— Спасибо, Светлана. С удовольствием. Девушка встала, пошла на кухню. Я — следом. В чем же дело? — Антон, готов предварительный анализ… Мне показалось, что в прикрытом шторами окне мелькнул белый птичий силуэт — пронесся вдоль стены, следуя за Светланой. — Игнат работал согласно общей схеме. Комплименты, интерес, обожание, влюбленность. Это ей нравилось, но вызвало рост воронки. Антон, ты идешь другим путем — сочувствие. Причем сочувствие бездеятельное. Рекомендаций не последовало, значит, никаких выводов аналитики еще не сделали. Но по крайней мере я знал, как мне поступать дальше. Грустно смотреть, сочувственно улыбаться, пить чай и говорить: «У тебя усталые глаза, Света…» Мы ведь перейдем на «ты», верно? Обязательно перейдем. Не сомневаюсь. — Антон? Я слишком долго на нее смотрел. Светлана застыла у плиты с тяжелым, матовым от водяной мороси чайником. Не то чтобы она испугалась, это чувство уже было ей недоступно, выпито черной воронкой дочиста. Скорее девушка смутилась. — Что-то не так? — Да. Мне неудобно, Светлана. Явился среди ночи, вывалил свои жалобы и еще остался чаевничать… — Антон, я вас прошу остаться. Знаете, такой странный день выдался, что быть одной… Давайте, это будет моим гонораром за прием? То, что вы посидите и поговорите со мной, — торопливо уточнила Светлана. Я кивнул. Любое слово могло стать ошибкой. — Воронка снизилась еще на пятнадцать сантиметров. Антон, ты выбрал верную тактику! Да ничего я не выбирал, как они не понимают, аналитики фиговые! Я воспользовался способностями Иного, чтобы войти в чужой дом, влез в чужую память, чтобы продлить свое пребывание там… а теперь просто плыву по течению. И надеюсь, что река вынесет меня туда, куда надо. — Хотите варенье, Антон? — Да… Безумное чаепитие. Куда там Кэрроллу! Самые безумные чаепития творятся не в кроличьей норе, за столом с безумным шляпником, ореховой соней и мартовским зайцем. Маленькая кухня маленькой квартиры, утренний чай, долитый кипяточком, малиновое варенье из трехлитровой банки — вот она, сцена, на которой непризнанные актеры играют настоящие безумные чаепития. Здесь, и только здесь говорят слова, которые иначе не скажут никогда. Здесь жестом фокусника извлекают из темноты маленькие гнусные тайны, достают из буфета фамильные скелеты, находят в сахарнице пригоршню-другую цианистого калия. И никогда не найдется повода встать и уйти, потому что тебе вовремя подольют чая, предложат варенья и пододвинут поближе открытую сахарницу… — Антон, я вас уже год знаю… Тень — короткая тень растерянности в глазах девушки. Память услужливо заполняет провалы, память подсовывает объяснения, почему я, такой симпатичный и хороший человек, остаюсь для нее лишь пациентом. — Пусть только по работе, но сейчас… Мне почему-то хочется с вами поговорить… как с соседом. Как с другом. Ничего? — Конечно, Света. Благодарная улыбка. Мое имя трудно сократить до уменьшительного, Антошка — это уже перебор, слишком широкий шаг. — Спасибо, Антон. Знаешь… я и впрямь сама не своя. Уже дня три. Конечно. Трудно оставаться собой, когда над тобой занесен меч Немезиды. Ослепшей, рассвирепевшей, вышедшей из-под власти мертвых богов Немезиды… — Вот сегодня… да ладно… Она хотела мне рассказать про Игната. Она не понимает, что с ней происходило, почему случайное знакомство едва не дошло до постели. Ей кажется, что она сходит с ума. Всем людям, попавшим в сферу деятельности Иных, приходит подобная мысль. — Светлана, может быть, вы… может быть, ты с кем-то поссорилась? Это грубый ход. Но я спешу, спешу, сам не понимая почему. Воронка пока стабильна и даже имеет тенденцию к снижению. Но я спешу. — Почему ты так думаешь? Светлана не удивлена и не считает вопрос слишком уж личным. Я пожимаю плечами и пытаюсь объяснить: — У меня так часто бывает. — Нет, Антон. Ни с кем я не ссорилась. Не с кем, да и незачем. Во мне самой что-то… Ты не права, девочка. Ты