Феликс усмехнулся. — Ошибаешься, красавица. Говорят, Каудильо даже пальцем не пошевелил ради них. Он мог бы вызволить Серрано из тюрьмы, обменяв на кого-нибудь из республиканцев — это вполне обычная практика, — но не сделал этого. И когда они, после всех мытарств, прибыли в Саламанку, им оказали не самый теплый прием. Франко со своей семьей жил в епископском дворце, а семейство Серрано Поло, как говорят, разместили на чердаке с несколькими ветхими кроватями, хотя у дочери Каудильо была огромная спальня с собственной ванной комнатой. Вот, дорогая, помимо всех этих сплетен, передаваемых из уст в уста, мне, к сожалению, почти ничего не известно о жизни Серрано Суньера. Впрочем, в Мадриде были убиты двое его братьев, не имевших никакого отношения к политике; для него это явилось большим ударом, и он с особым рвением взялся за создание так называемой Новой Испании. Ему удалось стать правой рукой Франко, и он, как свояк генералиссимуса, получил прозвище Куньядисимо[59]. Говорят также, что своей властью Серрано во многом обязан могущественной донье Кармен, очень недовольной, что ее сумасбродный деверь Николас Франко оказывает слишком большое влияние на Каудильо. Так что, как только объявился Серрано, она ясно дала понять своему мужу: «Отныне, Пако, держи поближе Рамона и подальше — Николаса». Последнюю фразу Феликс произнес, подражая голосу жены Франко, и мы оба расхохотались. — Серрано, по слухам, очень умный человек, — продолжал он, — очень проницательный. Он лучше образован и как политик компетентнее Франко. Кроме того, он чрезвычайно амбициозен и неутомим; говорят, сейчас он трудится не покладая рук, разрабатывая юридическую базу, для того чтобы сделать легитимными режим националистов и верховную власть своего родственника. Иными словами, пытается придать форму гражданского института чисто военной структуре, понимаешь? — Это в том случае, если они выиграют войну, — заметила я. — Да, если выиграют. — А как вообще относятся к Серрано? Ему симпатизируют? — Так себе. Надутые солдафоны — я имею в виду, высшие военные чины — не слишком к нему расположены. Для них он чужак, они говорят на разных языках и не понимают друг друга. Они были бы рады сделать Испанию казарменным государством, но Серрано, будучи гораздо умнее, пытается убедить их, что это безумие: таким образом никогда не удастся утвердить свою легитимность и добиться международного признания. И Франко, хотя сам не слишком сведущ в политике, полностью доверяет ему в этом вопросе. Так что всем остальным, хочешь не хочешь, приходится с этим мириться. Не жалуют его и старые фалангисты. Хотя его близким другом был Хосе Антонио Примо де Ривера, с которым они вместе учились в университете, Серрано не являлся до войны членом Фаланги. Теперь-то да, он стал ярым фалангистом, но другие — «старые рубашки», как их называют, — недолюбливают его, считая выскочкой и оппортунистом. — В таком случае кто его поддерживает? Только Франко? — И его многоуважаемая супруга, что уже немало. Впрочем, посмотрим, как долго продержится такое положение дел. Феликс живо интересовался приготовлениями к приему. Услышав новость о предстоящем мне выходе в свет, он принялся театрально кусать кулаки от зависти и каждый вечер появлялся у меня дома, чтобы сообщить очередные подробности о готовящемся событии. Мы проводили время не в зале, как прежде, а в мастерской, поскольку у меня было слишком много заказов. Однако Феликсу это даже нравилось: он с интересом наблюдал за моей работой и даже давал советы. Иногда они оказывались дельными, но чаще всего он просто нес какую-нибудь чепуху. — Значит, из этого чудесного бархата ты собираешься шить платье для жены председателя суда? Сделай там дырку