Было страшно. Было чертовски страшно. Расследование приобретало слишком большие масштабы. Ей уже недостаточно было играть в «Улики» в одиночку: она начинала бояться. Она знала, что нужна поддержка взрослого человека, того, кто возьмет дело в свои руки или разделит ее теорию и поможет сделать шаг. Но кого? Ее братья и сестры были немного глуповаты и ничего бы не поняли… Отец был как один из ее братьев, только старше и озлобленнее, так что он тоже не мог помочь. Была еще мать, женщина, которая ходила по дому, как душа, страдающая от боли. Ее водянистый, слегка раздражающий голос, и эти ее странные действия, каждое из которых, казалось, кричало: «Простите за существование!» – очень мешали дочери видеть воспринимать ее как образец для подражания. Жанин была самой умной в семье, самой эмпатийной, к тому же она хорошо рисовала, и по этой причине ее считали белой вороной, странной, чудаковатой. Она воспользовалась тем, что мать пересаживала цветы в саду. Честно говоря, она не знала, удачное ли это время, потому что садоводство для матери было эквивалентом диеты для ее дочери: она прикладывала много усилий, но ничего не получалось. Все растения пропадали, но, поскольку у них были деньги, они покупали еще много всего в Эко Саду, и были счастливы. Жанин подкралась к ней, и мать, хоть и не сразу, заметила ее. – Что такое, дочка? – Ничего… – Ты хочешь помочь мне? – Нет, не особо… Разочарование на лице матери было настолько явным, что девушке пришлось отступить. – Ну, ладно, давай. Что делать? Мать объяснила, как вынуть азалии из пластикового горшка и аккуратно закопать их в заранее вырытые ямки. Было очевидно, что женщина слишком часто поливает растения, поэтому они перенасыщаются влагой. Но мама Жанин не знала, что вредит такой гиперопекой своему саду. Ей казалось, что если она слишком сильно все смочит, то почва, в которой росли цветы, смешается между собой, и количество влаги сбалансируется. Но сейчас это было не столь важно. Мать с дочерью никогда не занимались чем-то совместным, не проводили время вместе, и мать восприняла появление дочери как подарок. Она не знала, что интерес ее дочери был притворным. «Активные и жизнерадостные» – это не те прилагательные, которыми можно было бы описать родителей Жанин, но они были хорошими людьми. Доноса Жанин на Марио редко обсуждался в их семье. Честно говоря, они вообще мало о чем говорили. – Мама, я хочу тебе кое-что сказать. Ее мать встрепенулась от возможного искреннего разговора с дочерью. Она никогда не слышала этой фразы из уст дочери и думала, что та говорит о каком-то парне, о какой-то мечте или о том, что ей захотелось обновить гардероб, поэтому она была так потрясена, услышав об убийстве. – Что? Дорогая, я начинаю нервничать. Что ты говоришь? – Просто в письме, которое он мне прислал, четко видно… – Перестань фантазировать, перестань быть такой… причудливой. Ты всегда была причудлива, Жанин. Это реальная жизнь, а в реальной жизни такие вещи не происходят. – Мама, Марину не так давно убили. Ты это знаешь, все знают. А Венди исчезла… Тебе не кажется это по меньшей мере странным? Мать была ошеломлена. Она знала о ситуации с Мариной, но предпочитала не говорить об этом… Я знаю, что случилось с той девочкой. Я не забыла, что ее убили, конечно, нет. Бедняжка, бедняжка… И бедные ее родители. Но постоянные разговоры об этом не вернут ее к жизни, не так ли? Тогда какой смысл зацикливаться на этом? А другая девушка, та, что исчезла… она вернется. Должно быть, осталась в доме подруги после скандала с родителями. Жанин делала так постоянно. Она ненавидела нас, когда была маленькой. Она злилась – и в крайнем случае, хлопала дверью и уходила. Но к ужину она всегда была дома и каялась. Эта девушка вернется. Да, у меня есть предчувствие, что она появится в мгновение ока, как ни в чем не бывало. В мире много зла, я знаю это, я не глупая. Но если бы мы впитывали всю информацию, которую предлагает нам мир, все проблемы других, мы