– Мне необходимо разыскать и пленить четвертого, прежде чем он исполнит свою миссию. Пустоты по природе стремятся к хаосу, страшно подумать, что произойдет, если четвертый подчинит индивида, наделенного огромной властью. – Хотите, чтобы я помогла вам в его поимке? – уточнила Одесса. – Дело не в желании, а в крайней необходимости. Мы должны отследить всех, кто побывал на месте преступления в течение получаса после смерти вашего товарища. – Почему именно получаса? Откуда такие сроки? – На момент выстрела четвертый уже неоднократно менял вместилища, поэтому промежуток для поиска нового сократился до получаса. Одесса поймала себя на том, что обдумывает нелепое предложение. Уму непостижимо! – Для начала проясним факты. Объясните, кто вы… и ваши люди? И откуда взялись эти твари? – Всему свое время. – Время настало, – твердо заявила Одесса. Блэквуд чуть наклонил голову. – Ну хорошо, – покладисто проговорил он, к величайшему изумлению Одессы. – Вы должны понимать, с чем имеете дело. Откуда возникли эти примитивные создания. – И кто выпустил их в наш мир. – О, тут все просто, – успокоил ее Блэквуд. – Как ни прискорбно, но выпустил их я. 1582 год. Мортлейк, Лондон После памятного сеанса в библиотеке Джона Ди внутри и снаружи дома стряпчего Хьюго Блэквуда начали твориться странные вещи. Растения в саду чахли и умирали, листья рассыпались ржавчиной, словно кто-то отравил всю почвенную воду. Землю усеяли рытвины, похожие на кротовые норы. Подозрительные шорохи, вопли, крики со стороны Темзы. Блэквуд просыпался посреди ночи и еще долго лежал в темноте. Однажды ему приснилось, будто тень на стене вдруг обрела форму и скользнула к нему в постель, обдав все тело ледяной влагой. Очнувшись, он скатился с кровати, не в силах вздохнуть, из горла вырвался протяжный стон, и кислород наконец проник в легкие. Над приходом повисла мгла. Но особенно Хьюго Блэквуда тревожило поведение его верной супруги Орлеаны, красавицы с волосами цвета воронова крыла и глазами лесной лани. Целый день она держалась отстраненно, была сама не своя, а после слегла, сославшись на болезнь. По совету лекаря Хьюго нанял сиделку – присматривать за женой, пока он в суде. На третьи сутки сиделка отказалась ухаживать за больной и без всяких объяснений в спешке покинула усадьбу. Войдя в спальню к супруге, Блэквуд обнаружил лишь измученную недугом женщину, исступленно взывавшую о помощи. Свет в ее ясных глазах померк, грудь лихорадочно вздымалась. Охваченная лихорадкой, она говорила с незримыми собеседниками. – Неужели тебе нельзя помочь? – шептал Хьюго, накладывая холодный компресс на покрытый испариной лоб. – О, любовь моя! Успехами на профессиональном поприще Хьюго был обязан жене, она была его музой, вдохновением. Дочь его наставника, она воспитывалась в очень образованной семье. Умная и вместе с тем предприимчивая, Орлеана отличалась невероятным честолюбием, которого с лихвой хватило бы на двоих, и ждала от мужа великих свершений. Все эти годы он не мог нарадоваться своему счастью и с первого дня брака старался оправдать ее доверие. Орлеана словно светилась изнутри, и Блэквуд обожал ее всем сердцем. Если бы не общительная натура супруги, ее умение располагать к себе людей, Хьюго обходил бы их стороной и сам бы не закатывал светские рауты. Именно под влиянием Орлеаны он искал знакомства с персонами незаурядными и харизматичными, вроде Джона Ди. Орлеана Блэквуд обладала, как нынче модно говорить, «мужским интеллектом»; иногда, в обществе, супругу приходилось просить ее держаться скромнее; наедине же они вели разносторонние дискуссии, оканчивавшиеся глубоко за полночь, пили вино при свете свечей. Орлеана питала слабость к выдающимся личностям, и, пока другие жены предпочитали – разумеется, по настоянию супругов – беседовать исключительно с прекрасным полом, она наслаждалась компанией ученых мужей. Блэквуд ревновал. Орлеана превратила его в