— И когда? — Ему явно не хотелось никуда ехать, даже на курорт. — Сейчас! — Настоящий Серафим уже начал подниматься по лестнице вверх, на ходу сбрасывая с себя одежду. — Одевайся в моё и пшёл вон в аэропорт! Машина у ворот. И чтоб пять дён честно отдыхал: валяйся на пляже, пиво пей и за бабами ухлёстывай. На! — Он протянул двойнику свою идентификационную карточку. — Тут двадцать тысяч на личном счету. — Маловато будет, — попытался возразить двойник, но хозяин так глянул на него, что тот начал торопливо собирать в охапку разбросанные по лестнице брюки, жилетку, пиджак и ботинки. — И чтоб не смел больше ублюдков плодить! — рявкнул на двойника Ступа, стоя на верхней ступеньке уже в одних носках и цветных трусах до колен. — Ты резвишься, а я их корми потом. Через четверть часа Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии на внешнеэкономическую деятельность по тридцати восьми позициям, друг семьи уездного посадника, депутат уездного вече, № 17 в книге почётных прихожан Собора Святого Саввы-Мореплавателя, попечитель двух детских приютов и одного дома ветеранов, вышел из собственного особняка, сел в собственный автомобиль и отправился во Внукодедово, аэропорт, 3,2 % акций которого принадлежали тоже ему. А ещё через десять минут с чёрного хода того же особняка вышел слесарь-сантехник в синей униформе и висящей на плече сумкой с инструментом. От хозяина конторы «Туда-сюда» его отличали пара свежих морщинок над переносицей, накладные усы и отсутствие проседей на шевелюре. Он запер дверь собственным ключом на три оборота и направился к остановке рейсового автобуса, которая располагалась в полутора верстах — за лесопарковой зоной, чтобы бензиновая гарь и рёв моторов не беспокоили счастливых обладателей лимузинов и загородных вилл. 4 сентября, 19 ч. 05 мин., платформа 112 км. Человек, одетый в потёртые парусиновые брюки и футболку, вышел из вагона пригородного поезда «Новаград — Курочки», ступил на платформу, имеющую название лишь по номеру версты, отсчитанной от начального пункта, и направился по узкой тропинке в лес мимо одиноко стоящей будки обходчика. Шёл он долго, и лишь когда почти стемнело, тропинка упёрлась в дубовые ворота, за которыми, бросая отблески на листву высоких деревьев, пылало пламя большого костра. — Эй! — Он ударил стальным костылём по медному тазу, подвешенному на верёвочке. — Отворяйте, а то уйду. В узкой прорези появились два глаза, едва заметно светящихся в темноте. — Сер, ты, что ли? — хриплый надтреснутый голос прозвучал не вполне уверенно, и свечение глаз стало чуть ярче. — А кто же, Буй-Котяра! Кого ещё сюда принесёт на ночь глядя! — Тс-с, тихо! — Вместо глаз в прорези показался большой губастый рот, со всех сторон обросший кудлатыми волосами. — Нельзя пока. Кудесник жертву приносит, а ты припоздал малость. Жди теперь, пока не закончит. — Ну вот… — хотел было возмутиться Серафим, но вовремя осёкся, вспомнив, что то положение в обществе, которым сейчас на всю катушку пользуется его двойник, здесь не даёт никаких привилегий. — А ты пропусти меня по тихому, петли-то у тебя, поди, смазаны — не скрипнут. Буй-Котяра глянул в глубину двора, где проходил ритуал, а потом осторожно отодвинул засов и приоткрыл калитку, как раз настолько, чтобы Серафим мог протиснуться вовнутрь. Две дюжины волхвов, взявшись за руки, стояли полукругом напротив кумиров, освещённых мерцающим пламенем жертвенного костра. Сёстры-близнецы Жива и Навь, одна — дающая жизнь, другая — отпускающая из жизни, Даж, Прах, Чур и Волос — владыки четырёх стихий и Род — владыка времени и продолжения жизни — вся Седьмица отогревалась сейчас у этого огня, и на лицах богов, казалось, застыло удивление. Народу на таинство собралось немного — с полсотни, большей частью молодёжь, и некоторых Сер видел впервые. Они толпились за спинами волхвов, задирая вверх подбородки, стараясь смотреть на кумиров поверх голов. Волхвы пели гимн, в котором не было слов, а звучало лишь завывание ветра, шум дождя, шелест листьев и сияние звёзд. Молоденькая