– Попробовать можно, – согласился я, – только осторожно. – Беру управление на себя, а ты, Никифорович, подстрахуй. Если колеса начнут проваливаться, по моей команде треугольник резко от себя. Но – только по команде. А сам я за колесами наблюдать буду. Готов? – Готов, товарищ подполковник. Я включил двигатель, который запустился без проблем, и взялся за треугольник. Даже не оборачиваясь, почувствовал, как Волоколамов ослабил хватку и не мешает мне, хотя руки так и держит на треугольнике. Страхует! Взглянув в последний раз на левый склон, я привычно выполнил сначала левый, потом правый вираж, словно заново привыкая к машине и возобновляя навыки управления, и только после этого вышел на большой круг с небольшим набором высоты, чтобы еще раз осмотреть площадку для посадки. Конечно, хорошо было бы залететь с другого конца и приземлиться так, чтобы пересечь все небольшое плато и остановиться недалеко от края. Это позволило бы нам продолжать наблюдение, не покидая своих кресел. Длина плато вполне позволяла пересечь его и остановиться. Но в этом случае посадку приходилось бы проводить при достаточно устойчивом попутном ветре, что не есть хорошо. А я еще не восстановил полностью былые навыки пилота мотодельтаплана. В нашем положении все же лучше было садиться при встречном ветре, и потому я сделал большой замкнутый круг, визуально проверил поверхность, пролетев над ней достаточно низко, и только потом выбрал направление для посадки машины. Импровизированная, но вполне подходящая для такой легкой машины, как мотодельтаплан, посадочная полоса была достаточно продолжительной и к тому же имела уклон во встречном нам направлении. Это было даже хорошо, потому что сам уклон должен был бы стать своеобразным тормозом. Теперь главное сводилось к тому, чтобы выдержал наст. Я начал снижение. При маневренности дельталета можно было бы снижаться и резче, но я побоялся возможного нисходящего потока воздуха, идущего по склону, что было вполне допустимо при нынешнем направлении ветра, и потому поосторожничал. Лишние двадцать метров, на которые продлится посадка, погоды не сделают. И потому я заходил на посадку плавно. Неприятность состояла в том, что мне не было видно переднего колеса, которое находилось под «тележкой», прямо под моими ногами. Но даже если оно и провалится в снег, решил я, есть надежда, что «тележка» сможет скользить по снегу, оставляя борозду. Все-таки корпус у нее обтекаемый и имеет плавные линии. Если попадется камень, будет хуже, но они, хотелось надеяться, плотно присыпаны снегом. А следить за задними колесами мы могли. – Твое колесо левое, мое правое, – предупредил я Волоколамова. – Следи внимательно. Малейший провал – давай команду. – Понял, – согласился Волоколамов. – Внимание… Я твердо держал в руках управляющий треугольник, готовый в любой момент подать его вперед или чуть в сторону, если будет проваливаться какое-то одно колесо. Пожалуй, если провалится одно из задних колес и затормозит нас, это может обернуться большими и худшими последствиями, чем провал переднего колеса. Дельталет развернет, перевернет и вырвет стойку крепления колеса. Что полеты на этом прекратятся, это было ясно. Не ясно было, что будет в таком случае с нами. При перевороте машины хорошо бы просто вывалиться в снег. Для этого нужно только расстегнуть ремни безопасности. Но расстегивать их нельзя, потому что никто не даст нам гарантию, что торможение не произойдет при провале переднего колеса. Поедет тележка по снегу или не поедет – это еще вопрос. Но важно было не пропустить момент касания колесом поверхности и ощутить, прочувствовать, что представляет собой наст и насколько он крепок. Это был момент истины и нервного напряжения. Я смотрел не вперед, а через свое правое плечо на колесо. И поймал момент появления шлейфа из снежной пыли позади буйка обтекателя. Но самого касания даже не почувствовал, таким оно было легким. – Как у тебя? – Норма. – У меня тоже. – Будем жить, может быть… – Как бог даст… В такие моменты почему-то не возникало никаких сомнений в существовании бога. Я много раз уже убеждался, что