его месть находится в строгих рамках справедливости. Третье направление реакции – погрузиться в страдание и жалость к себе. При этом человек чувствует себя убитым или до крайности униженным и может впасть в полное уныние. «Как они могли сделать со мной такое!» – переживает он. Мучения в таких случаях становятся средством выражения упреков. Эти реакции легче наблюдать у других, чем у себя, по той самой причине, что убежденность в своей правоте затрудняет исследование в глубинах собственной души. Однако это в наших интересах – исследовать свою реакцию, когда нас обуревает чувство, что с нами скверно поступили, или когда мы начинаем размышлять о чьих-то ненавистных нам качествах, или когда мы рвемся отплатить другим. Мы должны тогда подумать над вопросом: находится ли наша реакция в сколько-нибудь разумном соответствии с причиненным нам злом. И если при честном размышлении мы найдем такое несоответствие, нужно искать скрытые требования. Полагая, что мы хотим и способны отказываться от некоторых своих потребностей в особых привилегиях, и полагая, что мы знакомы со специфическими формами, которые может принять наша подавленная враждебность, нам нетрудно будет увидеть острую индивидуальную реакцию на фрустрацию и понять, какие именно требования скрываются за ней. Но даже увидев в одном-двух случаях эти требования, мы все-таки от них еще не избавимся. Обычно мы преодолеваем лишь особенно бросающиеся в глаза и абсурдные требования. Этот процесс можно сравнить с лечением от солитера, при которым червь удалялся бы по частям. Он будет регенерировать и продолжать высасывать наши силы, пока не удастся удалить его голову. Это значит, что мы можем отказаться от наших требований только в той степени, в которой мы преодолели погоню за славой в целом и все, что из нее вытекает. Однако в противоположность процессу лечения от солитера в процессе возвращения к себе ценен каждый шаг. Влияние, которое всеобъемлющие требования оказывают на личность и жизнь человека, весьма многосложно. Они создают в нем диффузное ощущение фрустрации и неудовлетворенности столь всестороннее, что его спокойно можно назвать характерной чертой. Существуют и другие факторы, вносящие вклад в подобную хроническую неудовлетворенность. Но выдающееся место среди ее источников занимают все же всеобъемлющие требования. Неудовлетворенность сказывается в тенденции фокусироваться в любой жизненной ситуации на недостатках, на трудностях, и тем самым чувствовать недовольство ситуацией в целом. Например, у человека замечательная работа и вполне конструктивные семейные отношения, но не хватает времени поиграть на пианино, что много для него значит; или одна из дочерей чем-то его огорчает; и эти обстоятельства так разбухают у него в сознании, что он не может оценить все то хорошее, что у него есть. Или возьмем человека, чей прекрасный в остальном день может испортить только то, что заказанные им товары прибыли с опозданием, или того, кто во время прекрасного путешествия воспринимает одни неудобства. Эти установки так обычны, что почти каждый из нас встречался с ними. Люди с такими установками иногда удивляются: почему же они всегда видят во всем мрачную сторону? Или же они гонят от себя такие размышления, называя себя «пессимистами». Не говоря уж о том, что это слово ничего не объясняет, оно подводит псевдофилософскую основу под общую неспособность человека выносить неприятности. Этой установкой люди сами сильно осложняют себе жизнь. Любая трудность становится в десять раз труднее, если относиться к ней, как к несправедливости. Вспомним мою поездку в сидячем вагоне. Пока она была для меня как бы навязанной обманом, мне казалось, что это больше, чем я могу вынести. Но после того как для меня прояснилось мое требование, она стала доставлять мне удовольствие, хотя сидения не стали мягче, а время в пути короче. То же относится и к работе. Любая работа, к которой мы приступаем с разрушительным чувством свершающейся несправедливости или с тайным требованием, чтобы она была легкой, неизбежно станет напряженной и изматывающей. Другими словами, через невротические требования мы теряем часть искусства жить, состоящую в том, чтобы легко переносить естественный порядок вещей. Конечно, есть события столь тяжкие, что способны раздавить человека. Но они редки. А для