на заднице — может, хоть тогда она привлечет к себе внимание. Боже, какая ткань пропадет зря на этой уродливой курице, — говорил Феликс, поглаживая пальцами раскроенный материал, висевший на манекене. — Не трогай, — сердилась я, не отрываясь от работы. — Прости, детка, но эта ткань просто великолепна… — Именно поэтому не прикасайся к ней: не дай Бог, останутся следы от пальцев. Лучше расскажи, что тебе удалось сегодня узнать. Визит Серрано Суньера был в эти дни в Тетуане самой обсуждаемой темой. На рынках и в магазинах, в парикмахерских и на приеме у врача, в кафе и на улицах только об этом и говорили. Однако я была так занята, что почти не выходила из дома, и все новости мне приносил мой разговорчивый сосед. — На приеме в честь Куньядисимо будут все сливки здешнего общества: халиф со своей свитой, великий визирь и махзен, вся правящая элита. Верхушка испанской администрации, военные в орденах, адвокаты и магистраты, представители марокканских политических партий и еврейской диаспоры, весь консульский корпус, директора банков, высокопоставленные чиновники, видные предприниматели, врачи, все знатные испанцы, арабы и евреи, и, конечно же, не обойдется без таких, как ты, маленькая проныра, с твоим хромым журналистом. Как сообщила мне Розалинда, прием должен пройти торжественно, но без лишней помпезности, поскольку в Испании все еще шла гражданская война. Никакого шумного празднества и танцев не предвиделось, так же как и музыки, кроме духового оркестра халифа. Однако, несмотря на всю сдержанность, это был самый роскошный прием, который организовывал Верховный комиссариат в последнее время, и поэтому столица протектората оживленно бурлила, готовясь к знаменательному событию. Помимо всего прочего, Феликс инструктировал меня, как вести себя в обществе. Неизвестно, где он сам набрался этих знаний, ведь его опыт в этой сфере был нулевым, а круг общения почти столь же узким, как и мой собственный. Рутинная работа в Управлении коммунального хозяйства, невыносимая мать с ее капризами, ночные вылазки в сомнительные притоны и воспоминания о редких поездках в Танжер до начала войны — вот и все, что было у него в жизни. Ему ни разу не довелось даже побывать в Испании. Но он обожал кино и знал наизусть все американские фильмы, а кроме того, с жадностью читал иностранные журналы, был наблюдателен и любопытен и везде совал свой нос без малейшего зазрения совести. К тому же Феликс был умен и хитер как лис, и сведения, которые он усердно собирал повсюду, действительно помогали мне подготовиться к приему, чтобы не чувствовать себя там белой вороной. Некоторые советы Феликса оказывались банальными и абсолютно бесполезными. В те времена, когда я была вместе с Рамиро, мне довелось познакомиться с людьми самого разного происхождения и положения. Мы посещали с ним лучшие заведения и рестораны Мадрида и Танжера; благодаря этому я узнала много маленьких секретов поведения в обществе. Однако Феликс решил начать мое просвещение с самых азов. — Не разговаривай с набитым ртом, не чавкай и не утирайся рукавом, не засовывай в рот вилку, не пей вино залпом и не подзывай официанта, чтобы он снова наполнил тебе бокал. Когда нужно, говори «пожалуйста» и «большое спасибо», только произноси это сдержанно, без бурного проявления чувств. Если тебя кому-нибудь представят, скажи «очень приятно», не вздумай ляпнуть что-нибудь вроде «ах, как я рада знакомству». Если чего-то не знаешь или не понимаешь, изобрази лучшую из своих улыбок и, не раскрывая рта, время от времени кивай. Если же отделаться молчанием невозможно, постарайся как можно меньше прибегать к выдумкам: одно дело — ненавязчиво дать повод для слухов, чтобы создать себе имидж haute