Суперинтендант передала мне письма. Я насчитала более дюжины конвертов, на каждом из которых стоял почтовый штемпель с датой отправления. Получается, на протяжении последних трех месяцев этот репортер писал практически каждую неделю. Все конверты были вскрыты, но это не означало, что Шана их прочла. Скорее всего, перед тем как отдать письма получателю, из соображений безопасности их проверяла охрана. – Все эти письма написал один и тот же человек? – Да. – Из какой он газеты? – Не из газеты. Он блогер, ведет какой-то интернет-портал или что-то вроде того, я не очень в этом разбираюсь. Как говорят мои дети, бумажные газеты – это каменный век, интернет-новости – вот наше будущее. Может, и так, только что мне стелить под кошачью миску? – Шана прочла все письма? – Нет, только первые два или три, а потом она и вовсе перестала их брать. – Но вы-то их читали? – Лично я – нет, но мои сотрудники проявили любопытство. Сами понимаете, вашу сестру трудно назвать популярной пациенткой. Я снова кивнула, понимая, что суперинтендант имеет в виду. Многие пациенты, находясь в заточении, начинали вести активную социальную жизнь, становились более общительными, и, соответственно, охране было приятнее иметь с ними дело. Особенно это касалось молоденьких симпатичных девушек. Шане же в этом плане ловить было нечего. В свои сорок с хвостиком, закаленная жизнью в тюрьме, она имела вид не просто малопривлекательный, но скорее даже отталкивающий. Не удивлюсь, если большинство считают ее лесбиянкой. Лично я в это не верю, учитывая сексуальный характер ее убийств, однако, опять-таки, я ее об этом не спрашивала. – Когда Шана стала получать письма каждую неделю, – продолжила суперинтендант, – мы стали подозревать, что они могут содержать нечто большее, чем просьбу о личной встрече. Я в третий раз кивнула. Может, моя сестра и не красавица, но на ее счету числится в том числе употребление наркотиков, так что я понимала беспокойство службы безопасности. – Если письма содержат шифр или какую-либо скрытую информацию… – суперинтендант развела руками, – то сделано это просто мастерски. У меня такое чувство, что этот репортер просто помешан на вашей сестре. После того как я навела о нем справки, стало ясно, что догадка эта не лишена смысла. Он двоюродный брат Донни Джонсона. Я озадаченно посмотрела на собеседницу. Донни Джонсону было всего двенадцать, когда Шана придушила его голыми руками, прежде чем изуродовать лицо ножом. И хотя ей было четырнадцать, в связи с особой жестокостью деяния судили ее как совершеннолетнюю. На суде Шана заявила, что Донни пытался ее изнасиловать, а она всего лишь защищалась. А что касается отрезанных ушей, изуродованного лица, длинных полосок кожи, срезанных с его предплечий… Даже не пытаясь изобразить раскаяние, она заявила присяжным, что сильно сожалеет о своем поступке. Классический ход, который мало помог ей в этом случае. Окружной прокурор обратил внимание на тот факт, что Донни был бледным хилым пареньком, которого на уроках физкультуры всегда выбирали в свою команду в последнюю очередь. Шансы этого сорокапятикилограммового чуда изнасиловать превосходящую его в размерах, более хитрую, чем он, закаленную в уличных драках соседку стремились к нулю… Присяжным понадобилось менее двух дней, чтобы решить дальнейшую судьбу моей сестры. Их решение было не самым радужным, даже несмотря на то, что адвокату удалось оградить Шану от лишних вопросов по поводу предыдущих инцидентов, включая тот, когда она порезала еще одного сверстника. В средствах массовой информации мою сестру называли не иначе как монстром. Если вспомнить, что после она убила еще трех людей, двое из которых были тюремщиками, вряд ли общественность в ней ошибалась. Как говорила Шана, она была Папочкой. Прирожденным хищником. А я была Мамой. А Мама, по ее словам, была еще хуже. Я ничего не могла с собой поделать: перед мысленным взором поплыли фрагменты кожи в стеклянных флаконах, спрятанные в коробке из-под обуви, хранящейся в моей гардеробной. Что бы подумала Шана, узнай она, что я вовсе не такая белая и пушистая, как она думает? Что у нас с ней и с отцом, в конце концов, очень много общего? Я попыталась собраться с мыслями и снова сосредоточиться на письмах. – Так что именно ему нужно? – спросила я. – Задать Шане несколько вопросов. Я помахала в воздухе пачкой писем: – Но ему это не удалось? – Нет. Поэтому он до сих пор продолжает присылать ей свою контактную информацию. – И он, конечно же, не посчитал нужным сообщить, что является двоюродным братом маленького Донни. Вы сами нашли эту информацию. – Именно. – Что ж, его мотивы вызывают подозрение. – Я тоже так