невротика и незначительное происшествие превращается в катастрофу, и жизнь оборачивается одними разочарованиями. Вдобавок, невротик порой фокусируется на светлых сторонах чужой жизни: у этого полный успех, у того – дети, у другого – больше свободного времени и он лучше им пользуется, у соседа и дом больше, и лужайка зеленее. Хотя это достаточно просто описать, но трудно распознать, особенно в себе самом. Эта чрезвычайной важности вещь, которой нет у нас, но есть у другого, кажется настолько реальной, настолько фактической. Таким образом, происходит двойная подделка счетов по отношению к себе и по отношению к другим. Большинство людей не раз слышало, что нельзя сравнивать свою жизнь и счастливые моменты чужой, можно сравнивать разве что одну жизнь с другой в целом. Но, несмотря на то, что этот совет представляется им вполне верным, они не могут ему последовать: искаженная картина мира складывается у них не по недосмотру и не вследствие интеллектуального невежества. Это, скорее, эмоциональная слепота, то есть слепота в силу внутренней бессознательной необходимости. Ее последствия – это зависть и безразличие к людям. Зависть носит характер, названный Ницше Lebensneid (зависть к жизни), которая относится не к той или иной детали, а к жизни вообще. Она идет об руку с чувством, что ты единственный отовсюду изгнан, приговорен к мучениям, одиночеству, панике, тоске. Безразличие не обязательно предполагает полное бессердечие. Оно вытекает из всеобъемлющих требований и затем приобретает собственную функцию оправдание эгоцентризма личности. Почему другие, которым лучше, чем ему, должны чего-то ждать от него? Почему он, находящийся в худшем положении, чем кто-либо вокруг, он, на которого не обращают внимания или плюют, не имеет права ни на что лично для себя? Так требования укореняются еще прочнее. Другое следствие – чувство общей неуверенности относительно своих прав. Это сложное явление, и всеобъемлющие требования – лишь один из определяющих его факторов. Внутренний мир, где невротик чувствует право на что угодно, настолько нереалистичен, что в реальном мире он приходит в замешательство относительно своих прав. С одной стороны, он исполнен нахальных требований, а с другой стороны, не решается постоять за свои права, когда это действительно можно и нужно сделать. Например, пациент, который считал, что весь мир должен быть к его услугам, стеснялся попросить у меня изменить время встреч или карандаш, чтобы записать кое-что. Другой господин, сверхчувствительный к невыполнению невротического требования почтения, мирился с тем, что явно навязывали ему некоторые друзья. Чувство, что у него нет никаких прав, может быть в таком случае внешним выражением страданий пациента и может стать сосредоточием его жалоб, в то время как он не уверен в своих иррациональных требованиях. Это они служат источником расстройства, или, по крайней мере, вносят в него немалый вклад.* * См. главу 8 «Решение смириться». И наконец, тайные обширные требования – один из важных факторов, отвечающих за инертность, которая (в открытой или скрытой форме) является, возможно, наиболее распространенным невротическим нарушением. В противоположность праздности, в которой можно пребывать по своей воле и получать от нее удовольствие, инерция – это паралич психической энергии. Она распространяется не только на действия, но и на мысли и чувства. Все требования, по определению, заменяют невротику активную работу над своими проблемами и, следовательно, парализуют его рост. Во многих случаях они ответственны за глубочайшее отвращение к любым усилиям. Бессознательное требование тогда таково, что одного только намерения должно быть достаточно для достижения, для устройства на работу, для того, чтобы стать счастливым или преодолеть трудности. Он имеет право получить все это без всяких затрат энергии. Иногда это означает, что реальную работу должны выполнить другие (пусть Джордж это сделает). Если этого не происходит, у него есть причина быть недовольным. Таким образом, часто случается, что он устает от одной перспективы «лишней» работы, когда надо сходить куда то, что-то купить. Иногда в процессе анализа усталость пациента удается снять очень быстро. Например, одному пациенту предстояло сделать много дел перед поездкой, и он чувствовал усталость, еще не