Она удивилась: – Ты что, серьезно? Какой «поподробнее», Дима? Нет, ты все-таки тормоз! Надо было свернуть дурацкий разговор. Дурацкий и неловкий, как всегда, сама виновата. – Послушай, – вдруг сказал он, – а что ждать лета? До лета еще далеко. Через неделю я лечу на Мальдивы. Предлагаю присоединиться. Вместе, мне кажется, веселее. – Ты уверен? – растерялась Анна. – Посмотрим, – ответил он. – Главное, чтобы согласилась Маруся. – Согласится, – ответила Анна. – Она же умная девочка, эта Маруся! – Умная и самая лучшая! – подхватил Калеганов. – Вечером перезвонишь? – Раньше. Маруська вернется через полчасика. И ей показалось, что Калеганов улыбнулся. Другая жизнь Дни проходили почти одинаково, по расписанию. Иногда расписание чуть уклонялось в сторону, но по большому счету ничего не менялось. «День сурка, – смеялся Илья и тут же добавлял: – Но это именно то, что нужно пенсионеру!» Он и вправду был очень доволен своей жизнью. Не просто доволен – счастлив. Как зола от сгоревшего костра, отлетели страсти и внезапные порывы, утихли желания, необузданность, влечения и вожделение. Ничего такого он больше не желал – хорош, и так было столько! Вспомнишь – мурашки по коже. Как он все это пережил, сохранил себя, не потерял голову, не разрушил свою жизнь, не помер во цвете лет, подобно многим другим? Тут две причины: мозги и везучесть. Обошли его инсульт, или инфаркт, или того хуже, поганая и страшная, неумолимая беда века, онкология, – спутники тех, кто, как и он, вел бурную и кипучую жизнь. Тут же вспоминался дружок Севка Гордин. Ох, не дай бог, врагу не пожелаешь его участи и ужасной смерти! А все, мать их, страсти, страстишки, темперамент и фальшивый юношеский задор. Вздумал Севка в свои пятьдесят три рвануть в новую жизнь. Конечно же, с молодой и прекрасной, а главное – новой. И что? А ничего, как и положено: кровавый развод, не менее кровавая дележка совместно нажитого. Ну и настиг друга Севку рачок. Стремительный такой, с красивым названием – светлоклеточный рак почки. Как? Слово-то какое – «светлоклеточный»! Светлое, ласковое, умиротворяющее, если не знать, что это такое. И сожрал этот гад светлоклеточный бедного Севку за пару месяцев. Не успел Севка ничего, не вкусил ни граммульки, ничего, кроме нервяка, сотрясений, скандалов и проклятий. Не успел ополовинить совместно нажитое, не успел сладко выспаться в объятиях милой девы. Только и успел, что словить светлоклеточный. А все потому, что в определенном возрасте противопоказаны резкие движения – Илья Валентинович это быстро сообразил. Ни-ни! Тише едешь, ну и… Соответственно. Примеров перед глазами было полно! Кроме бедняги Севки, коллега по старой работе Миша Ноленко. Там вообще – развелся, квартиру пополам, тачку тоже, только дачку в семь соток с избушкой на курьих ножках благородно оставил прежней семье – а как же, там любимая внучка! Счастливый ходил! Аж сиял. И что? Счастливая жизнь молодоженов закончилась ровно через год и два месяца. Бросила молодая жена Мишку Ноленко и отвалила к ровеснику. Сказала: «Прости, но у тебя по утрам изо рта плохо пахнет. И по вечерам, кстати, тоже». Вот и получи, старый болван, по заслугам! Ладно обидно, а как унизительно? А раньше ты, милая, не замечала? Или страдала хроническим насморком? И, как водится, прихватить кое-что с собой не забыла. И снова развод, и снова дележка, и снова страдания. Только в предыдущий раз уходил он, а в этот бросали его. Есть разница? Да и шушукались все по углам, насмехались. Первая семья просто животики чуть не надорвала – все папашу подкалывали: «Ну как? Покушал с нашей тарелки?» Мишка просился обратно. Искал варианты съезда. Его комнатуха в Одинцове и квартира бывшей жены. А та ни за что: «И не надейся! Я только теперь жить начала, только узнала, что такое свобода! Ни обедиков, ни глажки, ни уборки! Ни настроения твоего сраного! Ни взглядов твоих осуждающих и разочарованных – ни-че-го! Сегодня я с подружками в кино, завтра в кафе, а в мае летим с девчонками в Турцию! И зачем ты мне нужен? Ну сам посуди!» Итог – через год Мишка помер. Инфаркт. Вот