берегиня, девчонка лет двенадцати, держала перед Кудесником поднос, на котором грудой лежали скомканные купюры достоинством от сотни гривен и выше. — Прими, Даж златокудрый, долю от пищи нашей, и от добычи нашей, и от трудов наших. — Кудесник бросал в огонь ассигнации одну за другой, и каждый раз бумага вспыхивала весёлым ярким пламенем. — Дари нам тепло своё, но не иссушай земли-кормилицы. Дай жизнь траве и дереву, зверю и птице, и нас, малых детей своих, не обдели теплом, светом и радостию. Кудесник то повышал голос, то говорил почти шёпотом, и тогда за хором волхвов невозможно было разобрать слов. Но вскоре надобности в этом уже не стало — едва заметно задрожала земля под ногами, послышался серебряный звон колокольцев — голос самих звёзд небесных; дубовые изваяния богов, казалось, пошевелились, и теперь они смотрели живыми изумрудными глазами на тех немногих, кто ещё сохранил веру далёких предков, кто ещё верил, что живы и земля под ногами, и небо над головой, и каждое дерево, и каждая травинка, и каждая капля росы… Беспечальные дети Дажа и Живы, взявшись за руки, вытягивались в цепочку. Когда хоровод сомкнётся, радость наполнит сердце каждого, а когда последняя бумажка, заменяющая ныне жертвенных телков, окунётся в пламя, можно будет, срывая с себя одежды, бежать к реке, где на берегу уже разведены костры и стоят открытые бочонки с золотистым вином. И будет трепетный восторг гулять по жилам, и это небо расцветёт алмазным блеском, и воды медленной реки запахнут мёдом, и шёпот травы обернётся словами нежности. Вдруг чьи-то жёсткие пальцы вцепились в плечо и вырвали его из хоровода счастливых лиц, и звёздный перезвон начал стихать вместе с удаляющимся многоголосым смехом. — Сер, останься. — Буй-Котяра, скитский сторож, уже держал его обеими руками, не давая броситься вдогонку за убегающими наядами. — Сер, останься — Кудесник велел. Успеешь ещё порезвиться. Пространство вокруг богов опустело, погас изумрудный блеск в их глазах, и только всплески воды и голоса, доносящиеся со стороны реки, напоминали о том, что где-то происходит празднество в честь солнечного божества. — Иди в дом. Кудесник ждёт. — Буй-Котяра наконец-то отпустил его, напоследок развернув лицом к высокому крыльцу, на которое медленно поднимался Кудесник. Теперь оставалось лишь идти за ним, с трудом переставляя негнущиеся ноги. — Явился бы ты пораньше, успел бы он с тобой поговорить, пока не началось, а теперь уж изволь… Не всякому такая честь, такая радость — с самим с глазу на глаз… Когда Серафим дошёл до крыльца, оцепенение наконец-то покинуло его. Подняться вверх по ступеням и перешагнуть порог уже не составило труда. Спина ощутила дуновение ветра — это Буй-Котяра захлопнул за ним входную дверь. Значит, наедине… Значит, с глазу на глаз… — Да ты присядь, Сер-Белорыб, не робей. — Кудесник сидел, поджав под себя ноги, на волчьей шкуре, а маленькая берегиня, та, что держала поднос с жертвенными деньгами, стояла за его спиной и расчёсывала длинные седые волосы старца деревянным гребнем, украшенным химерами и грифонами. — Разговор у нас будет недолгий. Можно было бы и опосля, да только неспокойно мне будет, пока не дашь ты мне ответа. Ох, неспроста Кудесник назвал его тайным именем. Значит, не о деньгах речь пойдёт и не о том, чтоб пристроить какого-нибудь лишенца, за веру предков пострадавшего. Для таких дел телефон в конторе есть. Серафим осторожно опустился на голый пол, стараясь не брякнуть коленями о половицы. От того, что в нём такая нужда, что даже Кудеснику не терпится, на душе было и приятно, и тревожно. — Расскажи-ка, Сер-Белорыб, что у тебя за дела в Сиаре, — спросил Кудесник, давая знак берегине, чтоб отставила свой гребень. — Поставки вычислительной техники и средств связи, — с готовностью ответил Серафим, хотя такой вопрос в устах Кудесника показался ему более чем странным. — С одобрения Посольского Приказа. — Ну как же, попробовал бы ты без одобрения, — усмехнулся Кудесник. — А как доставляешь? — Самолётами. Прикупил у военных