сомнения возникают только на простом и мирном бытовом уровне. А в любой острой ситуации – веруешь, и сомнения не одолевают. Потому что верить больше не в кого. Сам ты в такой ситуации практически ничего не значишь. Я поднял голову, посмотрел вперед, потом на приборную доску и начал легкое и плавное торможение. Дельталет слушался меня идеально. Более того, я даже не остановился полностью, но, когда скорость упала, стал выруливать по кругу, чтобы вернуться к месту начала посадки, откуда можно было бы выйти к краю плато, чтобы наблюдать сверху за противоположным склоном ущелья. Самому-то мне можно было бы и пешком туда дойти, но Волоколамову сильно мешал гипс, а я хотел и капитана использовать в качестве наблюдателя, надеясь, что на небольшом отрезке пути он сможет обходиться без костыля. – Приехали, – констатировал Волоколамов, когда дельталет остановился в самом начале нашего отчетливого следа на нетронутой – вероятно, на протяжении многих веков – поверхности снежного наста. То, что здесь до нас нога человека не ступала, впечатления на нас не производило. Это важно для первооткрывателей по натуре. Для нас же это не играло существенной роли. Мы в спецназе люди более практичные, чем романтичные. – Приехали, – согласился я и выбрался из «тележки» на наст. * * * Я не стал помогать Никифоровичу выбираться на наст – решил сначала сам посмотреть, насколько место удобно для наблюдения, и потому остановил его жестом, а сам двинулся к краю плато. При этом не забывал пробовать прочность снега под ногами. Часто случается, что снег козырьком нависает над краем и готов сорваться от легкого сотрясения. Один такой участок я даже видел, когда мы еще были в воздухе. Но он, кажется, находился чуть в стороне. Тем не менее осторожности я не терял. Однако все обошлось благополучно, хотя иначе и быть не могло, потому что на самом краю я видел место, где плато от пропасти отгораживала россыпь крупных и мелких камней, видимо, когда-то принесенных сюда то ли тающим снегом, то ли сдвигами почвы. Эти камни, по логике, не должны были лежать на снежном покрове, подумалось мне, и потому я выбрал именно это направление. Каменная преграда была в действительности мощным естественным бастионом для защиты – правда, непонятно от кого, потому что атаковать со стороны пропасти по почти отвесной стене никто не смог бы. Но внешнее сходство с фортификационным сооружением просматривалось, и военному человеку не отметить это было невозможно. Я сел на камнях, свесив ноги в пропасть, и глянул на противоположный склон. Там все было без изменений. Тогда я посмотрел по сторонам. Метрах в ста налево от меня над пропастью нависал большой снежный козырек, готовый сорваться. Именно его я наблюдал во время полета. Больше опасных мест не просматривалось. Бинокль был при мне, и я как следует рассмотрел лес противоположного склона, в который и уходила тропа от карьера. Но биологически активных объектов тепловизор мне не показал. – Как там дела, Тридцать Первый? – спросил заскучавший в дельталете капитан Волоколамов. – Никто противоположный склон суперлубрикантом не поливает? – Тишина и покой. Советую тебе воспринять эту информацию как снотворную таблетку и вздремнуть. Я пару часов подежурю – и разбужу тебя. – Если не возражаете, товарищ подполковник, я бы в первую смену подежурил, – попросил Волоколамов. – У меня нога под гипсом чешется, сил нет. Уснуть не смогу. Нужно побродить, утомить ногу, тогда смогу уснуть. – Согласен. Сам из «тележки» выберешься или помочь? Могу и костыль собой заменить. – Выберусь, товарищ подполковник. Я уже почти выбрался… А без костыля я устану быстрее. Мне, собственно, только это и нужно. Я без бинокля видел, как капитан покидает место второго пилота и, продавливая гипсом снег, бодрой инвалидной поступью движется в мою сторону. Мне, конечно, забираться в свое кресло было гораздо легче, чем Волоколамову, еще и потому, что мое место, так сказать, нижнее. Заднее кресло расположено намного выше переднего. Туда я и направился, чтобы отдохнуть после бессонной ночи. Шел к дельталету – и чувствовал, что забрался