Андрей видит, как выбравшийся на подножку головной машины взводный машет рукой и что-то кричит. Сидящие в кузовах бойцы не дожидаясь остановки грузовиков, начинают соскакивать на землю и бросаются к обочине. Дожидаться отдельного приглашения не стоит, почти одновременно с водителем, Карасев открывает дверцу кабины, рявкнув подгоняя нескольких замешкавшихся с выгрузкой подчиненных выпрыгивает на дорогу и бежит в сторону. В небе гудя моторами, пролетает девятка «Юнкерсов» сопровождаемая несколькими истребителями. Замыкающая пара «Мессеров», отделяется и проходит низко над дорогой, расстреливая из пушек и пулеметов мечущуюся толпу. Рев проносящихся над головой самолетов, грохот стрельбы и многоголосые крик испуганных людей заставляют плотнее прижаться к земле, глубже зарыться в высушенную солнцем, жухлую, степную траву. Бомбардировщики между тем, не обращая внимания на творящуюся внизу суету, продолжают величаво плыть дальше. У них своя цель. Вот уже, который день фашисты как заведенные, долбят Калачевскую переправу, у которой столпилась масса отступающих советских войск и огромное количество беженцев. Картина в небе резко меняется, когда на плотный строй вражеских самолетов откуда-то сверху сваливается четверка остроносых «Яков». Концевой «Юнкерс» внезапно начинает густо дымить и выпав из строя с натужным гудением пытается уползти в сторону. Оставив в покое беззащитных беженцев и горстку бойцов, немецкие истребители, набирая высоту, уходят вверх и ввязываются в кипящую в небе жаркую схватку. Карусель воздушного боя постепенно смещается на юг к Калачу, там начинают хлопать защищающие переправу зенитки и грохотать разрывы бомб, а люди вновь начинают собираться на дорогу. — По машинам! — мальчишеский голос Золотухина очевидно от пережитого страха и волнения «дает петуха». — По машинам! — отплевавшись и прокашлявшись от забившей рот и ноздри пыли, продублировал команду Андрей. Бойцы спешно грузятся в полуторки, и машины, пользуясь тем, что дорога более-менее свободна, сигналя и старательно объезжая лежащие в пыли тела убитых и раненых, продолжают свой путь. Не останавливаясь, колонна проскочила хутор Малоголубинский догоравший после недавней бомбежки и вновь попала в «пробку». Напрасно гудят сигналы и выбравшийся на подножку, охрипший от безуспешных попыток их перекричать лейтенант, угрозами и увещеваниями пытается заставить толпу расступится. Все бесполезно. Отупевшие от усталости люди просто не обращают на все это никакого внимания, обтекая грузовики как досадное препятствие. Естественно, что при такой скорости передвижения на центральную площадь Большенабатовского «газоны» вкатили уже далеко заполдень. Громыхая деревянными кузовами и кабинами, ревя моторами оба «пепелаца», распугав небольшую стайку роющихся в пыли кур и нежащегося на завалинке огромного серого котяру, остановились на майдане. Молодцевато выпрыгнув из кабины, лейтенант поправил фуражку и зашагал к одной из мазанок. — Взвод к машинам — гаркнул Андрей, в свою очередь, спрыгивая с подножки второй «полуторки». Пока бойцы спешивались, заполняя шумной толпой, небольшое пространство сельской площади, он огляделся. Улочки были тихи и безлюдны, только возле хаты, к которой направлялся взводный, стояла и бестолково пялилась на приезжих девчонка на вид лет семнадцати — восемнадцати. Невысокого росточка, хрупкая, смешно-неуклюжая, похожая на какой-то диковинный гриб в казавшимся огромным ШС, мешковато сидящей на ней форменной юбке, гимнастерке с черными петлицами, украшенными перекрещенными пушечными стволами, и растоптанных явно не по размеру сапогах. На худеньком плече девицы болталась, едва не волочась прикладом по земле, винтовка с примкнутым штыком. — Часовой, вызови начальника караула — потребовал Золотухин. Никакой реакции. Девчонка продолжала стоять, уставившись на него круглыми как у совенка глазами. — Товарищ боец! — начавший терять терпение лейтенант повысил голос — Вы меня не слышите? Вызовите своего командира. — Ой! — жалобно пискнула караульщица, до которой, похоже, наконец, дошло, что хочет от нее грозное начальство. Покраснев и не сводя с возмущенного Золотухина, испуганного взгляда, она не оборачиваясь, постучала в окошко мазанки и крикнула — Маша! Маш! На зов