принявшись за них. Я предложила, чтобы он принял проблему устройства своих дел, как вызов своей изобретательности. Это ему понравилось, усталость исчезла, и он смог завершить дела, не почувствовав себя разбитым или измученным. Но хотя он при этом испытал свою способность быть активным и радоваться этому, его порыв делать усилия по собственной воле скоро иссяк, поскольку бессознательные требования все еще оставались слишком глубоко укорененными. Чем мстительнее обсуждаемые требования, тем более сильной представляется инерция личности. Бессознательные аргументы при этом звучат так: «Это другие виноваты в моих бедах – они и должны все исправить. А то что же это будет за исправление, если я сам буду все делать?» Естественно, так говорить может только тот, кто утратил конструктивный интерес к своей жизни. Это не его дело – менять что-то в своей жизни; это дело «их» или судьбы. Упрямство, с которым пациент держится за свои требования и защищает их при анализе, указывает на значительную субъективную ценность их для него. У него не один, а несколько рубежей защиты, и он раз за разом возвращается на них. Во-первых, у него нет никаких требований, и непонятно, о чем это толкует аналитик; во-вторых, они все рациональные. Далее продолжается защита субъективных оснований требований, служащих для их оправдания. Когда, наконец, он понимает, что у него на самом деле есть требования, и что они не вписываются в реальность, он теряет к ним видимый интерес: они неважны или, во всяком случае, безвредны. Однако он не может временами не замечать, что их последствия для него многочисленны и серьезны. Например, они делают его раздражительным и недовольным, было бы гораздо лучше для него, если бы он сам был поактивнее, а не ждал, что все придет к нему само. Эти требования парализуют его душевные силы. Он не может закрыть глаза и на тот факт, что практический выигрыш от его требований минимальный. Действительно, постоянно давя на других, можно иногда заставить их уступить своим высказанным или невысказанным требованиям. Но даже если так, кто от этого становится счастливее? А что касается его требований к жизни вообще, то они все равно тщетны. Считает он, или нет, себя исключением, на него распространяются законы психологии и биологии. Его требование быть совершенством во всех отношениях не меняет его ни на йоту. Понимание – как вредных последствий требований, так и их внутренней тщетности – само по себе еще не оставляет реального следа; оно не убеждает. Надежды аналитика, что такой уровень понимания поможет искоренить требования, часто не сбываются. Обычно аналитическая работа ослабляет их. Но вместо искоренения они уходят вглубь. Работая далее, мы добиваемся глубинного озарения – в недрах бессознательных иррациональных фантазий пациента. Дело в том, что понимая на уровне интеллекта тщетность своих требований, бессознательно он упорно верит, что для волшебной силы его желании невозможного нет. Если он будет хотеть достаточно сильно, его желания сбудутся. Если он будет достаточно твердо настаивать, чтобы все шло, как он хочет, все так и пойдет. Если он еще не оказался прав, то это не потому, что он хочет невозможного – как аналитик заставляет его поверить, – а потому, что он хочет недостаточно сильно. Эта вера вносит еще одно осложнение в явление в целом. Мы уже видели, что требования пациента нереалистичны в том смысле, что он присваивает себе несуществующее право на все виды привилегий. Мы видели также, что некоторые его требования откровенно фантастичны. Теперь нам стало ясно, что все они пропитаны ожиданием чуда. И только здесь мы по-настоящему можем понять, до какой степени требования являются необходимым и неизбежным средством воплощения идеального я пациента в действительность. Они служат этому не в том смысле, что доказывают его превосходство достижениями или успехом: они обеспечивают ему необходимые доказательства и алиби. А доказать он должен, что стоит выше законов психики и природы. И пусть даже он опять и опять видит, что другие не принимают его требований, что закон писан и для него, что он не стоит выше обычных неприятностей и неудач – все это не доказывает отсутствия у него неограниченных возможностей. Это доказывает лишь то, что с ним все еще творится несправедливость. Но если только он будет защищать