очень высоко, настолько высоко, что стал видимым богу… * * * Мне не требовалось заставлять себя заснуть. Я лишь посмотрел на часы, проверил соединения тонких кабелей «подснежника», чтобы услышать капитана Волоколамова, если он позовет, и закрыл глаза… И, как показалось, сразу же услышал в наушнике голос капитана: – Тридцать Первый, внизу, над ущельем, дельтаплан. Летит невысоко, осматривает подходы к тропе и карьеру. Кружит… Нет, уже вышел на прямой полет. По ущелью полетел. Думаю, контролирует подступы. Голос Волоколамова был спокойный и даже чуть-чуть ленивый. Он не объявлял тревогу, а просто ставил меня перед фактом. Я открыл глаза и посмотрел на часы. Спал, оказывается, час с четвертью, хотя казалось, что и уснуть не успел. Так порой случается, когда организм требует полного отдыха. Тем не менее проснулся я свежим, отдохнувшим и готовым к действию. – Что предлагаешь? – спросил я. – Дельтапланерист наверняка пожелает осмотреть и дальние подступы. Он увидит нашу колонну и предупредит своих. Возможно, у него есть связь. Предполагаю, что может использовать суперлубрикант для перекрытия пути. Если БМП идут на скорости, это может оказаться опасным. – Это я понимаю. Что предлагаешь? – Атаковать! – Дистанция? – Автомат не достанет. – Возвращайся к машине. Я прогреваю двигатель. Я принял решение, используя скоростные качества мотодельтаплана, догнать дельтапланериста и атаковать его с воздуха. Иного выхода у нас не было. Через пару часов полета он окажется уже где-то в районе села, которое я рассматривал через бинокль, а вскоре, пролетая над дорогой, обязательно встретится с колонной из двух боевых машин пехоты и, в свою очередь, сможет атаковать их или из оружия, или с помощью суперлубриканта. Скорее возможен второй вариант, потому что при управлении дельтапланом использовать оружие проблематично. Хотя сбросить на крышу машины ручную кумулятивную гранату вполне возможно. Но и суперлубрикант, в чем мы нынешней ночью убедились на собственном опыте, является достаточно опасной штукой, и нам просто повезло, что мы отделались так легко. Но то было не в горах, где любое скольжение опасно втройне. И в данном случае, атаковав и уничтожив дельтапланериста, мы преследовали бы сразу две цели: во-первых, соблюли бы режим секретности, то есть дали возможность колонне подойти к бандитам скрытно; во-вторых, ликвидировали бы очевидную угрозу для жизни бойцов группы. Я запустил двигатель. Волоколамов уже старательно вышагивал в мою сторону. Едва он забрался в свое кресло, я тронул «Полкана» с места, но не забыл напомнить капитану про ремни: – Пристегнись. – Уже пристегиваюсь. – Шлем не забудь. – Уже на мне. Свой шлем я уже пристегнул и даже проверил прочность застежки, сильно дернув за нее. Застежка держала хорошо. По-хорошему, нам еще до взлета следовало бы сделать по плато круг и только потом разгоняться. Или же просто развернуться и начать разгон в противоположную ущелью сторону. Так мы двигались бы против ветра, имея возможность взлететь быстрее. Потом можно было бы сделать круг и войти в ущелье. Но я не знал, в какую сторону пойдет звук двигателя. Куда-то он наверняка уходил. И я не исключал, что дельтапланерист, Гамид Абдурагимов или кто-то другой, кто прикрывается его именем, уже услышал характерный звук и насторожился. Дельтапланеристу легче найти место для приземления, чем нам, и скрыться, бросив свое крыло. Поэтому я принял решение поберечь время – просто сбросить дельталет с обрыва и зацепиться крылом за воздух уже в падении. При этом рывок воздушной волны будет, несомненно, сильным. Значит, держать управляющий треугольник придется вдвоем… 2 – С обрыва? – Волоколамов без слов понял мою задумку. – Да. Держи управление. Помогай. Крепко помогай. Рванет нас сильно. Мои руки сразу почувствовали, что капитан команду выполнил. Газовал я, что называется, по принципу «педаль в пол», чтобы успеть набрать максимально возможную скорость. И потому короткий участок разгона дельталет преодолел за несколько секунд. Падая, своим мощным крылом он «ухватился» за воздух, и мы с Волоколамовым, упершись в