– Вот, Нора, я малость прибирала в старом доме, а это со мной бывает не часто, или я начинаю и потом бросаю, и получается такой разгром, что покойный муженек на том свете, наверно, когда-нибудь разведется со мной из-за свинства. Быть мне разведенной вдовой. Так или иначе, я наткнулась на это. Они, должно быть, так и лежали у меня, и я решила тебе показать. В конверте была старая, цвета сепии папка с черно-белыми фотографиями в одном отделении и негативами в другом; корешок папки был безнадежно истрепан. Вынув снимки, Нора мгновенно узнала отца и мать, а потом поняла, что ребенок у них на руках – это она сама; на следующей фотографии родители стояли рядом и горделиво позировали – она решила, что им, наверно, еще нет тридцати; оба нарядно одеты. На остальных снимках тоже были они – либо вдвоем, либо порознь, а кое-где встречалась и она, младенец. – Я и не подозревала об их существовании, – призналась Нора. – Никогда раньше не видела. – Наверно, снимала я, но не уверена, – сказала Джози. – Я знаю, что камера у меня была, а больше в то время – ни у кого, и я, должно быть, напечатала их и забыла. – Правда, он был красавец? – Твой-то отец? – Да. – О, еще какой. Мы, помнится, твердили ей, что если за него не выйдет она, то его приберет к рукам другая, и скоро. – И ты думаешь, что мама с папой тоже ни разу не видели этих снимков? – Если это не дубликаты, – ответила Джози. – Я просто не знаю. Странно, что не помню. Снимать мог кто-то другой, но в этом случае откуда они у меня. – Забавно, как мало они тогда знали, – сказала Нора. – Как мало знали мы все. Обо всем. Я была с ним, когда он умер. – Вы все были с ним. – Нет, не все, только я. Мне было четырнадцать. – Твоя мама постоянно говорила, что у его постели находились вы все, когда он умер. Нора, это ее слова. – Я знаю, но она все выдумала. Это неправда. Она говорила мне это даже в лицо. Но я была с ним одна и выждала минуту или две, а уж потом сбежала по лестнице. Он умер, а я молча сидела рядом. А после, когда сообщила маме, она с криком выскочила на улицу; я так и не поняла зачем, и после этого к нам явился чуть ли не весь город, а тело еще не остыло. – Наверно, пришли вознести молитву Пресвятой Богоматери. – А, ну да, Богоматери. Надеюсь, я больше не услышу молитв Богоматери. – Нора! – Так и есть. Бог свидетель, это правда. Я тоже могла помолиться с тем же успехом. – Бывает, что молитвы даруют немалое утешение. – Что ж, меня они не утешают, Джози. Во всяком случае, молитвы Пресвятой Богоматери. Джози взяла фотографии и начала их просматривать. – Ты всегда была папиной любимицей, даже после рождения остальных. Она протянула Норе фото, где та сидела у матери на колене. Нора отметила, что мать позирует перед камерой в напряженной позе, а ребенок вроде и не совсем ее. – По-моему, она не понимала, как с тобой обращаться, – сказала Джози. – А ты с пеленок знала, чего хочешь. – Двоим другим было проще, – заметила Нора. Джози разобрал смех. – Помнишь, что она про тебя сказала? Я сама виновата: спросила, кого из двоих зятьев она любит больше, а она ответила, что чем больше думает, тем сильнее убеждается, что оба зятя и обе младшие дочери ей нравятся больше, чем Нора. Я даже не спросила почему. Не знаю, чем ты тогда провинилась. – Я тоже. Но что-нибудь наверняка натворила. А может, и нет. Может, ничего и не сделала. Джози опять рассмеялась. – Ты мне чуть голову не оторвала, когда я тебе тогда рассказала. – А по-моему, мне это показалось смешным. Но, может, это я позже так решила. – Короче, я нашла эти снимки и уверена, что Пэт Крейн может напечатать с негативов еще, если кому-то захочется. – Они огорчатся, что их нет на фото. – А мне кажется, напротив, обрадуются неизвестным карточкам с вашей мамой в молодости. Она тогда вряд ли много снималась. Они с удовольствием посмотрят, какой она была. Нора уловила подтекст, предполагавший, что она-то явно удовольствия не испытывает. Она посмотрела на Джози и улыбнулась: – Да, в самом деле. * * * Перед уходом Джози мальчики спустились пожелать спокойной ночи. Позднее Нора поднялась взглянуть на них, они спали. Заперев двери и погасив внизу свет, она прошла в спальню и приготовилась ко сну. В постели она почитала предисловие к книге Томаса Мертона, которую принесла тетушка. Обнаружив, что не может сосредоточиться, Нора выключила свет и какое-то время лежала в темноте, медленно погружаясь в сон. Проснувшись, она не поняла, сколько времени, но решила, что глубокая ночь. Кто-то из мальчиков закричал. Так громко и пронзительно, что Нора подумала: не иначе, кто-то вломился в дом. Она прикинула, не открыть ли окно, чтобы кликнуть соседей – может, кто-то проснется и вызовет полицию. Новый вскрик, и она поняла, что это Донал. Но еще больше ее напугало молчание Конора, и она снова подумала, что лучше, наверно, выбежать и позвать на помощь, а не мчаться к мальчикам. Открыв дверь своей спальни, она вышла на площадку и услышала голос Донала – он что-то бормотал, затем снова раздался крик. Всего лишь кошмар. Она вошла к мальчикам и зажгла свет. Донал открыл глаза, увидел ее и закричал еще пронзительней, будто именно матери и боялся. Она шагнула к нему, и он съежился, выставил руки, словно защищаясь. – Донал, это сон, просто сон, – сказала она. Он уже не кричал, а плакал, раздирая ногтями плечи. – Милый, это всего-навсего сон. Всем иногда снятся страшные сны. Она повернулась к Конору. Тот невозмутимо смотрел на нее. – Все хорошо? – спросила она. Он кивнул. – Надо дать ему молока. Хочешь молока, Донал? Тот раскачивался взад и вперед, не отвечая, всхлипывая. – Ничего не случилось, – ласково сказала Нора. – Честное слово, ничего. – Случилось, – тихо возразил Конор. – Что? – спросила Нора. Конор не ответил. – Конор, ты знаешь, что с ним стряслось? – Он каждую ночь во сне стонет. – Но не как сегодня. Конор пожал плечами. – Донал, что тебе приснилось? Донал продолжал раскачиваться, но уже притих. – Давай я тебе налью молока, а ты расскажешь. Хочешь печенье? Он помотал головой. Она спустилась и налила два стакана молока. Взглянула на кухонные на часы: без четверти четыре. За окном стояла кромешная тьма. Когда она вернулась в спальню сыновей, мальчики смотрели друг на друга, но при ее появлении отвернулись. – В чем дело? – спросила она. – Страшный сон, и все? Донал кивнул. – Ты помнишь, что тебе приснилось? Он снова заплакал. – Хочешь, я оставлю включенным свет? И дверь открытой. Так ведь лучше? Он кивнул.