такие дела… Или вот друг юности Стасик Курицин. Опять все по схеме и все та же песня с названием «Страстная любовь». Стас аж глазки закатывал и зажмуривал, когда намекал, что у них в койке. Светился весь: «Илюх, она такая! Ты, Илюх, даже представить не можешь! У нас с ней так! Не поверишь, мне кажется, что мне двадцать пять!» «Представить не можешь…» Ну почему же? Очень даже несложно представить – и страстные ночи, и молодое, гладкое тело, и завистливые взгляды на улице. Хотя бывало, и недоуменные и даже насмешливые. Стас с женой ничего не делил, парнем он был небедным. Купил себе однокомнатную квартиру и переехал. Естественно, с молодой. Поставили кровать на всю комнату – а как же, кинг-сайз для утех, – шкаф для тряпья и плазму на всю стену. И ржали: «А больше нам ничего и не надо!» Ага, как же! Так мы тебе и поверим! Кухня стерильная – ни одной кастрюли и ни одной сковородки. Зачем? Молодая и яичницу сделать-то не умела, все заказывали. «Поели, к примеру, суши – и в койку! – веселился Стас. – Ты знаешь, как полезна сырая рыба для потенции?» Наверное. Особенно по сравнению с надоевшими котлетами с гречкой. Новая жизнь, новые вкусы. Но утаивал друг юности, что все эти «ты не поверишь» были подкреплены… ладно, чего уж – всякими новомодными, всем известными средствами. Да потому, что по-другому не бывает – годы всегда берут свое, физиология. Не поспевает за молодостью старость. А если все-таки попробует, тут и даст о себе знать сердце, сердчишко. Зашалит милое, забеспокоит и непременно даст сбой. Вот и у Стаса случился инфаркт. Молодую жену можно было объявлять в розыск – пропала она сразу же, на второй день после того, как старого дурня увезли в больницу. А ухаживала за Стасиком дочь, а куда деваться? Вот ей, дочери, врач и сказал: «Последствия того, что ваш отец, уж извините, принимал некоторые лекарства. Какие? Вы что, и вправду не понимаете?» Та не понимала. «Виагру, уважаемая! Слыхали?» С божьей помощью Стасика вытащили. Ну а дальше встал вопрос – куда девать бедного героя-любовника? У него хорошая дочь, но у нее своя семья и двое детей. Да и почему, в конце концов? Несправедливо. Папаша нагадил, обидел маму, а тут еще и ухаживать? И хорошая дочь встала в нехорошую, но очень понятную позу. Нанять сиделку и отправить героя-любовника в его однокомнатную? В ту самую, где он предавался страстям с молодой? Можно. Но тут он начинал плакать. Плакать и умолять этого не делать. Пугал дочку суицидом: дескать, перевезешь – брошусь в окно. Не очень верилось, но рисковать не хотелось. Зачем брать грех на душу? А если и правда сиганет? Тем более врач сказал, что у папаши депрессия. Ну и опять как по писаному – чтобы не усложнять дочери жизнь, забрала Стасика оставленная им же жена. «Исключительно ради дочки», – без конца повторяла святая женщина Люся Курицина. Поставила бывшего на ноги, откормила котлетами с гречкой, каждый день выводила на воздух. А потом они сошлись и стали жить, как прежде. Или не совсем как прежде, но кто уж там знает… Да, бывает и так. Илья Валентинович громко вздохнул, крякнул и поднялся с кровати, подошел к окну, раздернул плотно закрытые шторы и резко зажмурился – в глаза ударило солнце. За окном стояла весна. Середина мая, прекрасное время года. Молодая, еще не запыленная изумрудная зелень трепетала под легким ветерком. Набухшие, тугие бутоны сирени обещали скорый неповторимый аромат. Это был огромный, разросшийся, словно дерево, куст, который жители не ленились обламывать. И в сезон в каждой квартире стояли ведра с редкой, чернильно-фиолетовой, невероятно пахучей сиренью. Илья хорошо помнил, как однажды на дворовом субботнике сосед посадил маленький кустик. На детской площадке гомонила ребятня. Господи, между прочим, третье поколение жителей дома, дети их детей, то есть их внуки. А вроде только вчера в песочнице под окнами играли их собственные дети… Только тогда песочница была деревянной, и игрушки другие. Машка, маленькая, кудрявая, плаксивая девочка, дочка Ильи Валентиновича, делала куличики из песка. Сейчас у Машки двое детей: сын Ромка