– Не за что, – отвечаю я с нежностью, стараясь не вспоминать о бреде, который увидела там, о страшных словах и страшных мыслях, высеченных и перечеркнутых, а затем написанных вновь, раз за разом. Но все это терялось на фоне одной большой проблемы. Одной фразы. Это не были каракули людей с вырванными глазами, лицами и ртами, это были не странные и мрачные стихи, это была всего лишь одна фраза. Вытащите меня из моих страданий. Он выводил это снова и снова, испещрив словами две страницы. С тех пор я наблюдала за ним, как ястреб. Сейчас он улыбается мне, вдохновляя на то, чтобы забыть, как будто то был просто выплеск. Теперь он в порядке. Он в порядке. Если бы я вела дневник, то именно эту фразу я писала бы снова и снова, посвятив ей несколько страниц. Возможно, тогда она воплотилась бы в жизнь. – Слушай, я сегодня собираюсь посетить свою психологическую группу. Хочешь сходить со мной? Если нет, то я могу пойти один. Это меня настораживает. Обычно он ходит туда всего два раза в неделю. Я что-то пропустила? Ему становится хуже? Он падает вниз? Я с трудом сдерживаю себя, пытаясь говорить как можно спокойнее. – Снова? Зачем? Он пожимает плечами, как будто это мелочь, однако его руки продолжают трястись. – Не знаю. Все меняется. Я стал нервным. И поэтому он дрожит? Но я предпочитаю не спрашивать. Вместо этого я только киваю, как будто я совсем не напугана. – Конечно же, я поеду с тобой. Естественно, ведь я нужна ему. Час спустя мы проходим через коридор, увешанный мамиными фотографиями, направляемся мимо спальни, полной ее вещей, и едем в город на машине, которую она нам купила. Мы оба намеренно избегаем смотреть в ту сторону, где мама упала с обрыва и разбилась. Нам не нужно вновь это видеть. Наша мама все еще с нами. Она повсюду. Но в то же время ее нигде нет. Она больше не реальна. Этого достаточно, чтобы свести с ума самого здравомыслящего человека. Неудивительно, что Финн решил ходить на терапию чаще. Я подхожу с ним к двери кабинета для групповых занятий, и он исчезает за ней. Сегодня я беру книгу и иду в кафе, потому что мне нужна чашка кофе. Я уже смирилась с тем, что в дождливую погоду меня клонит в сон, ведь я провела в Астории всю свою жизнь. Но в то же время знание о кофеине как об универсальном средстве от всех бед было для меня чем-то вроде аксиомы. Я беру чашку, откидываю голову на спинку кресла, приготовившись с головой погрузиться в чтение. Успеваю только открыть книгу, когда я чувствую его. Чувствую. Снова. Еще до того, как я поднимаю глаза, я знаю, что это он. Узнаю эти вибрации в воздухе, энергию, которую можно буквально почувствовать кожей. То же самое чувство преследовало меня в моих снах, невероятное наваждение. Что за черт? Почему я постоянно с ним сталкиваюсь? Когда я поднимаю взгляд, я замечаю, что он тоже меня увидел. Его глаза застывают на мне, пока он стоит в очереди, темные и непостижимые. Эта энергия между нами… Я не могу понять, что это. Притяжение? Химия? Все, что я знаю? От этого у меня перехватывает дух, а мое сердце начинает биться чаще. Тот факт, что он проник и в мои сны, заставляет меня жаждать вновь это прочувствовать все сильнее и сильнее. Это помогает мне выбраться из моей реальности и познать нечто новое и волнующее, что дарит надежду и жизнь. Я наблюдаю за ним, пока он оплачивает свой кофе и сладкий рулет, а потом приближается к моему столику шаг за шагом. В зале еще десять столиков, абсолютно свободных, но он выбирает именно мой. Черные ботинки останавливаются прямо рядом со мной, и я изучаю, как его джинсы облегают бедра, поднимаю взгляд к его сказочно прекрасному лицу. Он все еще не побрился, поэтому щетина сегодня проступает более явно. Это делает его еще более брутальным, более мужественным. Я ничего не могу поделать с тем, что, не отрываясь, разглядываю, как его светло-голубая