собственника, хотя вины в том нет никакой. В человеческой природе заложено желание обладать красотой, превозносить добродетель и оберегать самобытность. Ди как-то сказал, что Орлеана родилась не в то время и «значительно опередила эпоху». В разговоре с Хьюго она списала комплимент Ди на банальную вежливость, однако Блэквуд чувствовал: ей очень польстила столь высокая оценка ее достоинств. Теперь у него сердце кровью обливалось при виде страданий жены. На ум постоянно приходил зловещий сеанс: Блэквуд опасался, что невольно навлек беду на свой семейный очаг и возлюбленную. Тщетно он напрягал память, силясь восстановить картину событий той ночи – рассудок словно заволокло пеленой. Блэквуд помнил, как вернулся домой на рассвете и сонная Орлеана потянулась к нему за поцелуем… Едва их губы соприкоснулись, любимая отпрянула, ощутив привкус горелого олова. Наутро Орлеана жаловалась, будто до сих пор ощущает во рту гарь; напрасно Блэквуд ломал голову в попытке найти правдоподобное объяснение случившемуся. Однажды вечером к Блэквуду нагрянул Талбот, в неизменной монастырской шапочке и с пытливым взглядом исподлобья. – Чудище, – поведал он Блэквуду за чаем. – С мордой волка и медвежьими лапами. – Талбот, успокойтесь, – пытался вразумить гостя Хьюго. – Я видел его. Видел краем глаза, он повсюду. Во мраке. За деревом. В соседней комнате. – У вас жар. Талбот поднес ладонь Блэквуда к своему лбу: – Холодный, как речной камень. Тень, скользнувшая в постель, ледяная влага. – Тогда помутнение рассудка, – произнес Блэквуд, отнимая ладонь. – А еще запахи, – продолжил Талбот. – Все кругом пропахло сыростью. – Эдвард, мне казалось, вы с призраками на короткой ноге. – Считаете меня шарлатаном? – Ну зачем так грубо. Скорее, фокусником. Ну согласитесь, эти ваши пророчества, трансы… Талбот уставился в полупустую чашку: – У вас не найдется портвейна? – Боюсь, что нет. Орлеана давно не выходила за покупками. Она нездорова. – Надо мной по-прежнему довлеет полынь, выпитая нами в ту ночь. Не могу доверять собственным глазам… собственным мыслям… Блэквуд кивнул, в глубине души он разделял страхи Талбота. – Тьма пробудилась. Гость отхлебнул чая и, скривившись, швырнул чашку вместе с содержимым в раковину; брызнули осколки. – Гниль, – пробормотал Талбот. – Всюду гниль. Блэквуд понюхал свой напиток. В нос ударила вонь. Даже чайные листья испортились. – Хьюго! – позвала Орлеана; толстые стены приглушили крик. Талбот испуганно встрепенулся. – Моя жена, – пояснил Блэквуд, спешно направляясь в спальню, расположенную через две двери. – Наверное, ее потревожил шум. Орлеана сидела на кровати, сама не своя от ужаса. – Талбот заглянул в гости и нечаянно разбил чашку. Но любимая не слушала. Ее взгляд был прикован к гобелену, который она собственноручно повесила три месяца назад. Изящную перекрестную вышивку в бордовых, золотистых и зеленых тонах Орлеана приметила в лондонском магазинчике погожим летним днем и сразу решила украсить ею спальню. Блэквуд посмотрел на гобелен, но ничего любопытного не заметил. – Нет, Хьюго, за ним. – Рот Орлеаны исказился в безмолвном крике. Блэквуд склонился над супругой, взял ее за подбородок, однако она по-прежнему не сводила глаз с гобелена. – Мне… мне его снять? Орлеана не ответила и словно погрузилась в глубокий транс. – Снимем его, и весь разговор, – решительно произнес Хьюго, берясь за рамку. В следующий миг гобелен сам собой рухнул вниз. Блэквуд отпрянул. Перед ним маячила стена – гладкая, обычная стена. – Теперь видишь? Он обернулся, но Орлеана уже откинулась на подушку и закрыла глаза. – Любимая… – Хьюго вновь склонился над ней, гладил по лицу, перебирал пальцы, однако Орлеана крепко спала и не думала просыпаться. Охваченный дурным предчувствием, Блэквуд поспешил на кухню, где застал Талбота, нервно расхаживающего взад-вперед. – Что у вас стряслось? Блэквуд сгреб гостя за плечи: – Срочно отправляемся к Ди.