couturier, и совсем другое — открыто врать людям, способным легко вывести тебя на чистую воду. Когда что-то тебя впечатляет, говори «восхитительно», «потрясающе» или нечто в этом роде; не размахивай руками, выражая свой восторг, не хлопай себя по бедрам и не кричи «вот это да!», «с ума сойти!», «я сейчас упаду!». Если чья-нибудь фраза покажется тебе остроумной, не хохочи, показывая коренные зубы, складываясь пополам и держась за живот. Просто улыбнись, похлопай глазами и сдержанно промолчи. И еще: не высказывай своего мнения, коли тебя об этом не просят, и не лезь к людям с вопросами: «А вас как зовут, позвольте полюбопытствовать?» или «Насколько я понимаю, эта дородная дама — ваша жена?». — Все это я знаю, дорогой Феликс, — улыбнулась я. — Я, конечно, простая модистка, но выросла не в пещерах. Расскажи мне что-нибудь поинтереснее, пожалуйста. — Конечно, прелесть моя, как скажешь; я просто хотел изложить все по порядку, чтобы не упустить какую-нибудь деталь. Что ж, а теперь давай поговорим серьезно. Так, на протяжении нескольких ночей, он рассказывал мне о наиболее выдающихся персонажах, приглашенных на прием, и я постепенно запоминала их имена, должности и чины, а во многих случаях и лица благодаря газетам, журналам, фотографиям и ежегодникам, которые Феликс мне приносил. Таким образом я узнала, где они жили, что делали и какое положение занимали в местном обществе. На самом деле все это не слишком меня интересовало, но Маркус Логан рассчитывал на мою помощь, и я должна была заранее подготовиться. — Поскольку твой спутник — англичанин, полагаю, вы будете вращаться в основном среди иностранцев, — сказал Феликс. — Помимо местных, думаю, прибудут также и другие, из Танжера: Куньядисимо не собирается почтить их своим визитом, так что, как говорится, если гора не идет к Магомету… Это меня несколько успокоило: среди незнакомых иностранцев я чувствовала бы себя намного увереннее, чем рядом с теми людьми, которых каждый день могла встречать на улицах Тетуана. Феликс также просветил меня, как будет проходить прием, шаг за шагом. Я слушала его, запоминая детали, и одновременно шила — с такой скоростью, с какой мне еще никогда не приходилось работать. И вот великий день наступил. Все утро Джамиля выносила из ателье последние готовые платья, а к полудню, когда все заказы были доставлены, наконец наступило затишье. Дамы, приглашенные на прием, в это время, должно быть, уже заканчивали обед, отдыхали в спальнях с закрытыми ставнями или дожидались своей очереди в салоне-парикмахерской «Хусто и Мигель». Я могла им только завидовать, не успевая даже перекусить, ведь во время сиесты мне предстояло сшить себе вечерний костюм. Когда я взялась за работу, было без четверти три. Прием начинался в восемь, а Маркус Логан сообщил мне запиской, что заедет за мной в семь тридцать. Так что в моем распоряжении оставалось меньше пяти часов, и за это время предстояло сделать невероятно много. 29 Закончив глажку, я посмотрела на часы — двадцать минут седьмого. Платье было уже готово, и оставалось лишь привести себя в порядок. Я погрузилась в ванну, стараясь ни о чем не думать. Волнения ждали меня впереди, а пока мне требовался отдых, который могли дать теплая вода и мыльная пена. Я почувствовала, как тело начинает расслабляться, онемевшие от шитья пальцы обретают подвижность, а затекшая шея перестает ныть. Меня одолевала дремота, и весь мир вокруг словно растворился в эмалированной ванне. Я давно уже не испытывала такого блаженного спокойствия, но мне не пришлось наслаждаться им долго, поскольку дверь в ванную комнату внезапно распахнулась. — И о чем ты только думаешь, детка? — суматошно закричала Канделария. — Уже больше шести