бы сошли с ума. Я предпочитаю смотреть в другую сторону. Смерть Марины… напомнила мне об этом. На мою дочь напали в прошлом году, дали ей пощечину… Это было очень тяжело, потому что чувствуешь себя бессильной. Но я не могу постоянно думать об этом. Трагично, что мальчик покончил с собой. Но правда в том, что я никому не желаю зла. И я не желаю зла прежде всего себе. Не хочу участвовать в судебных процессах и тому подобных вещах. Моя дочь совсем потеряна. Мы с отцом не знаем, что с ней делать. Это очень сложно, потому что она все время пытается идти своим собственным путем, и ты не знаешь, где она может оступиться. Никто этого не знает, но думаю, что у меня депрессия… Она отравляет мою жизнь. Она отравляет меня… Жанин пожалела, что затронула эту тему. Не то чтобы она ожидала, что мать станет охотно слушать ее, но реакция, связанная с желанием сделать вид, будто чужие проблемы не важны, немного огорчила ее. Меня бесит не то, что мама меня не понимает, а то, что это наглядное отражение того факта, что родители и подростки говорят на совершенно разных языках. Иногда они хотят, чтобы мы мыслили и вели себя как взрослые, но когда мы рассуждаем как взрослые, они отмахиваются от нас. Нас не слушают. Они не знают, как выслушать. Если честно, когда я была маленькой, то возносила своих родителей на чертов пьедестал. Но теперь я выросла и поняла, что они были двумя простофилями, и что мне придется самой вытаскивать каштаны из огня[10]. Реакция моей мамы была лишь верхушкой айсберга. Думаю, это был ее последний шанс завоевать мое доверие и уажение, и она его упустила, но все в порядке. Родители легкомысленно относятся к нашим проблемам, говорят, это все напускное и тому подобное, но на самом деле в них говорит лень. То, как они изворачиваются и не хотят смотреть в лицо нашим конфликтам и нашим проблемам. Думаю, из-за страха, потому что они не знают, как с ними справиться. Но, черт возьми, бояться – это по-человечески. Было бы лучше, если бы нам сказали: «Доченька, я не знаю, как тебе помочь», «Я понимаю, что проблема, из-за которой ты плачешь, важна для тебя и ты страдаешь. Даже если я не воспринимаю это так, как ты, я буду уважать то, что для тебя важно». Но вместо этого ты получаешь только: «Какая же ты заноза в заднице», «В твоем возрасте я уже работала, и у меня были реальные проблемы». Мои проблемы – это мои проблемы, и для меня они самые важные… Никто не должен смеяться или издеваться над этим. Кажется, что родители, когда у них появляются дети, стирают из своей памяти целую главу подросткового возраста. Как будто они перешли из десятилетнего возраста сразу в тридцатилетний. Но ведь это чушь. В среду произошли две важные вещи: первая – Паула начала работать на своей мини-работе в качестве псевдостажера, которого порекомендовала мать. Я работаю здесь не из-за мамы, то есть она нашла мне работу, да, но если бы она не думала, что я готова, она бы и не предложила мне ее… Не стала бы выставлять меня напоказ, не так ли? И вторая – Андреа и Горка жадно исследовали друг друга в нижнем белье на кровати парня, но, поскольку они не выходили за установленные рамки и не достигали следующей неизведанной ступени, для нас это не так важно. С другой стороны, Паула – это реальная проблема. Мама припарковала машину и оставила меня в немного затруднительном положении на парковке. В конце концов, это то, о чем я просила, – моя независимость, взросление, становление и все такое. Ну, вы же не растете, когда ваша мать возит вас по улицам. Я больше не та маленькая девочка, которая не смеет попросить у официанта апельсиновую фанту. Нет, я девушка с большими возможностями. Поэтому я поднимаюсь на четвертый этаж. Когда двери лифта открываются, я вижу безумие застекленных офисов, светодиодные лампы, людей, переходящих с одной стороны на другую, и, прежде всего, шум звонящих телефонов. Я думаю, что, возможно, вариант с кофе в «Старбакс» был не таким уж плохим. Теперь жалею, что надела рубашку