думаю, – согласилась суперинтендант МакКиннон. – Думаете, Шана знает обо всем этом? Суперинтендант удивленно посмотрела на меня: – Откуда она, по-вашему, может знать о родственной связи между репортером и Донни Джонсоном? Я пожала плечами. – Вы говорили, что Шана отказывается читать письма. Почему? Репортер всего лишь просит о личной встрече. С чего бы ей нервничать по этому поводу? Вы знаете Шану не хуже меня. Она умная, она умеет манипулировать людьми, плюс ко всему ей скучно… Полагаю, она бы нашла это предложение как минимум… интригующим. – Вы говорили с ней о Донни? – спросила суперинтендант. – Время от времени наши разговоры сворачивают в эту сторону. Но этот вопрос поднимается не так часто, как, например, вопрос о нашей семье. – И она была с вами откровенна? Я имею в виду насчет Донни. – Это не в ее стиле. – Она ни с кем о нем не говорит. И не говорила. За все время, что она провела здесь, ни психотерапевты, ни психологи, ни соцработники – никто не добился от нее ни слова по этому поводу. Я знаю о парнишке, которого она порезала в одиннадцать лет. Я слышала о шлюшке – как Шана ее называла, – которой она хотела выпустить кишки в восемнадцать. Но мальчишка Джонсон… о нем мне не известно ровным счетом ничего. Ее слова заставили меня призадуматься. Обычно Шана любила в красках описывать свои зверства и маниакальные фантазии. Казалось, ее ничем нельзя напугать, ничем нельзя шокировать, обидеть. Однако если не принимать ее слова всерьез, подвергать их сомнению, то она вскоре сдастся. Ее монологи – типичная болтовня серийного убийцы. Могу сказать наверняка, что, если бы я спросила Шану, зачем она убила Донни Джонсона, она бы просто пожала плечами и не ответила ничего вразумительного. Она считает себя безжалостным хищником, а таковым неведомо раскаяние. Безжалостные хищники отрицают саму мысль, что они что-то должны жертвам. С другой стороны, было бы интересно узнать, почему сестра старается не вспоминать о мальчике. Почему не захотела общаться с журналистом. А еще более интересно – почему она ни разу не упомянула при мне о письмах. Что Шана скрывает до сих пор, спустя тридцать лет? – Можно я возьму их? – спросила я суперинтенданта МакКиннон, кивая в сторону писем. – Разумеется. Собираетесь позвонить ему? – Вполне возможно. – А что насчет Шаны? С ней вы тоже хотите поговорить? – Не возражаете, если завтра я снова к вам загляну? – Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства – пожалуйста. Я кивнула, убрала письма в сумку и поднялась со стула, в то время как мой мозг продолжал лихорадочно соображать. Но едва я направилась к двери, суперинтендант как-то забавно дернулась, будто хотела еще о чем-то спросить или попросить, но не могла на это решиться. – Что-нибудь еще? – Я решила помочь ей. – Пожалуй, да. Вы не читали сегодняшнюю газету? Я покачала головой. Учитывая мои ночные… похождения, а дальше – звонок суперинтенданта МакКиннон, неудивительно, что я не успела просмотреть свежие новости. Суперинтендант подвинула ко мне выпуск «Бостонского вестника» и ткнула пальцем в статью в нижнем правом углу страницы. Из заголовка сразу стало ясно, что на днях была жестоко убита женщина, а в самой статье приводились детали убийства, включая пункт о профессионально срезанной с жертвы коже. Меня внезапно пробила крупная дрожь, на мгновение я закрыла глаза. Но они не могли… Я ведь не… Так, хватит об этом думать, сейчас не самое лучшее время. – Если мне не изменяет память… – начала суперинтендант. – Вы правы, – перебила я ее. – Если я смогла заметить сходство между этими преступлениями и убийствами, совершенными вашими сестрой и отцом, то и другие это непременно заметят. – Вполне вероятно. – Ваше положение, как и положение вашей сестры, может ухудшиться. – Это точно. – Пытаясь не смотреть Кимберли в глаза, я невидящим взором продолжала всматриваться в газетную статью. – Похоже, краски вокруг нас сгущаются. Глава 10 Похоронное бюро «Эштон и Бигелоу» обслуживает семьи Бостона вот уже более семидесяти лет. Ди-Ди была здесь, в этом величественном колониальном здании, дважды. В первый раз – на похоронах друга, во второй – почтить память коллеги-офицера. В обоих случаях она едва не упала в обморок от запаха живых цветов и формальдегида. Возможно, детектив из уголовного отдела не должен признаваться себе в таких вещах, но похоронные залы Ди-Ди пугали. Наверное, потому, что она слишком хорошо знала смерть, так сказать, изнутри, потому видеть ее проявления в столь помпезной обстановке было непривычно и странно. Это все равно что встретить давнишнего любовника, образ которого не имеет ничего общего с тем, который хранится в твоей памяти.