свои требования, в один прекрасный день они будут выполнены. Эти требования – гарантия его грядущей славы. Теперь мы понимаем, почему пациент с таким вялым интересом смотрит на вред, который эти требования причиняют ему в жизни. Он не отрицает этого вреда, но он для него пренебрежимо мал по сравнению с грядущей славой. Он похож на человека, который верит, что с полным основанием претендует на богатое наследство; вместо конструктивных усилий по устройству своей жизни он вкладывает всю энергию в то, чтобы отстаивать свои права. Между тем реальная жизнь теряет для него интерес; он впадает в нищету, он пренебрегает всем, что могло бы сделать его жизнь стоящей. Надежда на будущие возможности все более и более становится единственным светом в окошке, которым он живет. Невротик находится в худшем положении, чем подобный наследник. У него есть тайное чувство, что проявив интерес к себе и своему развитию, он лишится прав на будущие достижения. Это логично, если исходить из его предпосылок, ибо в таком случае воплощение идеального я действительно утратило бы смысл. Пока он одержим своей целью, альтернативный путь его просто страшит. Он означает, что ему предстоит увидеть себя простым смертным, которого извели вконец его проблемы, что ему предстоит взять на себя ответственность за них и признать, что только он сам и никто другой может перерасти их и развить именно свои способности и таланты. Этот путь страшит его, ибо ему начинает казаться, что так он лишится всего. Рассматривать возможность этого пути, пути к здоровью, он может только в той степени, в какой он уже достаточно силен, чтобы расстаться с решением, легшим в основу самоидеализации. Мы не поймем до конца упорства требований, пока рассматриваем их только как «наивное» выражение претензий на то, что невротик, с его раздутым образом себя, считает «положенным», причитающимся ему, или как понятное желание того, чтобы его многочисленные компульсивные потребности были удовлетворены другими. Упорство, с которым невротик вцепляется в некую установку, несомненно указывает, что эта установка выполняет функции, кажущиеся ему необходимыми и неизбежными в рамках его невроза. Мы рассмотрели, каким образом требования невротика создают видимость решения многих его проблем. Их всеобъемлющая функция – увековечить его иллюзии о себе и переложить ответственность на внешние факторы. Поднимая свои потребности на высоту требований, он отрицает свои расстройства и возлагает ответственность за себя на других людей, на обстоятельства, на судьбу Несправедливо, что у него вообще есть проблемы. Он имеет право хотя бы на жизнь устроенную так, чтобы эти проблемы его ни в коем случае не беспокоили. Например, у него просят взаймы или о пожертвовании. Он расстраивается и в душе посылает к черту просителя. Но на самом деле он недоволен тем, что нарушено требование не беспокоить его. Что делает его требование столь непреклонным? Просьба, в действительности, сталкивает его с внутренним конфликтом, в котором находятся его потребность уступать другим и потребность фрустрировать их. Но пока он (по каким угодно причинам) очень боится или очень не хочет видеть свой конфликт, он вынужден держаться за свое требование. Он говорит о нем, как о нежелании беспокойства, но если уточнить, то окажется, что он требует: мир должен быть устроен так, чтобы он не сталкивался со своими конфликтами и не был бы вынужден их осознавать. Позднее мы поймем, почему ему жизненно важно сбросить с себя ответственность. Но нам уже видно, что его требования, в результате, не дают ему возможности расстаться со своими проблемами и тем самым увековечивают его невроз. Глава 3. ТИРАНИЯ «НАДО» Мы до сих пор обсуждали, в основном, каким образом невротик пытается воплотить свое идеальное я во внешнем мире: через достижения, славу, успех, власть или торжество. Невротические требования также получают конкретное выражение, направленное вовне – он везде и всячески пытается отстоять свое право на исключение в силу своей исключительности. Его чувство, что он имеет право быть выше необходимости и законов, позволяет ему жить в вымышленном мире, как если бы он и в самом деле был выше их. И когда бы он ни оказался существенно ниже планки своего идеала, его требования позволяют ему возложить ответственность за такую «неудачу» на