– Не трахай. Дилайлу. Прилипнет. – Обещаю. Это полезное знакомство. Мне пригодится человек, свободно владеющий языком калифорнийских «падонков» образца девяностых и знающий, где достать ксанакс и наркотики. Харви вытаскивает ключи от моей квартиры и сообщает, что парни тут не слишком тактичные, а Дилайла – милая и дружелюбная девушка (то есть озабоченная и распутная в переводе на человеческий язык). – Я тут, знаешь, типа ведущего ток-шоу, все приходят и вываливают свои проблемы. Так что не стесняйся, брателло. У нас все по-простому, как в «Гриффинах». – Обязательно, – вру я. – Прав я или абсолютно прав? Сколько можно? Похоже, он сам себе приплачивает, чтобы повторять эту дурацкую фразу не реже двух раз в час. В моей квартире воняет тухлыми апельсинами и курицей. И все вокруг розовое. Девица, которая жила тут до меня, Брит, – съехала спешно и не по своей воле. – Родители нагрянули, – поясняет Харви и включает розовую лампу, высвечивая на стене репродукцию Кандинского. – Половину их денег она спустила на то, чтобы сделать себе новый нос, остальное – на то, чтобы набить его кокаином. В конце концов из него хлынула кровь, и она загремела в больницу. – Качает головой и гладит вызывающе розовый диван. – Из этой истории должна получиться отличная шутка. Надо раскрутить… А тебе, брателло, крупно повезло: и диван, и курица, и телик – все в твоем распоряжении. Родители велели выкинуть, но зачем же разбрасываться хорошими вещами… Один плюс – в «Икею» ехать не придется. – Конечно. Супер! – поддакиваю я. Харви хватает мусорное ведро. – А вот тухлятину я, пожалуй, выкину. Ты не возражаешь, брателло? Получилось почти забавно – в первый раз за все знакомство. На кухонном столе новенький набор фирменных ножей от Рейчел Рей. Достаю один – острый. Пригодится. Только рукоятки больно веселенького оранжевого цвета. Заваливаюсь на диван. Чехол измазан тайским соусом и засохшей спермой. Кандинский напоминает о Нью-Йорке, Нью-Йорк – о сексе. Раздается стук в дверь, и в комнату вламывается девица, похожая на тех, что я видел из окна такси: на каблуках, размалеванная, в обтягивающем платье. Секси, конечно, но не настолько, как ей кажется. Такой человек мне тоже здесь нужен. И желательно без трусов, с раздвинутыми ногами прямо здесь и сейчас. – Спокуха! Я Дилайла. Пришла за своим блендером. Еле удерживаюсь, чтобы не рассказать, как ее за глаза называют липучкой. Впрочем, тарахтит она как пулемет, так что даже при желании слова не вставить. Работает Дилайла в ночную смену (как поговаривают), живет прямо надо мной – «заранее извини за шум, стены здесь бумажные» – и хочет забрать блендер, который ей обещала эта «чертова кокаиновая шлюшка». Без стеснения заглядывает подряд во все шкафы и с грохотом захлопывает дверцы. Она кипит от ярости. Может, догадывается о всеобщем заговоре против ее вагины? Тычет в Кандинского. – Вообще-то это тоже мое. Но, похоже, картинка в твоем вкусе, да? Поди, даже знаешь, кто художник? – Эндрю Уайет[4]. – Молодец, не то что Брит. Харви «Заткнитесь» рассказал о ней? Ясно, значит, тут у всех есть погоняло. – Немного. Как я понял, печальная история. Дилайла сообщает, что Брит явилась в Эл-Эй, чтобы стать актрисой, но кончила шлюхой. – Ее в Вегас пригласили. Она еще меня с собой зазывала. Говорила, повеселимся на халяву, отдохнем – и домой. – Хм. – Вот-вот. Я даже сумку собрала. Нет, конечно, лететь не собиралась, хотела просто посмотреть, вдруг в аэропорту будут знаменитости, про которых я смогу написать. И вот я такая приехала, а она мне и говорит: «Ой, кстати, реши, с кем будешь спать. Можно всего двух выбрать, ничего страшного». – И кого ты выбрала? – Ха, – отвечает она невозмутимо. – Вот уж дудки. Я сказала, что если она сядет на самолет, сразу позвоню в полицию