откликнулась, моментально появившаяся на крыльце высокая, крепко сбитая девушка постарше. Завидев незнакомого командира, она проворно сбежала по ступенькам, поправила пилотку на коротко остриженных русых волосах и лихо козырнув, представилась — сержант Вострикова. — Лейтенант Золотухин — взводный небрежно бросил руку к козырьку фуражки и недовольно пробурчал — ну и дисциплинка у вас, товарищ сержант. Это что еще за «Маш, Маш», она, что у вас, устава не знает? — Разрешите ваши документы — строго потребовала сержант. Затем, бегло изучив протянутые ей бумаги и бросив испепеляющий взгляд на сжавшуюся в комочек подчиненную, добавила — извините товарищ лейтенант, она у нас недавно в армии. — Ты чего лейтенант девчат моих пугаешь? — следом за девицей-сержантом их хаты вышел высокий, худощавый командир — командир батареи, старший лейтенант Андреев. — Лейтенант Золотухин — козырнул в ответ взводный. — Будем знакомы, Сергей — зенитчик открыто, дружески улыбнулся и протянул руку. — Коля, э-э-э то есть Николай — лейтенант пожал протянутую ладонь — прибыли для обеспечения охраны переправы. — Давно ждем — кивнул Андреев — Ладно, Коля-Николай, определишь своих бойцов, милости прошу на огонек, расскажу тебе о делах наших скорбных. Только скажи своим орлам, чтобы личный состав мой не обижали. У меня ведь одни девки на батарее, одна другой краше. Лейтенант заморачиваться не стал. Наскоро поставив задачу и взвалив ее на Карасевские плечи, он направился к зенитчикам выяснять обстановку. Проводив взглядом мокрую от пота спину начальства, Андрей в свою очередь, занялся «нарезкой» задач для личного состава. На пристани у реки раздавался дробный перестук топоров, там саперный взвод заканчивал сборку парома. Для охраны и поддержания порядка непосредственно на самой переправе Карасев выделил первое отделение. Еще одно, усиленное станковым пулеметом, заняло позиции на въезде в станицу с севера. Третье оставил в резерве в качестве маневренной группы, с тем, чтобы в случае необходимости прикрыть наиболее угрожаемое направление. Пришедший через час, когда уже начинало смеркаться слегка навеселе Золотухин расстановку сил и средств одобрил и наконец, счел нужным, довести до своего заместителя оперативную обстановку. Так получалось, что пересекавшая Большенабатовский с севера на юг, идущая вдоль правого берега Дона дорога, оставалась единственным, еще не перерезанным врагом путем для отступающих к Калачу советских частей и беженцев. В пяти километрах к западу от них на высотке 205.6 закрепился, зарылся в землю усиленный батареей сорокопяток, стрелковый батальон, который вот уже сутки сдерживает натиск немецких танков и мотопехоты. Обойти позиции батальона фрицам не дают два глубоких оврага, вот они и вынуждены атаковать позицию стрелков в лоб, вверх по склону холма. — Вот такие пироги, сержант — лейтенант уселся на завалинку, откинулся спиной на стену мазанки и глядя прямо перед собой принялся задумчиво дербанить зубами соломинку. — Сколько нам здесь держаться тащ лейтенант? — Еще пару дней, завтра, послезавтра должен подойти тылы… й дивизии. Задача стрелков не допустить немцев к Дону до их эвакуации на левый берег, а наша, обеспечить переправу. Ночь, озаряемая далеким заревом горящей степи, постепенно вступала в свои права. На западе и севере гулко гремела канонада. Подул прохладный, легкий, пахнущий рекой и свежесть, невыразимо приятный после тяжелой дневной жары ветерок. Текущий через станицу поток беженцев с наступлением темноты почти иссяк. Взводный отправился на ночлег к зенитному старлею, а Карасев направил стопы к брошенной эвакуировавшимися хозяевами хате, занятой под расположение третьего — резервного отделения. Махнул рукой, дернувшемуся было остановить, но вовремя узнавшего командира, часовому, широко распахнув дощатую дверь и пригнувшись, чтобы не задеть головой низкую притолоку шагнул внутрь. После легкой свежести задувающего с Дона ветерка мощное «амбре» набитого людьми небольшого помещения, буквально сшибало с ног. В воздухе стоял густой храп и не менее густой «аромат» новой кожаной амуниции, оружейной смазки, грязных портянок, гуталина, табака и подгоревшей каши. В единственной комнате, добрая половина которой была занята огромной, беленой