На несколько секунд меня охватило чувство, которое нельзя описать иначе как головокружение. Зал заседаний накренился и нырнул вниз прямо у меня перед глазами. Аппарат завибрировал снова, и на экране появилось насмешливое: СВОБОДУ СКАВРОНУ! И потом еще раз: СВОБОДУ СКАВРОНУ! Телефон выскользнул из пальцев и мягко упал на ковер у моих ног. Чтобы восстановить равновесие, я положил обе ладони на стол. Я боялся, что меня стошнит прямо на его лакированную поверхность вишневого дерева. Отпустить Скаврона? После всего, что мне только что пришлось услышать? Разве я могу так поступить с Бердом и его женой? И как мне после этого уважать себя не только как судью, но и как человека? Но мне уже было ясно, что выбора у меня нет. Я ненавидел себя за то, что так быстро принял это эгоистичное, своекорыстное решение. Однако, что бы я ни сделал со Скавроном, Дилан Берд по-прежнему будет мертв. Но мои собственные дети были живы, и их нужно было вернуть домой. Любые родители, даже Берды, простили бы мне это решение, будь у меня возможность посвятить их во все подробности. Мистер Хаббард подвел итог: – В соответствии с соглашением между обвинением и защитой тяжесть содеянного должна быть понижена с тридцать шестого до тридцать первого уровня, без применения дополнительных статей. Это пятая категория уголовных преступлений. В таких случаях закон предусматривает лишение свободы на срок от ста шестидесяти восьми до двухсот десяти месяцев. С учетом того, что мы только что услышали, я предлагаю определить подсудимому максимальное наказание. Благодарю вас, Ваша Честь. Хаббард сел. Я по-прежнему пытался восстановить утраченное равновесие. Посади Скаврона за решетку. Отпусти Скаврона. Что же это за план такой? И кто за всем этим стоит? Казалось, что я безуспешно пытаюсь склеить обратно разбитое яйцо. На трибуне уже стоял государственный адвокат Ален Сазерлен, ожидая, когда суд позволит ему выступить с речью в защиту обвиняемого. Я устало повернулся к нему и сказал: – Прошу вас, мистер Сазерлен. – Спасибо, Ваша Честь, – сказал он. – От имени моего клиента я хотел бы выразить семье Бердов соболезнование. А лично от себя поблагодарить мистера Берда за его трогательные слова. Адвокат полистал лежавшие перед ним на столе бумаги. Я надеялся, что он даст мне какую-нибудь зацепку, которой можно будет воспользоваться, нечто такое, что хоть как-то оправдает мое решение, которое скорее должно было стать пародией на правосудие. Но он сразу меня разочаровал. – Мне нечего добавить к тому, что изложено в досудебном рапорте, – начал он. – О детстве мистера Скаврона вы, конечно же, читали. По правде говоря, его нельзя назвать закоренелым преступником. Да, он признает, что порой принимал не самые правильные решения, но вы, Ваша Честь, не можете не согласиться, что подобным образом мой подзащитный поступал только потому, что у него не было выбора. Мне нет нужды вам говорить, как трудно бывшему заключенному найти работу, тем более что послужной список мистера Скаврона способен отпугнуть даже самого снисходительного работодателя. Но он не оставлял попыток. Касательно отягчающих обстоятельств, о которых говорил мистер Хаббард, я хотел бы отметить, что пистолет, который мистер Скаврон хранил в доме двоюродной сестры, не был заряжен и опасности для детей не представлял. Если же говорить о фентаниле, нет оснований полагать, что мистер Скаврон знал, что героин разбавлен другим веществом. Мой подзащитный выступал лишь в роли передаточного звена. Что же касается передозировок, все эти студенты в полиции заявили, что раньше не употребляли героин и им хотелось поэкспериментировать. Они сами искали дилера. И если бы не купили его у моего клиента, то приобрели бы в другом месте. Приобрели бы в другом месте. Это все равно что в защиту убийцы сказать: но ведь, Ваша Честь, жертва бы все равно рано или поздно умерла бы. А чего я ожидал? Ведь Сазерлен защищал того, кого защищать было бесполезно. – Учитывая вышеизложенное, руководствуясь предписаниями и принимая во внимание сотрудничество мистера Скаврона с властями, защита полагает, что наиболее подходящим приговором в данном случае было бы лишение свободы на срок в сто сорок четыре месяца. Это меньше предусмотренного за данное преступление наказания, но двенадцать лет – тоже не шутка. И при всем уважении к заявлению мистера Берда, я уверен, что пенитенциарная система не позволит мистеру Скаврону все это время наслаждаться жизнью. Его ждут долгие трудные годы. И я не сомневаюсь, что Дилан Берд до конца жизни будет тяжким грузом давить на его совесть. Мне больше нечего добавить, Ваша Честь. Во рту у меня пересохло, но я все же выдавил из себя: – Благодарю вас, мистер Сазерлен. А потом повернулся к подсудимому: – Мистер Скаврон, вы хотите что-нибудь добавить, прежде чем я вынесу приговор? Я использовал свою последнюю попытку. Если честно, с учетом имевшихся против него улик, сказать Скаврону было нечего. Тем не менее он мог воззвать к человеколюбию… Но вместо этого никчемный сукин сын только уставился на ковер под ногами и пробормотал: – Ваша Честь, мне жаль, что все так получилось. Я не хотел никому причинять вреда. Покорно отдаюсь на милость суда. Я немного подождал, надеясь, что он произнесет что-то еще, но так и не дождался. Он не дал мне ровным счетом ничего. Я опустил глаза на