Уайти лучше не знать такие подробности. В последнее время ему о многом в ее жизни лучше было не знать. Ничего, как-нибудь справится. И других утешала: я справлюсь. Родня. Соседи. Школьные друзья Уайти конца шестидесятых – начала семидесятых, потрепанные, болезненные и испуганные, как дайвер на высокой доске, с которой хочешь не хочешь, а придется прыгать. Если я чем-то могу вам помочь, Джессалин, скажите мне. Мистер Колвин, овдовевший бывший сосед, которого приглашали на все домашние посиделки – включая День благодарения и Рождество, несчастный Лео Колвин, так давно вышедший на пенсию, что его профессию уже никто не помнил, живущий в пансионате для престарелых в Восточном Хэммонде, в проеденном молью, оливкового цвета заношенном кардигане на молнии, в старых мокасинах с кисточками, был потрясен смертью Уайти и так вцепился в руку хозяйки дома, что Вирджил, весь вечер не отходивший от матери, уже готов был вмешаться. Если я чем-то могу вам помочь, Джессалин, скажите мне. Мистер Колвин приехал голодный. Он то и дело подходил к шведскому столу, и столу некуда было деться. Возле стола с выпивкой кто-то задал дерзкий вопрос: будет ли Джессалин продавать дом? Прекрасный дом времен Войны за независимость, несколько акров земли – два-три миллиона, не меньше. Конечно, сейчас не самое подходящее время обсуждать такие вещи, но если вдруг… Том сухо ответил: нет, вряд ли мать станет продавать дом в ближайшее время. Ответ Беверли прозвучал агрессивнее: точно нет! А когда Джессалин примет такое решение, дом не будет «выставляться на продажу», а уйдет по-тихому. Если я чем-то могу вам помочь, Джессалин, скажите мне. Чтобы хорошо продать недвижимость, потребуется толковый риелтор. Слава богу, Джессалин была окружена детьми, готовыми ее опекать и успокаивать. Без них она бы не пережила этот шок. Утреннюю кремацию настоящей «церемонией», пожалуй, не назовешь. Только близкие. И конечно, никаких внуков. Прах (невозможно произнести вслух прах Уайти) поместили в урну, сделанную как будто из антикварного камня, хотя на самом деле она из дешевого синтетического материала, что-то вроде картона, с очень плотной крышкой. Тяжелее, чем можно было предположить, но не слишком. Они отнесут урну на кладбище Северного Хэммонда, где церковный двор (за пресвитерианской церковью) одновременно служит местом захоронения, и Маккларены покоятся там начиная с 1875 года. В одном месте без труда помещаются две урны. Пока никаких планов насчет мемориальной церемонии. Возможно, в декабре, перед Рождеством. Зазвонил дверной колокольчик. Кто-то сильно припозднился. Том уже сыт по горло. 21:20, с ума сойти! Для домочадцев день начался в шесть утра. Половину этих гостей никто не приглашал. Откуда они вообще взялись? А вот мать после очередного звонка всех зовет в гости. Уайти бы ей давно сказал: Джессалин, запри уже дверь на засов и погаси свет в доме! В комнате рядом с гостиной мистер Колвин сидит на стуле, широко расставив ноги, болезненно-бледный, словно после обморока, а одна из их соседок вокруг него хлопочет. Его-то кто позвал? Наверху, в санузле для гостей, где так пахнет лавандовым мылом, что невозможно дышать, заросший Кевин достал из пакетика косячок для Брианны. Оба хихикали, предварительно заперев дверь. – Может, открыть окно? – Хорошая мысль. А внизу дети приглядывали за матерью. Сколько раз она уже повторила: «Уайти бы так удивился, увидев столько народу в нашем доме!» На самом деле его реакция была бы другой: Что здесь происходит? Большая вечеринка посреди недели! А меня почему не позвали? – Ты знаешь Диогена? Вирджил говорил импульсивно. Они стояли за домом. Из его рта шел пар. – Знаю? Ты хотел спросить, знаю ли я, кем был Диоген? – Ну да. Кем был Диоген. – Древнегреческий философ, живший тысячу лет назад. Том произнес это с безразличной, полупрезрительной