русской печью тускло светила заправленная смешанным с машинным маслом бензином, керосиновая лампа. Не бог весь, какая роскошь, но по нынешним временам настоящее богатство. У слабого пляшущего под порывом задувающего из открытой двери воздуха, дающего больше копоти, чем света огонька за столом пристроился русоголовый боец, который сосредоточенно щурясь, бормоча себе под нос, что-то писал обломком карандаша на листке бумаги. Услышав скрип открываемой двери, он поднял глаза, подскочил. — Сиди — Андрей кивнул на лежащий на столе тетрадный лист — письмо? — Маме — улыбнулся паренек, разом сделавшись похожим на мальчишку — старшеклассника, по какой-то нелепой ошибке наряженному в солдатскую гимнастерку — давно уже написать хотел, да все как-то… — Дело хорошее — Карасев хлопнул бойца по плечу, почувствовав укол совести, ведь за все время так и не написал ни одного письма родителям того парня в теле которого он сейчас пребывал по странной прихоти судьбы. Направился к печи, у которой, дымя папиросками и о чем-то негромко между собой переговариваясь, примостились еще двое «лунатиков». Багровые отблески огня причудливо играли на смуглых от пыли и загара физиономиях, создавая какую-то совсем уж сюрреалистическую картинку. — Товарищ сержант, ужинать будете — один из курильщиков, командир отделения ефрейтор Матафонов, невысокий, разбитной малый, кочергой выудил из зева печи солдатский котелок — вот, специально оставили. — Давай, чего там у вас — Андрей у которого с самого утра маковой росинки во рту не было, капризничать и скромничать не стал, а выудив из за голенища сапога завернутую в тряпицу ложку принялся хлебать горячий, жидкий, приправленный консервированным мясом кулеш — м-м-м прохиндеи вы где крупу достали? — Да здесь, через два дома у тетки сменял — сидящий рядом с ефрейтором долговязый, лопоухий боец Кирилюк сделав последнюю затяжку с сожалением глянул на дотлевший до бумажного мундштука «бычок», бросил его в печку и прищурившись уставился на огонь — зараза, торговалась как будто не две пригоршни сечки, а честь девичью продавала. Целый кусок мыла пришлось отдать. — Глянулся ты ей видно — ухмыльнулся Матафонов — отпускать не хотела. А чего, надо было и остаться, по хозяйству бы помог, да мало ли что еще, женщина то одинокая. — Да иди ты — вяло отмахнулся Кирилюк — ты ту одинокую видал? У батьки моего кобыла краше была. — Ну, кому и кобыла невеста — пошевелив кочергой рдеющие угольки, философски заметил ефрейтор — тащ сержант, а правда, что у зенитчиков одни девчонки служат? Вот бы в гости сходить. — Увижу кого в расположении зенитчиц, ноги повыдергиваю — свирепо пообещал Карасев — делом заниматься надо, а у вас баловство на уме. — Да мы же это, с честными намерениями — сделав самую, что ни на есть серьезную физиономию, заверил отделенный. — Знаю я ваши намерения — буркнул Андрей — смотри у меня. Часового не забудь проверить. Для пущей убедительности пригрозив кулаком ушлому ефрейтору, он поднялся, расстелил свернутую в скатку шинель на свободной лавке и с удовольствием вытянулся на ней во весь рост. Некоторое время лежал, бездумно глядя в потолок, слушал приглушенное невнятное бормотание полуночников у печи, заглушаемое храпом и сопением спящих бойцов и вскоре отключился, словно провалился в глубокую пропасть. Во сне к нему опять пришла Кристина, такая, какой он видел ее во время, их первой встречи. В легком, летнем платье она стояла под гнущимися под тяжестью крупных, зрелых плодов, ветками сливы, с улыбкой смотрела на него своими огромными серыми глазищами, и что-то говорила, словно журчал звонкий ручеек или звенели серебряные колокольчики. Слов он не слышал, но от звуков ее ласкового, нежного голоса, почему-то сладко щемило сердце. С этой девушкой Андрей был знаком всего один день, больше он никогда ее не видел, но почему-то именно ее милое лицо иногда вставало перед его мысленным взором. Тогда, летом сорок первого, пробиваясь к своим по захваченной врагом Украине, он не видел снов, в редкие минуты отдыха просто проваливаясь в тяжелое забытье. Только в Сталинградском госпитале он впервые за все время своего нахождения в прошлом вместо сплошного черного беспамятства он снова стал видеть сны. Иногда как черно-белое кино, наполненные