и юбку-карандаш, тренч и туфли на каблуках. Люди здесь такие хипстеры. Мать улыбнулась мне, когда я спускалась по лестнице дома. Я приняла эту улыбку за материнскую любовь, думая, что она понимает, что я уже выросла. Но она смеялась, очевидно, потому что понимала, что меня засмеют. Я выглядела как малолетняя милфа в этой толпе двадцати-сорокалетних хипстеров, разговаривающих через наушники своих мобильных телефонов на всех языках. Я расслабилась. Вот и все, пути назад нет. Чувствую себя немного нелепо, да, но, знаете, у меня всегда есть туз в рукаве… и это была моя тушь Better Than Sex от Too faced, которая создает эффект взгляда олененка Бемби. Я вложила всю энергию в сегодняшний ангельский макияж, чтобы ко мне относились соответствующе. Столкнулась с азиаткой, которая чуть не опрокинула на меня кофе и даже не оглянулась, стерва. Мне удалось пробиться к стойке. Вот стерва – да, я сегодня очень нецензурно выражаюсь, но что поделать, день был… Я заговарию с ней, а она не отвечает. Я объясняю, что я Паула. Она смотрит на меня снисходительно, делая жесты типа «я теперь с тобой», но на самом деле она имеет в виду: «Послушай, девочка, у меня есть более важные дела, такие как общение с моими чертовыми друзьями и обновление Facebook. Да, это старомодная сеть, но, как видишь, я ею пользуюсь». У меня плохое, ужасное начало карьеры. Но я – наделенная силой девчонка! Я не хотела использовать власть матери, но, очевидно, собиралась сказать ей, что ее отвратительная секретарша унизила меня. В любом случае суть в том, что я ищу отдел цифрового маркетинга самостоятельно, поскольку никто не говорит мне, что делать. Эй, я не так уж плоха в ориентации, как говорят о блондинках. Я пересекаю коридор, затем помещение, полное столов с перегородками, и атмосфера становится все более напряженной. Вы видели фильм «Дьявол носит Prada»? Ну, я чувствую себя совсем юной Энн Хэтэуэй, которую вот-вот сожрет Мерил Стрип за углом. Конечно, я слежу за каждым своим маленьким муравьиным шагом на случай, если на пути есть мины, которые меня взорвут… Ну, знаете, всякие офисные опасности… Неважно, я запуталась. Вижу маленькую симпатичную табличку с надписью «Отдел цифрового маркетинга». Наконец-то. Да! Выкуси, незрелая Паула прошлого, и поприветствуй новую Паулу. Да, моя смелость подбадривает меня, и я открываю дверь. Глупая? Да, на какое-то время… как, черт возьми, как я до этого додумалась? Желание провалиться сквозь землю растет в геометрической прогрессии. Я хочу вернуться в Лас Энсинас, где моей единственной проблемой было то, что Самуэль совсем не слушал меня. Паула сделала самое худшее, что она могла сделать в свой первый день на подработке в качестве стажера: она открыла переговорную отдела цифрового маркетинга, где четыре старших менеджера проводили Skype-встречу с еще более важным, чем они, старшим менеджером, который, вероятно, остановился в роскошном отеле в Пекине. Она сделала это не с дурными намерениями, нет, ни тогда, когда она открыла дверь неожиданно и без стука, ни тогда, когда пыталась оправдаться и тихо объяснить, что не хочет беспокоить. – Здравствуйте, извините. Я Паула, сегодня мой первый рабочий день, и я не знаю, к кому мне можно обратиться… Меня направили в отдел цифрового маркетинга. Они не выгнали ее, но взгляды четырех высокопоставленных сотрудников загорелись, как красные голодные глаза диких животных в ночной мгле. Офис обуяла ярость. Она была мишенью для всех. Конечно, они кричали на нее, и конечно, она пошла плакать в туалет, и конечно, была на грани того, чтобы позвонить матери и сказать, чтобы она забрала ее оттуда как можно скорее. Но дверь туалета открылась, и в нужный момент появился парень, как ангел-хранитель: благословенные общие туалеты. Она перестала плакать, чтобы скрыть слезы, но не сводила с него глаз… Парень был старше меня. Да, довольно намного, не знаю… Я совсем не умею определять возраст людей по их лицам. Ему могло быть двадцать пять или, может