тридцати, а ты преспокойно разлеглась в ванне! Давай поторапливайся, а то не успеешь! Когда ты собираешься наводить марафет? Контрабандистка привела с собой свою куму Ремедиос, парикмахершу, и соседку Анхелиту, умевшую делать маникюр. Незадолго до этого я отправила Джамилю на улицу Ла-Лунета купить мне шпильки для волос, и она, встретив по дороге Канделарию, рассказала ей, что я весь день работала как заведенная, не имея ни минуты свободного времени, чтобы подготовиться к выходу. — Шевелись, детка, вылезай скорее из ванны, дел у нас по горло, а времени в обрез. Я подчинилась, ибо противостоять этому натиску было решительно невозможно. И конечно, в душе радовалась столь своевременно подоспевшей помощи: оставалось всего сорок минут до появления журналиста, а я, по выражению Канделарии, выглядела словно взъерошенная метелка. Едва я завернулась в полотенце, как вокруг меня закипела бурная деятельность. Соседка Анхелита взялась за мои руки, натирая их оливковым маслом для устранения шершавости, и подпиливая ногти. Кума Ремедиос тем временем занялась волосами. Из-за нехватки времени я вымыла голову еще утром, и теперь оставалось лишь сделать красивую прическу. Канделария ассистировала обеим, подавая щипцы и ножницы, бигуди и кусочки ваты. Одновременно с этим она без умолку говорила, рассказывая нам, что услышала о Серрано Суньере в последнее время. Он приехал в Тетуан два дня назад и, вместе с Бейгбедером, уже побывал повсюду — от Алькасаркивира до Чауэна и Дар-Риффиена, а также нанес визит всем важным персонам Северной Африки, в том числе халифу и великому визирю. Я не виделась с Розалиндой с прошлой недели, однако новости передавались из уст в уста. — Рассказывают, что вчера у них был мавританский обед в Кетаме. И говорят, у Куньядисимо глаза на лоб полезли, когда он увидел, что все ели руками, — он не знал, как донести кускус до рта, не уронив при этом половину… — …а верховный комиссар остался всем доволен, излучал гостеприимство и курил одну сигару за другой, — раздался от двери голос. Разумеется, это был Феликс. — Что ты здесь делаешь в такое время? — удивилась я. Вечерняя прогулка с матерью была священным ритуалом, и странно, что они нарушили его в тот день, когда буквально весь город высыпал на улицу. Он указал большим пальцем на рот, и по этому выразительному жесту я поняла, что донья Эльвира благополучно напилась раньше обычного. — Поскольку сегодня вечером ты собираешься предпочесть мне иностранного журналиста, я решил не пропустить хотя бы приготовления. Могу я вам чем-нибудь помочь, дамы? — Случайно, не вы так здорово рисуете? — спросила Канделария. Она прекрасно знала, кто он такой, и ему тоже все было о ней известно, однако им прежде не доводилось общаться друг с другом. — Тот самый, почти Мурильо. — Тогда попробуйте-ка подкрасить нашей красавице глазки, — протянула она ему неизвестно откуда взявшийся набор косметики. Феликса, ни разу в жизни не делавшего макияж, ничуть не смутило подобное предложение. Напротив: он воспринял его с огромным энтузиазмом и, посмотрев фотографии в нескольких журналах «Вэнити фэйр», взялся за работу, словно мое лицо было холстом, на котором он собрался писать картину. В семь пятнадцать я все еще сидела в полотенце, вытянув руки, а Канделария и Анхелита изо всех сил дули на мои пальцы, чтобы высушить лак на ногтях. В семь двадцать Феликс закончил макияж. В семь двадцать пять Ремедиос воткнула мне в волосы последнюю шпильку, и буквально через несколько секунд Джамиля вихрем примчалась с балкона и сообщила, что журналист появился на углу улицы. — Не хватает всего нескольких деталей, — объявила в этот момент моя компаньонка. — Все отлично, Канделария, времени не осталось! — Полуголая