стрельбой и взрывами, яростным мельтешением рукопашной схватки. А иногда цветные и яркие, лица родных и друзей, родной город, оставшиеся в недалеком прошлом, вернее сказать в далеком будущем, или вот как сейчас, когда к нему приходила самая красивая девушка на свете. Наверное, со стороны было смешно смотреть на раскинувшегося, на серой солдатской шинели, блаженно улыбающегося во сне детину, в защитной, выцветшей и застиранной гимнастерке. Однако желающих посмеяться не нашлось. Счастливый сон Карасева не потревожили ни суета меняющихся часовых, ни отдаленный, ставший привычным за последние несколько дней гул отдаленной канонады. Глава 17 Проснулся словно от резкого толчка. В хате все еще царила темнота и тишина, только с улицы были слышны приглушенные голоса. Андрей поднялся, натянул сапоги, подцепив за ремень, лежащий рядом ППШ, и позевывая, потащился к выходу. Ночь только, только начинала уступать свои права нарождающемуся новому дню. На востоке над Доном уже алела узкая полоска зари. У крыльца рядом с часовым стоял Матафонов а мимо них, громыхая на ухабах, катились повозки и серыми тенями, белея в утренних сумерках бинтами поддерживая друг друга проходили группки бойцов. — Что случилось? — от соседней хаты, поеживаясь от утренней прохлады, подошел Золотухин — кто такие? Откуда? — Раненые, товарищ лейтенант — пояснил Матафонов — видать из того батальона, что на высотке оборону держит. — Понятно — взводный застегнул верхний крючок гимнастерки, поправил ремень и шагнул вперед — кто старший? Старший есть? — Есть старший, чего разорался — от группки отступающих отделилась одна из серых теней и подойдя ближе материализовалась в кряжистую, плечистую фигуру мужика лет тридцати пяти — сорока. Из под грязного, окровавленного бинта, на бледном, осунувшемся, заросшем черной щетиной лице лихорадочно блестел один глаз — извини лейтенант. Не признал в потемках. Старший лейтенант Колыванов, сопровождаю раненых в тыл. — Как там? — неожиданно севшим голосом — только и спросил Золотухин. — Как? — старлей криво усмехнулся — хреново, лейтенант. Очень хреново. Считай, что больше нет батальона. К полудню немец здесь будет. — Что-о-о? — на взводного словно что-то накатило — отставить панику. Еще слово и я прикажу вас арестовать, как труса и паникера. — Меня? Как труса? — эту фразу Колыванов буквально прохрипел срывающимся от ярости голосом. Внезапно рванувшись к Золотухину он как клещами вцепился в его гимнастерку сверля ненавидящим взглядом единственного глаза — да ты молокосос… окопались тут за нашими спинами, крысы тыловые, а там, весь батальон, весь…. Не ожидавшие такого поворота событий Карасев и Матафонов не сразу бросились отдирать от опешившего взводного вконец рассвирепевшего пехотинца. Не без труда смутьяна удалось скрутить, и неизвестно чем бы все эта история закончилась, прежде всего, для пехотного старлея, если бы в этот момент на площадь не вкатила видавшая виды полуторка с десятком бойцов в кузове. Грузовик еще не успел остановиться, когда с подножки соскочил и опрометью метнулся к командиру Васильев в составе своего второго отделения, оставленный у северного въезда в станицу. — Товарищ лейтенант, вот… — Боец свободен, спасибо, что проводил — из-за спины тунгуса, отстраняя его в сторону, вышел сухощавый, среднего роста командир с тремя шпалами в петлицах. Козырнул в ответ на приветствия опешившего, но все еще кипевшего праведным гневом Золотухина, вытянувшихся бойцов и хмурого старлея — подполковник интендатской службы Лоскутов. — Товарищ подполковник — взводный наконец пришел в себя — прошу предъявить ваши документы. — Лейтенант Золотухин — придирчиво изучив протянутую ему командирскую книжку, лейтенант вернул ее интенданту и отдал честь. — Что у вас здесь происходит, лейтенант? Вам, товарищи командиры, что фашистов мало? Друг друга решили поубивать? — Товарищ подполковник — голос взводного зазвенел от негодования — мною задержано подозрительное лицо, которое вело пораженческие разговоры, и сеяло панику среди бойцов… Слушая сбивчивый доклад взводного, полковник все больше и больше мрачнел. — Значит так Золотухин — безапелляционным тоном заявил он — для обеспечения порядка на переправе тебе и отделения хватит. Остальные пойдут со мной.