даже не представляешь, насколько не права. Над тобой висит черная воронка таких размеров, что возникают раз в столетие. И это значит, что кто-то ненавидит тебя с такой силой, какая редко отпущена человеку… или Иному. — Наверное, надо отдохнуть, — предположил я. — Куда-нибудь уехать… в глушь… Я сказал это и вдруг подумал, что решение проблемы есть. Пусть неполное, пусть по-прежнему смертельное для самой Светланы. В глушь. В тайгу, в тундру, на Северный полюс. И там произойдет извержение вулкана, упадет астероид или крылатая ракета с ядерными боеголовками. Инферно прорвется, но пострадает лишь сама Светлана. Как хорошо, что подобное решение для нас столь же невозможно, как предложенное Темным магом убийство. — О чем думаешь, Антон? — Света, что у тебя случилось? — Антон, слишком резко! Уводи разговор, Антон! — Неужели так заметно? — Да. Светлана опустила глаза. Я все ждал крика Ольги о том, что черный вихрь начал свой последний, катастрофический рост, что я все испортил, сломал и на совести моей отныне — тысячи человеческих жизней… Ольга молчала. — Я предала… — Что? — Предала свою мать. Она смотрела серьезно, без всякой гнусной рисовки человека, совершившего подлость и кичащегося этим. — Не понимаю. Света… — Моя мать больна, Антон. Почки. Требуется регулярный гемодиализ… но это полумера. В общем… мне предложили… пересадку. — Почему тебе? — Я еще не понимал. — Мне предложили отдать одну почку. Матери. Почти наверняка она приживется, я даже анализы прошла… потом отказалась. Я… я боюсь. Я молчал. Уже все стало понятно. Что-то и впрямь сработало, что-то нашлось во мне такое, расположившее Светлану к столь полной откровенности. Мать. Мать! — Антон, ты молодец. Ребята выехали. — Голос Ольги был ликующим. Еще бы — мы нашли Темного мага! — Надо же… а при первом контакте никто ничего не ощутил, сочли пустышкой… Молодец. Успокаивай ее, Антон, говори, утешай… В сумраке уши не заткнешь. Слушай, что говорят. — Светлана, такого никто не вправе требовать… — Да. Конечно. Я рассказала маме… и она велела забыть про это. Сказала, что с собой покончит, если я на такое решусь. Что ей… все равно умирать. А мне калечиться не стоит. Не надо было ничего говорить. Надо было отдать почку. Пусть бы потом узнала, после операции. Даже рожать с одной почкой можно… были прецеденты. Почки. Какая глупость. Какая мелочь. Час работы для настоящего белого мага. Но нам не позволено лечить, каждое настоящее исцеление — индульгенция Темному магу на проклятие, на сглаз. И вот мать… родная мать, сама того не понимая, в секундном порыве эмоций, говоря на словах одно, запрещая дочери даже думать об операции, проклинает ее. И вспухает чудовищный черный вихрь. — Я теперь не знаю, что и делать, Антон. Глупости какие-то творю. Сегодня чуть не прыгнула в постель с незнакомым человеком. — Светлана все же решилась это сказать, хотя, наверное, сил потребовалось не меньше, чем на рассказ о матери. — Света, можно что-то придумать, — начал я. — Понимаешь, главное не опускать руки, не казниться понапрасну… — Я же специально сказала, Антон! Я знала, что она ответит! Я хотела, чтобы мне запретили! Ей проклясть меня надо, дуру чертову! Светлана, ты не знаешь, насколько права… Никто не знает, какие механизмы тут задействованы, что происходит в сумраке и какая разница между проклятием незнакомого человека и проклятием любимого, проклятием сына, проклятием матери. Вот только материнское проклятие — страшнее всего. — Антон, спокойно. Голос Ольги отрезвил меня вмиг. — Слишком просто, Антон. Ты работал с материнскими проклятиями? — Нет, — сказал я. Сказал вслух, отвечая сразу и Светлане, и Ольге. — Я виновата. — Светлана покачала головой. — Спасибо, Антон, но я и впрямь виновата. — Я работала, — донеслось из сумрака. — Антон, милый, это не так выглядит! Материнский гнев — яркая черная вспышка и большая воронка. Но рассеивается она вмиг. Почти всегда.