быть, двадцать, но девятнадцать – ни за что: синяя рубашка, закатанная до локтей, трех-четырехдневная щетина и бритая голова. Он выглядел так, будто специально побрился налысо, чтобы лысина не заросла. Но он был сексуальным лысым парнем… Да, есть парни, которые лучше выглядят без волос. У него были очень красивые брови, выразительные глаза, а когда он попытался улыбнуться, на щеках возникли две ямочки. У него были широкие, не слишком большие глаза и сумка со значком «Звездных войн», из чего я поняла, что он графический дизайнер. Парень заметил, что Паула плакала. Он колебался, стоит ли подойти к ней. Правильно ли будет спросить, что случилось, но он решил промолчать и зайти в одну из кабинок, чтобы сделать свои дела – пописать, в общем. Паула могла бы воспользоваться возможностью убежать, но в парне был какой-то магнетизм, поэтому она поступила так, как поступила бы любая шестнадцатилетняя незамужняя девушка, которую только что унизили: подкрасила ресницы, нанесла румяна, затянула хвост потуже и стала ждать, как будто у нее была тысяча планов, но в этот момент было жизненно важно вымыть руки. Конечно, шестнадцатилетняя девушка так бы не поступила, но Паула была не такой, как все. Она была зрелой и легкомысленной, пытающейся пробиться через битву гормонов и неверных решений. Он вышел из кабинки, слегка улыбнулся, увидев, что девушка все еще там, вымыл руки, вытер их о свои бежевые брюки-чинос, посмотрел в WhatsАpp и подошел к двери. Каждый его шаг был ударом по голове Паулы. Я не дура, не неудачница, я наделена силой. Я ошиблась в Самуэле, ошиблась в Горке, ошиблась во всех парнях в моей жизни, которые ждали меня как принцессу. Если хочешь рыбы, намочи задницу. А эта рыба была похожа на одну из тех легендарных кефалей, которые появляются лишь однажды и которыми заполнены витрины придорожных баров… Я не знаю! – Эй… – крикнула Паула, когда рука парня уже была на ручке двери. Он отвернулся, ничего не сказав, закончив надевать наушники… Он поднял брови и, возможно, издал небольшой звук «ух», но она ничего не услышала… Жаль, что Паула делила шкуру неубитого медведя. То есть, выкрикнула «эй», чтобы остановить его, но ей было совершенно не ясно, что она собирается делать теперь, когда ее внимание приковано к парню, который выглядел все более и более красивым, как будто свет специально придавал его лицу такую внешность, которая бы все больше и больше вписывалась в архетип идеального парня для Паулы. Скажи что-нибудь, Паула, скажи что-нибудь, глупая, давай. – Что… первый день всегда так плох? Хорошо, еще несколько слов. Это что-то. Парень задержался на секунду, отпустил ручку, снял наушники, которые почти полностью закрывали его красивые уши, и улыбнулся. – Что случилось? У тебя все плохо? – Черт, нет… У меня все очень плохо. Я здесь всего пятнадцать минут, а меня уже оскорбили, унизили, когда я выходила из лифта. Я плакала, пока ты не вошел… Да, у меня не все в порядке. Многословие и нервозность Паулы превратились в странную харизму, характерную для неудавшихся героинь вроде Бриджит Джонс, которыми она всегда так восхищалась. Бум! И она продолжила разглагольствовать. – Я имею в виду, посмотри на меня, я оделась, чтобы прийти на эту чертову работу, чтобы красноволосая секретарша нахамила мне и чтобы четыре парня в галстуках буквально назвали меня «непрезентабельной и грубой». – Конечно, как можно не плакать? – сопереживал он. – Верно, – сказала она, констатируя очевидное. – Но в этой работе есть и хорошие моменты… – Да, я надеюсь, что это так. Потому что на четвертом этаже я встретила только враждебность, бегающих людей и очень, очень мало человечности. – Прости. – Нет, это не твоя вина… Ты кажешься милым. – Спасибо. Меня зовут Бруно. – Я – Паула. Меня зовут Паула. Она хотела поцеловать его, но он выставил руку вперед в знак уважения. В конце концов, они были двумя незнакомцами в туалете. – Я их помыл, – сказал он. – Да, я видела. – Круто. И с чего ты начнешь?