интонацией. Но Вирджил не отступал: – Две тысячи лет назад. Даже больше. Уже стемнело. Воздух был волглый, прохладный, с запахом прелых листьев. Гости разошлись, а вот дети Маккларенов не спешили разъезжаться. Они прогуливались по тронутой изморозью траве. Перед ними возвышался их семейный дом, похожий на корабль в ночи, в котором освещены отдельные каюты. Они были если не пьяные, то подвыпившие. Даже не употребляющая алкоголя София выпила несколько бокалов отцовского белого вина и не могла не признать, что вино превосходное. Лорен неумело чиркнула спичкой, чтобы зажечь позаимствованную у Тома сигарету. – Диоген был стоиком, и о нем существует много грязных историй. Например, как он сидел голый в бочке… или в корыте? – Она задумалась. – Нет, в корыте сидел другой… который крикнул «Эврика!»… как его звали-то… – Архимед. – Что? – Не что, а кто. В корыте сидел Архимед. Тот, который открыл закон всемирного тяготения. – Эй, погодите. – Софию развеселило невежество родни. Забавно, но они бóльшие американцы, чем она: на вещи, которые действительно важны, смотрят с беззаботностью и равнодушием. – Неужели вам не известно, что закон всемирного тяготения открыл Ньютон? – А что тогда открыл Архимед? – Много чего! «На тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, равная объему вытесненной жидкости». Он имел в виду свое тело при погружении в ванну. – Это же очевидно, – заговорила Беверли, до сих пор хранившая молчание. Когда ушел последний гость, она скинула тесные туфли на высоком каблуке и влезла в старые отцовские ботинки. Изо рта у нее шел пар так, словно она задыхалась. – Ты садишься в полную ванну, и вода переливается через край. В чем тут открытие? Лорен ее слова позабавили. – То есть ты, Бев, сделала сейчас такое же открытие, как Архимед две тысячи лет назад? Но та не унималась: – Стив иногда заливает весь пол в ванной. Когда принимает душ. Как это у него получается? Вот тебе и тело, погруженное в жидкость! И шторки не снаружи, а внутри… – Беверли умолкла, окончательно запутавшись. – Мы говорили о научных открытиях, Бев. – В общем, я ничего неизвестного не обнаружила. Даже микробов… Это уже перебор. Неудачно пошутила. Именно микробы погубили их отца. Пусть их и называли более вычурно бактериями. Семейство Маккларен находило только Лорен остроумной, даже когда она не давала повода. А вот когда Беверли позволяла себе пошутить, все дружно хмурились. Если София выглядела честной школьницей, то Лорен была сардонической директрисой. Том выступал в роли босса, чей сарказм все находили забавным, если он не касался их лично. Ну а Вирджил был просто Вирджилом. «Всегда ли мы были такими, – подумала София, – или мы играем эти роли, оказавшись вместе?» В стиле школьницы-отличницы София объяснила всем, что открытие Архимеда позволило по-новому измерять объем тел. Это важно. А история про ванну – «Эврика!» – скорее всего, апокрифическая. – Апокрифическая, апокалиптическая… делов-то! Лорен грубо расхохоталась. Она явно перебрала. – Я хочу сказать, какая, в жопу, разница. Серьезно. Она заговорила на школьном жаргоне. Когда подростки бездумно чертыхаются, матерятся. Лорен одновременно притягивало и отталкивало то, какими малограмотными казались разговоры подростков между собой. Это же касалось идиотских эсэмэсок, которыми они обменивались. Даже самые умные. С тех пор как Лорен стала учительницей, а затем школьным администратором, она перешла на особый жаргон, грубоватый, одновременно забавляющий и пугающий. И все вдруг увидели в своей сестренке, когда-то такой заводной и веселой, вроде участницы марша, наступающей тебе на пятки, злую, отчаявшуюся тетку, отчего хотелось закрыть глаза. – Упс! – выкрикнул Том, подхватывая Лорен, которая споткнулась в своих черных кожаных ботинках. – Не распускайте руки! – хохотнула она, выдыхая порции теплого пара.