четыре руки, выправили полет. Дальше управлять «Полканом» без всякой натуги мог уже один человек. И потому я дал новую команду: – Бери на себя управление – и догоняй. Я вижу цель, газую до предела и готовлю оружие. Я выжимал из двигателя все, что можно из него выжать, и стрелка на тахометре приборной панели неуклонно приближалась к опасной красной зоне. Так что после того, как она подошла к делению, обозначающему шесть тысяч восемьсот оборотов в минуту, что было для нашей машины максимальным значением, я вынужден был сбросить газ. Но, в принципе, нам уже и не требовалась максимальная скорость, потому что дельтаплан мы практически догнали – в том смысле, что оказались на дистанции качественной прицельной стрельбы. Однако звук нашего двигателя до дельтапланериста все же донесся. Я увидел, как он пару раз качнул крылом, приподняв одну, потом вторую сторону, чтобы увидеть, что происходит; но мы заняли такую позицию, что ему требовалось бы лететь кверху брюхом, чтобы рассмотреть нас. Но я не слышал, чтобы кто-то сумел вытворить такое на дельтаплане… У меня мелькнула еще одна мысль. Конечно, парень наверняка знает о существовании дельталета в активе спецназа ГРУ. Но звук двигателя не обязательно указывает, что в небе находится дельталет. Здесь, в горных ущельях, звуки распространяются по непонятным человеку принципам. Я много раз встречался с таким фактом. Знаю, что летит вертолет, знаю, что прилететь он может только по ущелью между двумя хребтами, и звук слышу; но – то снизу, то вообще с верхней стороны ущелья, то есть с противоположной стороны; то кажется, что вертолет летит по другую сторону хребта. Вот и дельтапланерист мог естественным образом подумать, что где-то впереди по ущелью движется какая-то бронетехника, и обязан был бы спешить туда… Но он не спускался к началу ущелья, а начал наворачивать круги, пытаясь посмотреть вверх. Похоже, его кто-то корректировал с земли по связи. Это мне было совсем не нужно. Дельтапланерист все равно никуда не сумел бы от нас уйти, а вот корректировщика необходимо было найти. Я быстро вытащил бинокль, включил тепловизор и стал прошаривать кусты на склоне. И почти сразу нашел. И даже не одного корректировщика, а сразу двоих. Не раздумывая долго, я опустил бинокль, присмотрелся к кустам, в которых они прятались, достал автомат, опустил предохранитель на градацию одиночного огня и сделал два быстрых выстрела. Один вывалился из кустов на открытое место. Я был уверен, что и во второго не промахнулся, однако пришлось снова поднимать бинокль. Точно, второй бандит лежал в кустах, раскинув руки в стороны. Но если уж я подготовил автомат к стрельбе, какой смысл было ее откладывать? Я показал Волоколамову, что опускаю ствол, и он вошел в некрутой вираж, давая мне возможность хорошо прицелиться. По дельтапланеристу стрелять пришлось точно так же, как и по бандитам, вслепую. Ткань крыла, естественно, не могла служить защитой. Я легко нашел место, где должен располагаться дельтапланерист, и нажал на спусковой крючок. Противник, видимо, не был убит сразу, потому что еще держался за управляющий треугольник. Но, уже не соображая головой, не управлял, а только вытягивал руки, отодвигая треугольник от себя. И, как результат, стал выполнять «мертвую петлю». Она, и в самом деле, оказалась для него мертвой. В верхней точке тело оторвалось от перевернутого дельтаплана и упало на крыло, кувыркнув его; затем, свалившись с плоскости, устремилось к земле с естественным ускорением свободного падения в 9,81 метра в секунду, как я помнил еще с уроков физики в средней школе. С пилотом было покончено. Дельтаплан, кувыркаясь и частично планируя, завис на вершинах деревьев на крутом склоне. Полотно крыла было в такой степени изорвано вершинами елей, что восстановлению не подлежало. Это мы смогли рассмотреть, когда Волоколамов, сделав круг по крутой траектории, снизился и пролетел совсем рядом с останками дельтаплана. Тело пилота мы даже не искали – с ним все было ясно. Хотя потом обязательно надо будет осмотреть и тело, и обломки дельтаплана – хотя бы определить личность пилота.