и дочка Алиса, его, Ильи, любимые внуки! Как летит время! Как быстро жизнь пролистывает страницы. Илья Валентинович отошел от окна. Ну все, с сантиментами покончили. Пора начинать день. Надев любимый велюровый синий халат, он отправился в ванную. Чистя зубы, между прочим, свои, а не искусственные, рассматривал себя в зеркало. А что, вполне еще ничего мужичок, невзирая на полные шестьдесят два. Нет, не без изменений, но у кого их нет? И все же зубы свои, волосы, пусть поредевшие и поседевшие, но тоже имеются. Волнистые, между прочим. Правда, в молодости расчески ломались, а сейчас… Ну да, есть мешки под глазами, дочка называет их пельменями. А у кого их нет? И глаза не те, не те: без прежнего блеска. Потухшие, что ли. А раньше горели – живые, яркие, черные. Цыганские, как говорила бабка Леля. Она и сама была в молодости похожа на цыганку – черные косы, жгучие, темные глаза, угольные брови. Илья был похож на нее, на бабку. Родня смеялась – табор рядом проходил! Согрешила мать Лели с цыганом. Кто там их знает, все давно в земле. Да и он, Илюшка, как называла его бабка, уже не первой молодости. Он расправил плечи – да нет, он еще ого-го! Посмотришь – такие деды есть в шестьдесят два: лысые, пузатые, с вставными челюстями, вечно ноющие, брюзгливые, неопрятные. А он хоть куда – джинсы, майки, кроссовки. Цепь золотая, не бандитская, ни-ни, итальянская, из Милана. Перстень на мизинце, этот из Турции, с сердоликом – жена подарила. А у нее вкус прекрасный, интеллигентный. Тряпки он любит, хорошую обувь, хороший одеколон. Машка говорит: «Пап, ты у нас красавец!» А он и не спорит. Илья Валентинович запахнул халат и вышел из ванной. С кухни доносились приятные запахи. Жена, как всегда, крутилась около плиты. Услышав его шаги, Люба обернулась: – А, встал! Ну садись. Илья послушно уселся за стол. – Кофе? – спросила жена. – Или какао? – Кофе, – ответил он, – капучино. Через пару минут перед ним стояла тарелка с сырниками, банка сметаны, плошка с вареньем, докторская колбаса, швейцарский сыр и нарезанный хлеб. Забурчала, выплеснув ароматную жидкость, кофейная машина. Илья Валентинович принялся завтракать. – Посиди со мной, выпей кофе, – предложил он жене. – Уже пила. Да и дел полно. – Люба махнула рукой и продолжила хлопоты. Она стояла спиной, что-то резала, видимо, для супа, а он рассматривал ее. «Сзади пионерка, а спереди пенсионерка, – равнодушно подумал он, продолжая жевать. – Но хоть так. Обычно наших баб разносит, мама дорогая». Люба оставалась стройной – такая природа, типаж хрупкой блондинки. Такие обычно рано стареют, тонкая кожа покрывается мелкими морщинками. Так и было. Худенькая Люба и вправду была со спины девочкой: стройные ножки, узкие бедра. А вот лицо, шея, руки выдавали. Никуда не денешься. В молодости жена была не то чтобы красивой – миловидной. Хороший носик, голубые глаза, светлые волосы. Ничего примечательного, а глаз отдыхает. Как правило, такие женщины разумны и терпеливы, не бросаются в омут страстей, берегут семейный очаг, становятся верными женами и хорошими матерями. Так оно и получилось, точь-в-точь. Люба была нескандальной, уступчивой, мягкой. Хорошей матерью и неплохой хозяйкой – не гениальной, а именно неплохой. В доме всегда чисто, в шкафу висели отглаженные рубашки, в холодильнике стояли суп и второе. Ничего такого Люба не делала, никаких там изысков, никаких шедевров, нововведений, никаких выкрутасов, но обед был всегда. А выкрутасы, если хотелось, он находил в ресторанах. Жили они хорошо, спокойно, без громких скандалов и хлопанья дверьми. Любил ли он ее? Конечно, любил. Как жену, как мать своего ребенка. Как человека, как друга, в конце концов. Во всем жена его устраивала. Почти во всем. А то, чего ему не хватало, он добирал на стороне. Женщин у Ильи Валентиновича было много, случайных и не случайных. В случайные попадали те, имен и даже лиц которых он не помнил. Случайная короткая связь в командировке. Случайная интрижка после ресторанного знакомства. Случайная женщина в поезде – было и такое, чего уж. Эти случайные проскакивали и