— Не надо, Света. — Я взял ее за руку. — Даже я его понял, а мне пришлось тяжелее. Не надо об этом. — Да я и не собираюсь. — Света глотнула вина, отставила пустой бокал. — Антон, я вот о чем — я не вижу радости. — Где? — Наверное, иногда я бываю потрясающим тугодумом. — Здесь. В Ночном Дозоре. В нашей дружной компании. Ведь каждый день у нас — это какая-то битва. То большая, то маленькая. Со спятившим оборотнем, с Темным магом, со всеми силами Тьмы разом. Напряжение сил, выпяченные подбородки, выпученные глаза, готовность прыгнуть грудью на амбразуру или голой жопой на ежа. Я фыркнул от смеха. — Света, но что же здесь плохого? Да, мы солдаты. Все до единого, от Юли до Гесера. На войне не очень-то весело, конечно. Но если мы отступим… — Что тогда? — вопросом ответила Света. — Придет Апокалипсис? Тысячи лет силы Добра и Зла воевали. Рвали друг другу глотки, стравливали человеческие армии, все — ради высших целей. Но скажи, Антон, разве люди за это время не стали лучше? — Стали. — А со времен, когда началась работа Дозоров? Антон, милый, ты мне столько всего говорил, да и не ты один. Что главный бой ведется за души людей, что мы предотвращаем массовые побоища. Ну предотвращаем. Люди сами убивают друг друга. Куда больше, чем двести лет назад. — Ты хочешь сказать, что наша работа — во вред? — Нет. — Света устало покачала головой. — Не хочу. Нет у меня такого самомнения. Я одно хочу сказать, может быть, мы и впрямь — Свет. Вот только… Знаешь, в городе появились в продаже фальшивые елочные игрушки. С виду они как настоящие, но радости от них никакой. Короткий анекдот она произнесла совершенно серьезно и не меняя тона. Заглянула мне в глаза. — Понимаешь? — Понимаю. — Да, наверное. Темные стали приносить меньше Зла, — сказала Светлана. — Эти наши взаимные уступки, доброе дело за злое дело, лицензии на убийство и исцеление можно оправдать, верю. Темные приносят меньше Зла, чем раньше, мы не несем Зла по определению. А люди? — При чем здесь люди? — Да все при том же! Мы их защищаем. Самозабвенно и неустанно. Вот только почему им не становится лучше? Они ведь сами делают работу Тьмы. Почему? Может быть, мы что-то утратили, Антон? Ту веру, с которой Светлые маги посылали на смерть армии, но и сами шли в первых рядах? Умение не только защищать, но и радовать? Чего стоят крепкие стены, если это стены тюрьмы? Люди забыли о настоящей магии, люди не верят в Тьму, но ведь они не верят и в Свет! Антон, мы солдаты. Да! Но армию любят, лишь если идет война. — Она идет. — Кто об этом знает? — Мы не совсем солдаты, наверное, — сказал я. Отступать со своей же насиженной позиции всегда неприятно, но выхода не было. — Скорее гусары. Трам-пам-пам… — Гусары умели улыбаться. А мы — почти уже нет. — Тогда скажи, что надо делать. — Я вдруг понял, что обещавший стать прекрасным день стремительно катится под откос, в темный и вонючий овраг, заваленный старым мусором. — Скажи! Ты Великая Волшебница, или скоро ею станешь. Генерал нашей войны. А я простой лейтенант. Отдай мне приказ, и пусть он будет верен. Скажи, что делать? Я только теперь заметил, что в гостиной наступила тишина, что слушают лишь нас. Но было уже все равно. — Скажешь — выйти на улицу, убивать Темных? Я пойду. Я плохо умею это делать, но я буду очень, очень стараться! Скажешь — улыбаться и дарить людям Добро? Я пойду. Только кто ответит за Зло, которому я открою дорогу? Добро и Зло, Свет и Тьма, да, мы твердим эти слова, стирая их смысл, вывешиваем, как флаги, и оставляем гнить на ветру и дожде. Тогда дай нам новое слово! Дай нам новые флаги! Скажи — куда идти и что делать! У нее задрожали губы. Я осекся, но было уже поздно. Светлана плакала, закрыв лицо руками. Да что же я делаю? Или и впрямь — мы разучились улыбаться даже друг другу? Пусть я сто раз