– Напротив, – отвечаю я, взвешивая топор в руке. – Хочу, чтобы он сделался более управляемым. Ударяю сверху вниз, и после второго раза во что-то попадаю. В какую-то магическую точку, помещенную в самой вершине ледяного валика. Раздается резкий стеклянный треск, потом второй, паутина трещин покрывает глыбу, и лед рассыпается, как перекаленное стекло или кристалл. Превращается в кучу мелких обломков. Сугроб ледяной каши. И открывает трон. Высокий, со спинкой, вросшей в штевень, оплетенный клубком ледяных драконов, огней и змей, обещающих сомнительные развлечения. Я не замечаю черепов и молний, которые могли бы меня от трона отвадить. Отдаю топор и подхожу, чтобы обмести трон от ледяной каши, но та превращается в клубы переливчатого тумана и впитывается в палубу сквозь отверстия гретинга. – Ладно… – говорю я. – Сейчас я на него сяду. Не знаю, что случится, но что бы вы ни увидели – не предпринимайте ничего. И лучше не прикасайтесь ко мне, особенно если пойдут дым или искры. Если со мной будет совсем плохо, попытайтесь сбросить меня чем-то деревянным. Древком, веслом, но ни в коем случае не притрагивайтесь ко мне железом. Если с древком начнет происходить что-то странное, сразу же его бросайте. Они напряженно смотрят на меня. Сильфана окаменела с куском сыра во рту. – Погоди, – говорит мрачно Грюнальди. – Схожу поищу весло. – Сделаем проще, – заявляет Сильфана и обвязывает меня вокруг пояса веревкой. А потом, воспользовавшись тем, что оказывается так близко, поднимает голову и смотрит – долго и глубоко – мне в глаза. – Если будет плохо, мы дернем за веревку, – добавляет она и старательно проверяет узел, который оказывается странно низко. Увы, я как раз собираюсь сесть на проклятое сиденье и на шуточки меня как-то не тянет. – Ты здесь, Цифраль? – шепчу я. – Готовься. Фея появляется сбоку, как бабочка, но выглядит еще более напряженной, чем я. Глава 2. Люди-медведи Вижу тень отца, старца сурового тень. Стоит в стране тьмы, где черны ночь и день. Матери вижу лицо, где обрыв, пустота. Отводит суровый взгляд, сжимает уста. Братьев своих узрел на Другом Берегу. Мечи сломаны их, гнев достался врагу. Не дадут мне коня, не зазвенит подкова, ибо веревка на шее, руки и ноги в оковах. Нет для меня места на Достойных Поле, ибо душу мне вырвали, ибо иду в неволю. Песня рабов, Побережье Парусов Часто можно повстречать глупцов, утверждающих, что не существует такого, как свобода человека, поскольку мы все равно не можем делать то, что нам угодно, что только придет в голову. Потому что нам приходится считаться с другими людьми, с законами божьими и человеческими или с судьбой. Если все так, то не имеет значения, сколько этой ложной свободы у нас есть. И мы легко можем отдать еще немного ее за то, чтобы некто помог нам в нужде или дал миску пищи. Человек свободный, делают они вывод, должен обо всем заботиться сам. Он не знает, что принесет ему новый день, сумеет ли он наполнить котелок, добыть жбан воды или разжиться парой медяков. Что бы ни случилось, придется ему справляться с таким дело самому, как сумеет. Потому-то лучше, когда занимается этим некто мудрее, кто накормит и вылечит, требуя за это лишь послушания. Так говорят дураки. И речь их такова, поскольку они перекручивают слова, заботясь лишь о том, чтобы те оказались красиво составлены. И благодаря этому кажется, что содержится в них некая бездонная мудрость, хотя те, кто так говорит, обычно немного повидали в этом мире, и еще меньше из увиденного поняли. А прежде всего, можно быть уверенным, что ни один из этих глупцов никогда не испытал настоящей неволи. Я испытал и знаю, что если ты сам не почувствовал