внешние факторы. Теперь мы обсудим тот аспект самоидеализации (кратко упомянутый в первой главе), в котором фокусом является его внутренний мир. В противоположность Пигмалиону, который пытался в свое, соответствующее его канонам красоты, творение превратить другого, невротик берется за работу по переплавке в высшее существо самого себя. Он ставит свою душу перед своим же образом совершенства и бессознательно говорит себе: «Забудь о том никудышном существе, которым ты являешься; вот каким тебе Надо быть, и быть таким идеальным – вот все, что имеет значение. Ты должен быть в состоянии вытерпеть все, понять все, нравиться всем, быть всегда продуктивным». Это лишь немногие из внутренних предписаний. Они безжалостны и непреклонны, и я назову их «тиранией Надо». Внутренние предписания включают все, что невротику Надо делать, чувствовать, знать; кем ему Надо быть, а также все его табу: как и что ему Нельзя делать. Я начну с перечисления некоторых из них, чтобы дать краткий их обзор. Более подробные и конкретные примеры мы рассмотрим далее по мере обсуждения характерных черт каждого «Надо». Ему Надо быть пределом честности, щедрости, внимательности, справедливости, достоинства, храбрости, заботливости. Ему Надо быть совершенным любовником, мужем, учителем. Он Должен вынести все, угодить всем, любить своих родителей, жену и страну; или же, напротив, ему Нельзя привязываться ни к чему и ни к кому, ничто Не Должно иметь для него значения, он Не Должен чувствовать обиду, а Должен быть всегда спокойным и умиротворенным. Он Должен всегда получать наслаждение от жизни, или же, он Должен быть выше забав и развлечений. Он Должен быть непосредственным, он Должен всегда сдерживать свои чувства. Ему Надо знать, понимать и предвидеть все. Он Обязан не сходя с места разрешить любую проблему, свою или чужую. Он Должен преодолеть любые трудности, как только они появятся. Ему Нельзя уставать или болеть. Он всегда Должен суметь устроится на работу. Все, что можно сделать не меньше, чем за два-три часа, он Должен делать за час. Этот обзор указывает на размах внутренних предписаний и оставляет впечатление о них, как о притязаниях, которые хотя и понятны, но слишком жестки и трудны для исполнения. Если мы скажем пациенту, что он ждет от себя слишком многого, он зачастую согласится без колебаний, он иногда даже и сам об этом знает. Обычно он добавит, в явной или неявной форме, что лучше ожидать от себя слишком многого, чем слишком малого. Но сказав о чрезмерности требований к себе, мы еще не раскроем особых черт внутренних предписаний тех, которые проступают при более глубоком исследовании. Они частично совпадают, поскольку все проистекают из необходимости превратиться в идеального себя, которую ощущает индивид, и из убеждения, что он это может. Что удивляет нас с самого начала – это то же самое пренебрежение выполнимостью, которое пронизывает все стремление к воплощению идеального я в действительность. Многие из этих требований к себе таковы, что их не мог бы выполнить ни один человек. Они просто фантастичны, хотя сам индивид и не отдает себе в том отчета. И все-таки он не может не признать их у себя, когда его ожидания попадают в полосу ясного света критического мышления. Но интеллектуальное признание зачастую изменяет не так уж много, если вообще что-либо изменяет. Положим, врач, который по девять часов в день ведет прием и вдобавок активно участвует в общественной жизни, наконец ясно понимает, что при такой занятости для серьезной научной работы уже не остается места. Но после нескольких неудачных попыток резко сократить ту или иную деятельность течение его жизни возвращается в прежнее русло. Его требование «Для меня не должно существовать ограничений по времени и силам» оказывается сильнее рассудка. Далее, рассмотрим более мягкий случай. Пациентка была весьма удручена во время сеанса – подруга рассказала ей о своих запутанных отношениях с мужем. С мужем подруги моя пациентка встречалась только в обществе. Однако несмотря на то, что она уже несколько лет проходила анализ и прекрасно знала, сколь многие психологические тонкости необходимо выяснить в любых межчеловеческих отношениях, она считала, что обязана была сообщить подруге, насколько прочен ее брак. Я сказала пациентке, что она ожидает от себя невозможного для кого