парочку старых бомбовозов. У них отлетали, а мне ещё сгодятся. — Почему-то было совершенно ясно, что Кудеснику заранее известны все ответы, и тем сильнее хотелось понять, куда он клонит. — Дешевле получается, чем арендовать. — А как летаешь — востоком или западом? — Западом ближе. Не намного, но керосин нынче дорогой. Только сам я не летаю. — А востоком — никак? Чем дальше в лес, тем круче мухоморы! Да что ж ему надо-то? — Можно и востоком, если склады в Соборной Гавани завести. Казалось, Кудесник погрузился в глубокую задумчивость, и Серафиму даже подумалось, что он просчитывает экономическую целесообразность смены маршрута. В конце концов, чем богаче становятся дети Дажа и Живы, тем полнее казна Потаённой Верви. — Знаешь ли ты, Сер-Белорыб, что наши боги мертвы? — Чувствовалось, что теперь каждое слово даётся Кудеснику с трудом. — Наши боги мертвы. Не только человек жив верой своей, но и боги живы его верой. Было время, когда Владыки запросто входили в избы, садились за стол вместе с детьми своими. Жива сама порой принимала младенцев у рожениц, а Навь сама поджигала хворост погребальных костров. Потом пришли ромейские проповедники, и многие, поддавшись их льстивым речам, коварным посулам и посмертным страхам, начали поклоняться Безымянному, невидимому, а потому страшному. Многие, поверив в свою ничтожность, отреклись от веры пращуров, начали вырубать священные рощи, изгонять волхвов из селений, жечь капища. Брат пошёл на брата, сын на отца, род — на род. И боги во гневе обрушили на неверных чад своих голод и мор, а потом начались буйства стихий — воды вышли из берегов, ветры валили деревья и рушили дома, солнце упало на землю, и твердь земная превратилась в зыбь. Знаешь ли ты об этом, Сер-Белорыб? Да, он знал. Знал о великих бедствиях двухтысячелетней давности, но одно было для него ново в словах Кудесника — то, что боги мертвы. — Да, боги мертвы, но смерть их подобна сну. Пока жив хотя бы один из детей Дажа и Живы, есть надежда, что боги воскреснут, — продолжил Кудесник, не дождавшись ответа. — Их бесприютные тени бродят по земле, даруя нам радость и надежду. А теперь слушай, Сер-Белорыб, я скажу тебе самое главное: возможно, приближается тот великий день, когда боги воскреснут и обретут былую силу. И мы снова будем ходить по живой земле, и живое небо будет сиять над нашими головами, и снова можно будет беседовать с огнём в очаге, и богатою жертвой можно будет призвать снисхождение вод небесных. Но! — Кудесник слегка повысил голос. — Для того, чтобы стало посему, мало хороводы водить да в жертвенном костре бумагу палить. Серафим вдруг почувствовал, будто у него внутри всё холодеет. Неужто Кудесник задумал принести богам, как бывало встарь, человеческую жертву? И кто же это будет? Девица непорочная? Какой-нибудь беглый каторжник, из тех, что порою набредают на таёжные скиты? А может быть, это он сам — Серафим Ступа, владелец посреднической конторы «Туда-сюда», счастливый обладатель лицензии… Может быть, жертва должна сама войти в огонь, и чтобы человек был не последний из детей Дажа? Вот и дождался праздничка… Он не сразу сообразил, что за звуки до него доносятся. Оказалось, что это Кудесник смеётся. Смеётся взахлёб, как будто только что выкушал целую братину густого отвара корней беспечальника. — Ты уж никому не рассказывай, какие мысли тебя тут одолели, — сказал наконец Кудесник, смахивая со щеки слезу радости. — Я и сам-то хорош — сказал, не подумавши. — Так и что же делать надо? — спросил Серафим, решив, что о своих недавних страхах и Кудеснику говорить не стоит. — И я чем могу… — А твоё дело маленькое. — Кудесник снова стал серьёзен. — Ты самолёты-то свои застраховал? Дались ему эти самолёты! Гробы летающие. Обноски Военного Приказа. Кто ж их страховать будет! — Нет. — Значит, придётся один из них забесплатно разбить во славу Рода. На Собор Святого Саввы-Мореплавателя уронить, что ли?! А фиг ли толку? — Значит, если востоком лететь до Сиара твоего, там по пути островок будет вёрст этак в сотню