на своей спине кожаного кнута, если не открывал ты глаз лишь затем, чтобы выполнять чьи-то приказы и ни зачем более, то рассказывать о таком – все равно что объяснять потерянному в песках пустыни, что питье воды всего лишь пустая привычка. И уж нигде и никогда не найдете вы большего глупца, чем человека, который отдает себя в рабство добровольно. Я же знал целых четырех таких, и сам был глупейшим среди них. Сноп, сын Плотника. Бенкей Хебзагал. Н’Деле Алигенде. И я – Филар, сын Копейщика. Теркей Тенджарук – Владыка Тигриного Трона, Пламенный Штандарт, Господин Мира и Первый Всадник. Император. Раб. Товар. Точно такой же, как плиты соли, завернутые в промасленные мешки, как шкуры каменных волов, как кувшины благовонных масел и пачки бакхуна. Товар, который через миг заберут косматые чудовища, и за который ньямбе Н’Гома и его племянники получат оплату в золотых слитках, драгоценностях и камнях, насыпанных горкой на расстеленных шкурах. А потом наберут, сколько удастся, воды, убьют часть бактрианов и заготовят их мясо, и отправятся на юг, через Ярмаканд в Кебир. В огромную, жаркую страну за морем, на равнины, где живут стада удивительных животных, к теплому морю и к шумным цветным городам. Будут богаты, мы же отправимся в неволю, как того и пожелали. Потому что только таким образом мы можем попасть в страну за горами. Мы сидели на каменистой равнине, за границей, обозначенной рядами белых скал; за спиной же у нас были бескрайние просторы Эрга Конца Мира, в бесконечности своей протягивающиеся до самого Амитрая; впереди же нас были горы, увитые туманом и прикрытые лесом настолько зеленым, что от него болели глаза. И еще – близились к нам люди-медведи. Путы наши были наложены таким образом, чтобы в случае чего сумели бы мы быстро освободиться, были у нас спрятанные в одежде ножи и оружие – во вьюках, но не могли мы на них напасть. Нам нужно было, чтобы они провели нас в глубь своей страны, подальше от притаившихся среди деревьев и скал стражников, что следили за равниной, не придет ли кто из ненавистного Амитрая через лысую степь и пустыню. И только потом мы могли бы сбежать. Но когда люди-медведи приблизились, я понял, насколько плох был этот план. Похоже, наш вид их удивил. Люди-медведи – это чудовища. Это не клановое имя или название народа. Они не люди. Они правда ходят на двух ногах, но не всегда. Когда что-то напугает их или удивит, когда начинают они спешить, тогда падают на четвереньки и, упираясь в землю огромными кулаками, бегут совершенно как медведи. У них высокие остроконечные черепа, низкие лбы, выступающие челюсти, полные острых зубов, словно у боевых леопардов, плоские лица с почти человеческими глазами, и они отвратительно смердят. А еще они поросли длинной густой шерстью. Мы видели, как они приближаются, пока мы, связанные и бессильные, сидим, ожидая их. Пять чудовищ. Нельзя было даже сказать, что они просто животные. На них были кожаные пояса с железными заклепками, куски кольчуг, на запястьях – повязки, а еще – странные, приспособленные к их черепам шлемы. Двое из них были при оружии. Напоминало оно дубину, но заканчивалось острием, выгнутым, как мощный клюв. Когда они увидели нас, на загривках их встала дыбом шерсть, они упали на четвереньки и принялись рычать, а потом скакать с дикими воплями, воздевая над головами дубины, лупя ими о землю, или хватая камни и колотя ими так, что пыль вставала столбом. Продолжалось это недолго, и вскоре стало ясно, что твари не собираются атаковать. Кто-то из них подошел ближе и понюхал, раздувая плоские, сморщенные ноздри, а потом поднялся и принялся хрипло порыкивать в сторону остальных. Другое