(Глупая банальность? Или это правда? Болезненная правда?) Уайти так не считал. Уж он-то точно. – Мы даем им жизнь и готовим к свободному плаванию, как такие лодочки. Но после, условно говоря, двадцати одного года они вправе сами выбирать свой маршрут. А наши дети давно прошли этот рубеж. Уайти рассуждал так здраво, что в его правоте можно было не сомневаться. И тем не менее она не соглашалась. Возражения сами собой напрашивались. Часа не проходило без того, чтобы Джессалин не подумала о каждом из своих детей. Не важно, что они выросли, что они давно «взрослые». В каком-то смысле это делает их еще более уязвимыми. Ибо они теперь описывают удаленные от нее концентрические круги. Это как базы на бейсбольном поле. Первая база: Том. Вторая: Беверли. Третья: Лорен. (Мысленно она видит их детьми. Долговязый Том с надвинутой на глаза бейсболкой.) На этом метафора заканчивалась. Потому что были еще Вирджил и София. Младенцы! Их мать меньше о них думала по той простой причине, что они занимали меньше лет в ее жизни. Как ни странно, но в ее снах детей всегда не хватало, она постоянно забывала кого-то из тех, кто у нее родился. Это был невыразимый ужас. И одновременно бессмысленный, нелепый. Если бы Уайти узнал, он бы так хохотал! И дети тоже. А Вирджил процитировал бы какого-нибудь древнегреческого философа-ворчуна[3] – дескать, лучше было бы и вовсе не родиться. Бред! – Может, у других матерей иначе. А я всегда буду чувствовать свою ответственность за них. – Но дорогая… это же глупо. Просто ты такая. Уайти поцеловал ее в прохладные губы. Собственные губы казались ему (излишне) горячими. – Надеюсь, за меня ты не чувствуешь ответственности, – сказал он. Джессалин отстранилась, как после легкого укола. – Еще бы! Конечно чувствую, дорогой. «В болезни и здравии». Это свойственно любой жене. – Не любой. Но мне приятно слышать это от тебя. Они сидели, крепко держась за руки. Джессалин подумала с каким-то диким восторгом: Я должна его пережить, чтобы заботиться о нем в последние дни. Я не имею права уйти раньше. И вот она лежит одна в семейной кровати. На своей половине. Как непривычно. Усталая, оглоушенная, с открытыми глазами (на самом деле закрытыми), она проваливается в темную гибельную дыру, заранее опасаясь того, что там увидит. Ничего. Ровным счетом ничего. Порывы ветра сотрясают темные окна. Дождь пригоршнями ударяет в стекла. Перезвона музыки ветра почти не слышно, как она ни напрягает слух. Что-то отдаленное, серебристое, чудесное. «Наследник» Из всех Маккларенов только Том знал правду. Не имел доступа к подробностям, но знал. Приняли за другого. Все обвинения сняты. Все очень тревожно. Запутанно. Похоже, отец был «арестован» – или, точнее, «задержан полицией» – за то, что, предположительно, «оказал сопротивление» на обочине автострады Хенникотт. А затем он «потерял сознание» (не в собственной «тойоте», а на обочине), и полицейские вызвали «скорую». В общем, произошла ошибка при опознании… но кого? Уайти Маккларена? И кто совершил ошибку? Тома заверили, что его отец ни в чем не обвиняется. В свете «дальнейшего расследования»… после «подтверждения свидетелей»… все обвинения были сняты. Все это, насколько можно было понять, Тому рассказали по мобильной связи, пока он стоял в коридоре перед отцовской палатой в отделении интенсивной терапии хэммондской городской больницы. Связь то и дело прерывалась. Алло? Алло? – в отчаянии кричал Том. Позвонил ему лейтенант полиции, который то ли был знаком с Уайти Макклареном, то ли просто знал, кто он такой. Кажется, знал и Тома Маккларена. (Может, они ходили в одну школу? Фамилия лейтенанта показалась ему смутно знакомой.) Успокаивающим тоном лейтенант сообщил, что отцовскую «тойоту-хайлендер» 2010 года эвакуировали на штрафстоянку, откуда Том может ее завтра забрать. Том был не в том состоянии, чтобы выкрикнуть: «Что вы, сволочи, сделали с моим отцом?», вместо этого он выдавил из себя пару уточняющих вопросов, как забрать «тойоту». Уайти наверняка озаботился бы тем, кто осмелился сесть за руль его автомобиля и где его держат. Сначала Том должен приехать в полицейское управление за документами. Для этого ему потребуется удостоверение личности. Том поблагодарил лейтенанта, выразившего надежду, что его отец «в порядке». – Спасибо. Кажется… да. После завершения разговора Том так и застыл в больничном коридоре, мимо сновали медработники, санитары толкали перед собой каталки и тележки с постельным бельем, проходили такие же, как он, посетители в уличной одежде, казавшиеся озабоченными, потерянными. А он снова прокручивал в голове слова, смысл которых ускользнул от него поначалу: Приняли за другого. Все обвинения сняты. – Где папина машина? – На штрафстоянке. Завтра я ее заберу. – Ее эвакуировали? Напористый тон Лорен не мог не раздражать Тома. – А как иначе? Должны были оставить на обочине шоссе? – Машина пострадала? Они что-нибудь сказали? – Небольшие повреждения, похоже. Думаю, смогу на ней приехать домой. – Если я тебе нужна, чтобы отвезти на штрафстоянку или поехать вместе с тобой, а потом пригнать твою машину… Но Том от помощи отказался. Сам разберется. Возьмет такси. Штрафстоянка расположена в заброшенном квартале к югу от автострады. Завтра утром он туда отправится прямо из больницы. В стиле Лорен: «Если я тебе нужна»… чтобы переложить ответственность на другого. Сам решай, да или нет. Ей не откажешь в великодушии, когда дело касается чрезвычайных обстоятельств. Готова проявить заботу. Но в ее тоне угадывался подтекст (чтобы не сказать подколка): мол, ты, как самый старший в семье, несешь ответственность за отцовскую машину. Ты же папин любимчик. Его «наследник». Хотя вслух эти подколки не произносилось. Реакция Беверли была совершенно другой. Она сразу предложила отправиться вместе с Томом – в его или в ее автомобиле. – Томми, ты не должен ехать туда один. Что, если в этом квартале… С умоляющим видом положила руку ему на предплечье. «Томми» – отсылка к их стародавней близости. Но Том предпочел разобраться сам, без (старших) сестер. Ему уже хватило их настойчивого участия в этом семейном кризисе. И он им ничего не сказал про телефонный разговор. И матери уж точно не скажет. Не за того приняли. Все обвинения сняты. Потерял сознание. – Как, вы говорите, ваша фамилия? Маккларен? Наконец документы на владение нашлись. Надо заплатить шестьдесят пять долларов штрафа. Покинул место происшествия. Припарковал транспортное средство в месте, где стоянка запрещена. Оставил ключи в замке зажигания. Все проверки произведены. Галочки поставлены. А это что? В самом низу бланка стоит неразборчивая подпись. В другой ситуации Том потребовал бы разъяснений, прежде чем оплачивать пошлину или штраф. Но сейчас его ждало такси, Уайти находится в больнице в критическом состоянии. У него не хватило духу на протесты.