рубашка облегает мужественную грудную клетку, как расслабленно ремень держит его джинсы. Это подчеркивает его гибкость, стать и силу. Я с жадностью ищу глазами его взгляд и нахожу в нем заинтересованность. – Это место занято? Господи всемогущий! Он говорит с британским акцентом! В мире нет ничего более сексуального, и я даже прощаю ему этот старомодный утомительный способ знакомства. Я улыбаюсь, глядя на него снизу вверх, мое сердце бешено колотится. – Нет. Он все еще не двигается. – Тогда могу я присесть? Я могу поделиться своим завтраком. Легким жестом он указывает на приторный, щедро посыпанный пеканом рулет. – Конечно, – отвечаю я спокойно, почти профессионально скрывая факт, что мое сердце буквально выпрыгивает из груди. – Но от завтрака я откажусь. У меня аллергия на орехи. – Тогда мне больше достанется, – усмехается он, устраиваясь в кресле напротив. Он ведет себя так естественно, как будто каждый день подсаживается к незнакомым девушкам в больнице. Я же не могу прекратить вглядываться в его темные, практически черные, глаза. – Часто бываешь здесь? – иронично спрашивает он, развалившись в своем кресле. Мне не удается сдержать смешок: теперь он просто следует по списку типичных фраз для знакомства, но все эти клише звучат потрясающе, рождаясь на его губах. – Частенько, – киваю я. – А ты? – Здесь варят лучший кофе поблизости, – отвечает он, если, конечно, это можно считать ответом. – Но только давай не будем никому рассказывать. А то они всем разболтают, и очереди станут километровыми. Я встряхиваю головой, не в силах бороться с улыбкой. – Хорошо, пусть это останется нашей тайной. Он пристально смотрит на меня темными блестящими глазами. – Прекрасно. Я люблю тайны. Они есть у всех. Я с трудом могу дышать, потому что в нем есть нечто завораживающее. То, как он произносит фразы и как сияют его глаза; то, каким знакомым он кажется, потому что присутствовал в моих грезах, о которых могу знать только я сама. – А что ты скрываешь? – спрашиваю я, не задумываясь. – Какие у тебя тайны? Он ухмыляется. – Не думаю, что ты бы хотела их знать. Я бы очень хотела. – Меня зовут Калла, – быстро исправляю я свое невежество. Он отвечает мне улыбкой. – Калла – как название траурного цветка? – Именно, – вздыхаю я. – Я живу в доме, где находится похоронное бюро. Так что видишь: ирония для меня не потеряна. Сначала он приходит в замешательство, а потом на его лице отражается понимание. – Значит, ты заметила мою футболку вчера, – делает вывод он, его голос звучит мягко, его рука свисает с потрескавшейся спинки кресла. Он не обращает никакого внимания на мои слова: я живу в доме с мертвецами. Обычно люди моментально подскакивают, когда узнают об этом, они почему-то сразу делают вывод, что я странная, нездоровая или мрачная. Но не он. Я быстро киваю. – Забудь. Просто вспомнилось. Потому что я запоминаю все, что с ним связано. Уголок его губ подрагивает, как будто он вот-вот улыбнется. Но лицо остается спокойным. – Я Адэр Дюбрэй, – говорит он мне, словно удостаивает меня дара или великой чести. – Но все зовут меня Дэр. Никогда не встречала более подходящего имени. Оно звучало как-то по-французски утонченно, хотя говорил он с британским акцентом. Он как некое необъяснимое явление. Чудо, в темных глазах которого мерцали слова: «Дерзни, брось мне вызов». Я сглатываю. – Рада познакомиться, – говорю я, и это чистая правда. – Почему ты в больнице? Уверена, ты пришел сюда не за кофе. – Хочешь, я расскажу тебе о своей любимой игре? – задает вопрос Дэр, уходя с темы. Мой рот слегка приоткрывается от удивления, но я вовремя сдерживаю себя. – Ну, давай. – Двадцать вопросов. Таким образом, у нас будет возможность лучше познакомиться. Я выдавливаю из себя улыбку, хотя его ответ меня раздражает. – Значит, ты не любишь говорить о себе? Дэр ухмыляется.