прав, но… Что стоит моя правда, если я готов защищать весь мир, но не тех, кто рядом? Смиряю ненависть, но не дозволяю любовь? Я вскочил, обнял Светлану за плечи, поволок из гостиной. Маги стояли, отводя глаза. Может быть, они видели такие сцены не раз. Может быть, они все понимали. — Антон. — Тигренок возникла рядом абсолютно беззвучно, подтолкнула, отворила какую-то дверь. Посмотрела на меня со смесью укоризны и неожиданного понимания. И оставила нас вдвоем. Минуту мы стояли неподвижно, Светлана тихо плакала, зарываясь мне в плечо, а я ждал. Поздно теперь говорить. Уже все ляпнул, что только мог. — Я попробую. Вот этого я не ожидал. Чего угодно: обиды, ответного выпада, жалобы, только не этого. Светлана отняла ладони от мокрого лица. Встряхнула головой, улыбнулась. — Ты прав, Антошка. Совершенно прав. Я пока только жалуюсь и протестую. Ною, как ребенок, ничего не понимаю. А меня тычут носом в манную кашу, разрешают потрогать огонь и ждут, ждут, пока я повзрослею. Значит, это надо. Я попробую, я дам новые флаги. — Света… — Ты прав, — отрезала она. — Но и я чуть-чуть права. Только не в том, что распустилась перед ребятами, конечно. Они как умеют, так и веселятся. Как умеют, так и сражаются. У нас сегодня выходной, и нельзя его портить остальным. Договорились? И я снова почувствовал стену. Невидимую стену, которая всегда будет стоять между мной и Гесером, между мной и чинами из высшего руководства. Ту стену, что время возводит между нами. Сегодня я своими руками уложил в ней несколько рядов холодных хрустальных кирпичей. — Прости меня, Света, — прошептал я. — Прости. — Забудем, — очень твердо сказала она. — Давай забудем. Пока еще можем забывать. Мы наконец-то огляделись. — Кабинет? — предположила Света. Книжные шкафы из мореного дуба, тома под темным стеклом. Здоровенный письменный стол, на нем компьютер. — Да. — Тигренок ведь живет одна? — Не знаю. — Я покачал головой. — У нас не принято расспрашивать. — Похоже, что одна. Во всяком случае, сейчас. — Светлана достала платочек, стала осторожно промакивать слезы. — Хороший у нее дом. Пойдем, всем ведь не по себе. Я покачал головой: — Да они наверняка почувствовали, что мы не ругаемся. — Нет, не могли. Тут барьеры между всеми комнатами, не прощупать. Посмотрев сквозь сумрак, и я заметил скрытое в стенах мерцание. — Теперь вижу. Ты с каждым днем становишься сильнее. Светлана улыбнулась, чуть напряженно, но с гордостью. Сказала: — Странно. Зачем строить барьеры, если живешь один? — А зачем их ставить, когда ты не один? — спросил я. Вполголоса, чтобы не требовалось ответа. И Светлана не стала отвечать. Мы вышли из кабинета обратно в гостиную. Обстановка была не совсем кладбищенская, но близкая к тому. То ли Семен, то ли Илья постарались — в комнате царила пахнущая болотом сырость. Игнат, стоя в обнимку с Леной, тоскливо взирал на окружающих. Он предпочитал веселье — во всех его проявлениях, любые ссоры и напряги были ему как ножом по сердцу. Картежники молча смотрели на одну-единственную карту, лежащую на столе, под их взглядами та дергалась, извивалась, меняла масть и достоинство. Надувшаяся Юля о чем-то тихо расспрашивала Ольгу. — Нальете выпить? — спросила Света, держа меня за руку. — Не знаете, что для истеричек лучшее лекарство — пятьдесят граммов коньяка? Тигренок, с несчастным видом стоявшая у окна, торопливо пошла к бару. Она что, нашу ссору на свой счет записала? Мы со Светой взяли по рюмке коньяка, демонстративно чокнулись и поцеловались. Я поймал взгляд Ольги: не обрадованный, не опечаленный, а заинтересованный. И чуть-чуть ревнивый. Причем ревность эта никак не связана была с поцелуем. Мне вдруг стало нехорошо. Как будто я вышел из лабиринта, где брел долгие дни и месяцы. Вышел, чтобы увидеть вход в следующие катакомбы. Глава 2