длиной. Туда надобно волхвов доставить. — А по-другому никак? — Серафим по привычке попытался торговаться. — А по-другому никак. Пытались уже. — Кудесник слегка подался вперёд и заговорил почему-то шёпотом: — Сила там пробуждается. Сила древняя, бесприютная… И кто первее прочих ею овладеет, тот и прав окажется перед жизнью земною, перед прошлым и будущим. Если наши люди принесут нашу веру в джунгли басурманские, боги воскреснут и воцарятся навеки. Такое нечасто случается. Может, в последний раз… Только многие лапы свои туда тянут. Вокруг три дюжины кораблей шастают и воду и небо под прицелом держат. Так что никак по другому, никак… А пилотов мы тебе своих пришлём. Прежних рассчитай. Я слышал — ты мастак придраться к трудящему человеку. Ну? Сер-Белорыб смотрел в глаза Кудеснику и едва заметно улыбался. Чтобы ответить, не надо было слов — достаточно того, что сердце наполняется тихой радостью, а душа трепетным восторгом, какого он ни разу не испытывал даже в хороводе, кружащем неразрывной вервью перед взорами Владык, которые, оказывается, давно мертвы или спят мертвецки. Да! Да! Да! Всё что угодно! Пусть боги воскреснут. Пусть вода речная пахнет мёдом. Пусть обретёт свой голос каждый лист из священной дубравы. Пусть серебряный перезвон звёзд каждую ночь звучит под чёрным куполом неба. И чтоб можно было жить одной жизнью, а не двумя. — А ежели чего, ты здесь ни при чём. — Голос Кудесника вернул его к действительности. — Ничего не знаешь, а язычников в пилоты нанял, потому что на дешевизну позарился. Это верно, тем, кто к приходам не приписан, можно вдвое, а то и втрое меньше платить. И развалюхи с крыльями, раз такое дело, неплохо бы всё-таки застраховать. Если агенту сверху тыщонок пять накинуть, то, глядишь, и в убытке не останешься. 4 сентября, 21 ч. 54 мин., Новаград, Южное Подворье, Главный штаб Спецкорпуса. — Дина, голубушка, присядь пока, а я доклад дочитаю, уж больно занимательно пишет этот триста семнадцатый. — Генерал Сноп углубился в чтение шестого листа из двенадцати, рассеянно помешивая ложечкой в стакане, хотя сахар давно уже растворился, а чай, скорее всего, остыл ещё четверть часа назад. Она присела на высокий жёсткий стул с высокой прямой спинкой. Мебель, кроме хозяйского кресла, в собственном кабинете начальника Тайной Канцелярии была нарочито неудобной — видимо, чтобы замы не слишком засиживались и не докучали начальству полномасштабным изложением фундаментальных стратегических разработок. Доклады агентов тоже нечасто попадали генералу на стол — статс-резидент старался изредка подбрасывать ему только то, что могло позабавить старика. — Вот шельмец! — не сдержался генерал. — Ну ты подумай! Девять лет, как этого парня внедрили младшим инспектором уголовной полиции в Равенни, так он уже пробился в окружные комиссары и просит разрешения баллотироваться в Ромейский сенат. — Ну и как? Позволите? — А вот фиг ему! Карьерист несчастный. На самом деле толку от него — чуть. Правда, и расходов почти никаких — сам зарабатывает, взятки берёт. — Генерал пробежал глазами по последним строчкам и сунул бумаги в кромсатель. — С чем пришла? — С докладом. — Дина постаралась сесть ещё прямее, чтобы подчеркнуть всю серьёзность своих намерений. — Обстоятельства требуют моего непосредственного участия в операции «Тлаа-Длала». — А это ещё зачем?! — Генерал, казалось, слегка опешил. — Эверийцы опять усилили блокаду острова. Вчера туда отправился почти весь шестой флот Конфедерации. Без активного неофициального содействия властей Сиара туда никому не проникнуть. — А чем они, интересно, могут посодействовать? И ради чего? — Да хотя бы чтобы досадить Конфедерации. А чем — это только на месте можно выяснить. — У нас что, своих средств доставки не хватает?! — С сегодняшнего утра действует приказ главы Морского Департамента Конфедерации — в любого, кто приблизится к двенадцатимильной зоне, стрелять на поражение. Любая подводная, надводная или воздушная цель уничтожается всеми имеющимися средствами. А средств у них хватает.