бесследно исчезали, не о чем говорить. «Природа такая, – шутил он с друзьями. – Не могу пройти мимо хорошенькой бабы». Друзья, разумеется, не осуждали. Завидовали. Как у Илюхи легко – прямо как сходить по малым делам. И главное, совесть не заедает. Ходок, настоящий ходок. Но были и неслучайные женщины, романы, длительные, серьезные связи. Любовь. Таких историй было три. При двух первых и мыслей не возникало уйти из семьи! Ни разу, ей-богу! И в голову не приходило! А вот третья его подломила… Так подломила, что еле выжил. Тогда, двенадцать лет назад, он серьезно задумался. Мучился, не спал ночами, жалел жену. Жалел и ту, другую, любимую. Любимую звали Лариса. Красивая, яркая, молодая. Ему пятьдесят, ей тридцать пять. И он в самом соку, и она в самом расцвете. Высокая, крутобедрая, полноватая синеглазая брюнетка. Как же она была хороша! А что они творили в постели! Просто сгорали в огне. Ночами, лежа рядом с женой, он просыпался от желания. Самому было неловко – как четырнадцатилетний пацан! Крутился до самого утра, ждал, когда отпустит. Смотрел на бледное, безмятежное лицо жены и умирал от отчаяния. Что делать? Как быть? Порвать и уйти? Дочь уже выросла, долг свой он исполнил. Материально семью обеспечил: прекрасная, богато обставленная квартира, хорошая новая тачка. Приличный дом по Рижскому шоссе – небольшой, но уютный коттедж. Раз в неделю приходит уборщица. Продукты привозит он, Илья. У Любы три шубы и бриллианты. Раз в год они выезжают за границу: Греция, Испания, Италия. Объездили всю Европу, были в Америке. Люба сто лет не работает. О деньгах не думает и думать не будет, конечно же, он ее обеспечит. У него успешный, крепкий бизнес – хватит на всех. У дочки все хорошо, муж не богач, но в порядке. Да и он, отец, помогает. Так, если для радости – например, путевки внукам в Диснейленд или новая машина дочери. «Сюрпрайз», – как говорит она. Имеет же Илья право на свое счастье? На собственную жизнь? Имеет право прожить так, как ему хочется? Прожить, дожить… В счастье и радости? В любви? Или нет, не имеет? Решил, что имеет. Пусть пять лет, пусть три года, но на полную, на широкую, а там – будь что будет! Про неудачливых друзей и коллег решил забыть. Получилось. Убеждал себя, что у всех все по-разному. Бывает же, что получается! И лихорадочно искал примеры везунчиков. Нашел. Правда, примерчики были не очень, так себе примерчики, если честно. Да и маловато их было. Из знакомых вспомнились двое. Первый – Вася Корчагин, дружок институтский. Но Вася ушел из семьи в сорок. И семья, между прочим, была бездетной. Развелся, женился, родил ребенка. Что такое сорокалетний мужик? Самый расцвет. И пример номер два – Костик Турчинов, с ним они сталкивались по бизнесу. Тут было все сериально: скандальный развод с женой, старше Костика лет эдак на девять. Связь с молодой и прекрасной молдаванкой с иссиня-черной косой и бездонными, густо-серыми глазами. Устоять перед такой дивчиной было непросто. К тому времени Косте стукнуло пятьдесят шесть, но мужичок он был крепкий, спортивный и моложавый. Пассии его было под тридцать. В общем, сошлись. Поженились. Что только не говорили про них! Как ни насмехались над Костиком! Дескать, все ясно, отожмет провинциалка и бизнес, и дом на Оке, оставит дурака с голой задницей, но так ему и надо, потому что нечего. Нечего быть таким нахально счастливым! Зависть. Страшное чувство – зависть. Еще бы – глянешь на них и… Поневоле вспомнишь свой «самовар»: бестолково и зачастую назойливо хлопотливую, одышливую, с плохо прокрашенной сединой, похрапывающую по ночам, хлопающую крыльями над внуками, в вечном халате, пропитанном запахом жареного лука. Бррр. А тут нате вам – стройная дева на легких ногах, волосы по пояс, можно представить, как она их распускает… Высокая грудь, широкие бедра. Но главное – взгляды. То, как они смотрели друг на друга. Вот что было невыносимо. Ладно он, с ним все понятно! Но она, эта дева! Казалось, сейчас что-то вспыхнет, рванет. И всех погребет под этим шквальным огнем: и Костика, и его молодую жену, ну и всех остальных заодно.