я бросилась за своим костюмом. — Возражения не принимаются, — заявила она за моей спиной. — Канделария, честное слово, сейчас уже некогда… — нервно отмахнулась я. — Да ты посмотри, посмотри, я тебе говорю! — Канделария, схватив меня за руку, остановила посреди коридора и протянула какой-то плоский пакет, завернутый в мятую бумагу. Мне пришлось торопливо его развернуть, поскольку спорить было совершенно бессмысленно. — Боже мой, Канделария, это невероятно! — воскликнула я, увидев шелковые чулки. — Как вам это удалось? Вы же говорили, что здесь их уже давно не найти? — Ладно, ладно, взгляни еще и на это, — оборвала она, вручив другой сверток. Под грубой оберточной бумагой я обнаружила чудесную вещицу в виде блестящей раковины с позолоченным краем. — Это пудреница, — гордо пояснила Канделария. — Чтобы ты пудрила свой нос и была не хуже тех важных дам, с которыми сегодня будешь общаться. — Какая прелесть, — прошептала я, открывая пудреницу: внутри находилась компактная пудра, маленькое зеркальце и белая ватная подушечка. — Большое спасибо, Канделария. Не стоило вам так беспокоиться, вы и так столько для меня сделали… Горло перехватило, на глаза навернулись слезы, и в этот самый момент раздался звонок в дверь, заставивший меня вспомнить, что времени на сантименты не осталось. — Джамиля, открывай скорее, — велела я. — Феликс, принеси комбинацию, она на кровати; Канделария, помогите мне с чулками, я боюсь сделать стрелку в спешке. Ремедиос, достаньте туфли; Анхелита, задерните занавеску в коридоре. И пойдемте все в мастерскую, там нас не будет слышно. Из сырого шелка я сшила костюм с большими лацканами, подчеркнутой талией и расклешенной юбкой. Единственным украшением служил пришитый к плечу цветок из ткани табачного цвета; туфли на головокружительно высоком каблуке были обшиты таким же материалом — я носила их к сапожнику в мавританский квартал. Ремедиос уложила мои волосы в элегантный свободный узел — так, что волосы изящно обрамляли мое лицо с макияжем, над которым потрудился Феликс. И хотя это был его первый опыт, результат оказался превосходным: мои глаза сияли, губы стали более чувственными, а от усталости на лице не было и следа. Все вместе они помогли мне одеться, обуться, поправили прическу и помаду на губах. Я не успела даже посмотреться в зеркало — выбежала из мастерской и на цыпочках помчалась по коридору. В конце его я остановилась и неторопливо вошла в зал. Маркус Логан стоял ко мне спиной возле одного из балконов и смотрел на улицу. Услышав стук моих каблуков, он обернулся. С момента нашей последней встречи прошло девять дней, и за это время его раны почти зажили. Он ждал меня, держа руку в кармане своего темного костюма — перевязь, очевидно, уже не требовалась. Порезы на лице были уже едва заметны, и кожа благодаря марокканскому солнцу покрылась загаром, контрастировавшим с белоснежностью рубашки. Ему, казалось, уже не составляло труда держаться прямо, расправив плечи. Увидев меня, Логан улыбнулся, без усилия растянув губы. — Куньядисимо не захочет возвращаться в Бургос, увидев вас сегодня вечером, — произнес он вместо приветствия. Я собиралась придумать достойный ответ, но меня отвлек голос, раздавшийся за спиной. — Настоящая конфетка, — прошептал Феликс из своего укрытия в коридоре. — Что ж, пойдемте? — просто сказала я, сдержав улыбку. Логан тоже не успел мне ответить, потому что в этот момент в зал, как ураган, ворвалась Канделария. — Секундочку, дон Маркос, — произнесла она, подняв руку, словно прося слова. — Позвольте дать вам один маленький совет, прежде чем вы уйдете. Логан посмотрел на меня с некоторым недоумением. — Это моя подруга, — пояснила я. — А, хорошо, я вас слушаю.