пол, где лежал телефон. Потом быстро нагнулся и поднял его, всей душой умоляя об отсрочке – о новом сообщении, отменяющем предыдущее указание. Я несколько раз прикоснулся к экрану, но тот показывал лишь время и дату. Новых сообщений не было. Меня предоставили самому себе. Наступил момент, ради которого все эти люди сюда пришли. Зал ловил взглядом каждое мое движение. Зал навострил уши, ожидая моего решения. Как будто взвесив то, что собираюсь сказать, я поднял голову. Я не мог заставить себя посмотреть ни на Скаврона, ни на прокурора, ни тем более на Бердов. Заговорив, я уставился на деревянные панели в другом конце зала. – Мистер Скаврон, внимательно изучив все обстоятельства дела в рамках параграфа тридцать пять пятьдесят три «а», суд, руководствуясь нормами закона, намерен вынести вам приговор. В горле застрял ком, но я, хоть и с трудом, проглотил его и продолжил: – Я вижу, вы глубоко раскаиваетесь в совершенных вами преступлениях. Я отметил ваши попытки найти работу и желание получить среднее образование. Я уверен, что вы преисполнились намерения начать честную жизнь. Поскольку вы просили о милости и снисхождении, я недвусмысленно заявляю: это ваш последний шанс, мистер Скаврон. И если вы им не воспользуетесь, я лично прослежу за тем, чтобы судья, который будет вас судить, назначил вам наказание, превышающее даже то, что предусмотрено законом. Как известно, при вынесении приговора судьи обладают свободой выбора. И сегодня я, в полной мере пользуясь этой свободой, пойду на очень необычный шаг. Я определяю срок тюремного заключения, равный тому, что вы уже провели под стражей в ожидании суда. Я еще собирался добавить, что сотрудники Службы федеральных маршалов должны будут отвезти его в тюрьму, чтобы заполнить кое-какие бумаги, перед тем как отпустить, но в этот момент со всех концов посыпались возгласы. Первые донеслись со скамьи, на которой сидела семья Скаврона. Пожилая женщина, вероятно воспитавшая его тетка, громогласно возблагодарила Иисуса. Мужчина рядом с ней упал на колени и, торжествуя, воздел к небу руки. Женщина помоложе радостно захлопала в ладоши. Скаврон обернулся к ним всем телом, и я лишь мельком смог разглядеть отвратительную ухмылку, расцветшую у него на лице. – Ваша Честь, – крикнул мне через весь зал Хаббард, – вы не… Дальше я уже не слышал, потому что к Томасу Берду наконец вернулся дар речи. Отец жертвы вскочил на ноги и ткнул в меня пальцем: – Какой вы, к черту, судья? Он убил моего мальчика! Этот подонок убил моего мальчика, а вы собираетесь его отпустить? Да вы что? Мой сын мертв. Слышите? Мертв! Это для вас хоть что-нибудь значит? Блондинка-жена тянула его за рукав пиджака в тщетных попытках усадить на место. Лицо его стало почти фиолетовым. Охранник суда тоже орал, пытаясь восстановить порядок в зале, что казалось уже невозможным. Я искал свой молоток, чтобы хотя бы попытаться всех успокоить, но никак не мог его найти. Вокруг царил настоящий бедлам. Все кричали, и ни один из присутствовавших не умолкал настолько, чтобы дать мне возможность раз и навсегда прекратить этот юридический фарс. И вдруг в глубине зала открылась дверь, и в проеме появился еще один охранник, дежуривший внизу. Он держал за руку маленького мальчика. Моего сына. Я вскочил на ноги и, смутно осознавая, что мне еще нужно выполнить кое-какие формальности, бросил что-то вроде «Объявляется перерыв». Полностью сбитая с толку секретарь прокричала положенную в таких случаях фразу, но ее слова потонули во всеобщем шуме. Тем временем я уже летел стрелой мимо представителей сторон и самого подсудимого. Никто из них ни разу не видел, чтобы судья мчался с такой скоростью. Даже маршалы, проводившие в судах чуть ли не каждый божий день, смотрели на меня открыв рот. Добежав до перегородки, разделявшей зал на две части, я распахнул дверцу, доходившую мне до пояса, пролетел мимо изумленного Томаса Берда, который по-прежнему кричал и размахивал руками, упал на колени, схватил Сэма и прижал к себе. – Я люблю тебя, – выпалил я, – как же я тебя люблю. После чего зарылся носом в его шелковистые волосы и с такой силой его обнял, что у него, наверное, перехватило дыхание. По моим щекам катились слезы. Я вдыхал его чудесный запах, запах шестилетнего мальчика, и нащупывал пальцами крошечные мышцы на его спине. Потом я подхватил сына на руки и вышел в заднюю дверь. Мне нужно было увести его из этого шумного сумбурного зала, где я не чувствовал себя в безопасности. Прежде всего я должен был защитить своего сына. Вслед за нами вышел сотрудник службы безопасности. Оказавшись в холле, я усадил Сэма на стул. – Он поднялся на крыльцо и попросил отвести его к папе, – сказал охранник, – мы там все рты пораскрывали. Сэм, конечно, тоже был напуган. Он не понимал, почему отец плачет, и еще многое из того, что произошло с ним в последние двадцать с лишним часов, тоже не понимал. – С тобой все в порядке, Сэмми? – спросил я, опускаясь перед ним на колени. Потом осмотрел его с головы до ног, но не нашел ни порезов, ни синяков, ни следов от ударов. Он, похоже, не знал, что ответить на мой вопрос. Он так и стоял передо мной, застыв в одной и той же позе. Совершенно потеряв голову, я, должно быть, нагнал на него страху. Не зря ведь детей называют эмоциональными зеркалами. Они отражают окружающую их обстановку.