угодно, и напомнила о множестве вопросов, которые необходимо выяснить прежде чем мы получим хотя бы смутное представление о факторах, действующих в подобной ситуации. Оказалось, что она отдавала себе отчет о большинстве указанных мной трудностей, но все же считала, что Должна иметь некое шестое чувство, которое позволяет все их преодолеть. Другие требования к себе могут и не быть фантастичными по сути, но показывают полное пренебрежение к условиям, при которых они могли бы быть выполнены. Так, многие пациенты ожидают, что пройдут анализ за ничтожно малое время, поскольку они необыкновенно умны. Но продвижение анализа пациента имеет мало общего с его умом. Умение рассуждать, на самом деле, часто используется для торможения прогресса. Рассчитывать приходится на эмоциональные силы пациента, его способность не лукавить и брать на себя ответственность. Ожидание легкого успеха присутствует не только по отношению к продолжительности анализа в целом, но и по отношению к достижению глубинного прозрения (инсайта). Например, только еще увидев у себя некоторые из своих невротических требований, они уже считают, что полностью их переросли. То, что здесь нужна терпеливая работа, что требования никуда не денутся, пока не исчезнет эмоциональная необходимость в них, – все это игнорируется. Они верят, что их ум должен быть главной движущей силой. Естественно, при этом неизбежно последуют разочарование и растерянность. Так, например, учительница может ожидать, что при ее долгом опыте преподавания ей будет легко написать статью на педагогическую тему. Если слова все же не стекают сами с ее пера, она испытывает глубокое отвращение к себе. Дело в том, что она проигнорировала или отбросила вполне уместные вопросы. Есть ли ей что сказать? Превратился ли ее опыт в четкие и полезные формулировки? И даже если ответ на эти вопросы утвердительный, для статьи по-прежнему нужна самая обычная работа по приведению мыслей в порядок и их изложению. Внутренние предписания, в точности как политический произвол в полицейском государстве, действуют с совершенным пренебрежением к внутрипсихическому состоянию человека – к тому, что он в данный момент способен чувствовать и делать. Например, очень распространенное Надо – это «надо никогда не обижаться». Непременного соблюдения этого правила, которое подразумевает слово «никогда», было бы, видимо, чрезвычайно трудно добиться. Многие ли чувствуют или чувствовали такую уверенность в себе, такую умиротворенность, чтобы никогда не обижаться? В лучшем случае это идеал, к которому можно стремиться. Если мы принимаем такой проект всерьез, он означает необходимость большой и терпеливой работы над нашими бессознательными требованиями безопасности, над ложной гордостью, или, короче говоря, над каждым фактором нашей личности, который делает нас уязвимыми. Но тот, кто считает, что ему никогда не следует обижаться, вовсе не имеет в виду столь конкретную программу работы. Он просто отдает себе безусловный приказ, отрицая или отвергая факт своей реальной уязвимости. Давайте рассмотрим другое требование: мне всегда Надо быть понимающим, сочувствующим и готовым помочь. Я обязан суметь смягчить сердце преступника. Опять-таки это требование не совсем фантастично. Встречаются люди, достигшие подобной духовной силы, как епископ из «Отверженных» Виктора Гюго. У меня была пациентка, для которой фигура епископа Мириеля стала важным символом. Она считала, что должна походить на него. Но у нее не было ни одной установки или качества, которые давали епископу силу вести себя с преступником так, как это описано в романе. Она могла иногда заниматься благотворительностью, поскольку считала, что ей Надо быть сострадательной, но она не испытывала сострадания. На самом деле она не испытывала особо теплых чувств ни к кому. Она вечно боялась, как бы кто-нибудь не извлек из нее выгоду. Всякий раз, когда она не могла найти свою вещь, она думала, что ее украли. Хотя она и не отдавала себе в том отчета, но невроз сделал ее эгоцентричной, сосредоточенной на собственной выгоде, что прикрывалось компульсивными смирением и добротой. Хотелось ли ей в тот период видеть в себе такое и работать над этим? Конечно нет. И здесь тоже в ход шли слепые приказы, которые могли привести только к самообману или к несправедливой самокритике.