создание побежало в сторону гор, да так, что земля задрожала, и я видел, как подрагивает его мех. Остальные окружили нас, рыча, ворча и плюясь пеной. Один из них зашипел, осторожно вытянул вперед дубину и легонько толкнул Бенкея в ногу. – Да в жопу себе это засунь, урод вшивый! – рявкнул разведчик и задергался, насколько позволяли ему веревки. – Не обращай внимания, – посоветовал Сноп. – Теперь мы станем невольниками, а терпение – единственная добродетель, которую мы можем себе позволить. – Я не должен обращать на это внимания?! Как подумаю, что этот Н’Гома еще и заработал на мне, то хочется приволочь его сюда, чтобы эти обезьяны поимели его толстую жопу на моих глазах. Через какое-то время, хотя мы и не могли сказать, какое именно, поскольку в этой проклятой стране солнце пряталось за тучами, создание, побежавшее в сторону гор, вернулось, а с ним прибыли два существа поменьше. Эти тоже были поросшие мехом, но носили кожаные и железные панцири и приличное оружие – мечи, топоры и копья; ходили они как люди. Однако лица их были еще отвратительней. Бесформенные, словно измененные болезнью, с торчащими рогами, зубастые и ни на что не похожие. Чудовища минуту-другую совещались, но звуки, которые они издавали, не напоминали человеческий язык. Хриплый и твердый, звучащий будто рев бактрианов или собачий лай, были они все же словами какого-то языка. Наконец один из них, с лысым, словно бы ковечьим черепом с раздвоенными рогами, подошел ближе и начал тыкать в нас, а потом без усилия поставил на ноги – легко, будто мы были детьми. Он был ростом почти с Н’Деле, с мощной грудью и плечами. Второй, с глазами круглыми и вытаращенными, как два роговых кубка, имел на голове короткие шипы, торчащие из чешуйчатой кожи. Сказал что-то хрипло, указывая копьем сперва на нас, а затем на лагерь каравана, стоящий вдали, и оба они рассмеялись. Когда я услышал смех этих созданий, то не понял, хорошо это или плохо. Правда, я предпочел бы тварей совершенно диких. Странно было смотреть, как они переговариваются, как считают на пальцах, глядя на рассыпанные по шкурам драгоценности. То, что чудовища были разумны, казалось еще опасней. Они осматривали нас одного за другим, щупая руки, толкая в грудь, поднимая нам губы и заглядывая в зубы, словно мы были лошадьми. Потом лысый принялся покрикивать на кудлатых медведей-оборотней, сунул в рот короткий свисток, висевший на груди, и пронзительно свистнул. Кудлатые монстры вздрогнули и будто перепугались, после чего двое опять помчались в сторону гор. Но быстро вернулись, таща за собой большой, сколоченный из толстых бревен воз на двух колесах. Нам разрезали веревки, а чудовище произнесло длинную хриплую речь, наполненную рыком и карканьем. – Поверь, тварь, что для всех нас было бы полезней, если бы ты показал нам, что ты желаешь, потому что из твоего хрипения и попердывания мы ни слова не понимаем, – сказал Сноп с вежливым выражением лица, разводя руками. Рогатое создание грозно зарычало в ответ и толкнуло Снопа в грудь, да так, что тот уселся на песок. Но второй придержал монстра за плечо, качая головой. Указал нам на плиты соли, а потом похлопал по днищу повозки. Стало понятно, что мы должны грузить товар. Мы стали носить мешки и свертки на повозку. Товары нужно было укладывать в каком-то определенном порядке, а потому, когда я тянулся не за тем свертком, получал удар древком копья по рукам и по спине, после чего мне показывали на другой, одновременно с хриплым порыкиванием. Таким-то образом я начал изучать новый язык. После нескольких ударов я уже знал, что соль на их языке зовется «свьоль», а «хайсфинга» – какое-то ругательство.