и ее родителям. – Позвонила? – Нет, конечно. Через пару дней встретила ее в аэропорту, отвезла в «Баскин Роббинс» и дала выплакаться. Иду на кухню и достаю блендер из шкафа над холодильником. Дилайла осматривает меня с головы до ног. – Зовут-то тебя как? – Джо Голдберг. А тебя? – Я же сказала. – Ну да. А по-настоящему? Вздыхает. – Мелани Крейн. Но теперь все в прошлом. Нет больше той неудачницы, которая вылетела с факультета журналистики из-за романа с женатиком из «Нью-Йорк таймс». – Она пожимает плечами. – Теперь я тайный репортер и литературный негр. Вот за что я люблю Лос-Анджелес. Тут можно начать жизнь с чистого листа. Оставить прошлое позади. Неудачницы все так думают, и Эми не исключение. Она тоже надеется оставить прошлое – меня! – позади. Не тут-то было, дурочки. В прошлом остается лишь то, что прошло и уже не болит. – Дай мне свой номер, – требует Дилайла, отмывая блендер. – Возьму тебя как-нибудь с собой на вечеринку – меня часто приглашают. Хоть город посмотришь. Местные только в «Птицы» и «Ла Пубелль» таскаются. Скука. – Она вздыхает и принимается объяснять, что первая забегаловка вполне гостеприимная и прикольная, а во второй, французской, тусуются в основном хипстеры. Мне вдруг вспоминается эпизод из сериала «Офис», когда герой Б. Дж. Новака сначала заявляет, что не намерен вливаться в коллектив, а потом случайно забывает сырную лепешку в духовке, устраивает пожар и получает кликуху, как и все прочие обитатели офиса, – «Поджигатель». Я не из тех, кто ходит в забегаловки или хипстерстерские кафе, поэтому диктую Дилайле телефон. Она может мне пригодиться. – А вообще, я лицемерка, – смеется она (интересно, в Эл-Эй все озвучивают о себе то, что в Нью-Йорке предпочитают хранить в тайне?). – Я ведь часто бываю в «Птицах». У меня даже татушка есть со строчкой из их фирменной песни. Мне нравится заканчивать там вечер, после всех тусовок. Она наклоняется вперед, задирает платье и слегка раздвигает ноги, чтобы я мог прочитать слова, выбитые у нее на внутренней стороне бедра, гладко выбритого, покрытого автозагаром. Это «Don’t Stop Believin’» группы «Джорни», затасканная до тошноты в «Клане Сопрано», «Лузерах» и во всех барах Америки. – Знаю, песня – отстой, – говорит она и хлопает меня по макушке, чтобы я отодвинулся. – Но здесь не проживешь, если перестанешь верить. Дилайла почти особенная. А для девушки хуже нет, чем быть «почти» – почти красивой или почти умной. Есть в ней какая-то незавершенность, неуверенность. Эми совсем другая. Ей все дается легко: она выше, симпатичнее, сексуальнее, умнее. Будет преспокойно сидеть перед тобой нога на ногу, с немытой головой и есть чернику из контейнера. Даже если эти двое познакомятся, подругами точно не станут. Дилайла – девушка, которая пытается; Эми – которая берет. Правда, теперь я знаю, что первое лучше. Повисает молчание. Стоит мне сделать шаг, и мы будем вместе: я помогу ей избавиться от бесполезных надежд, тянущих вниз, а она избавит меня от Эми. Но я не хочу избавления. Я хочу мести, а Дилайла хочет свой блендер. Машет «пока». Выходит и закрывает за собой дверь. Занавес. Скачиваю альбом «Джорни». Представляю гладкое бедро Дилайлы, прижатое к моему лицу, и кончаю прямо на розовый диван. Потом принимаю душ, влезаю в джинсы (принципиально не стану носить шорты), натягиваю футболку, выгребаю из холодильника протухшую жратву (не хватало еще подхватить заразу) и выкидываю в мусорку. Проходя мимо стеклянной коробки, в которой находится офис Харви, заглядываю внутрь. Старик делает селфи, а мое мусорное ведро стоит на полу (вот гад, так и не вернул). В Нью-Йорке я месяцами мог не встречать соседей. Здесь же все хотят быть на виду. И это желание так ослепляет, что люди ничего не замечают вокруг. Харви даже не обратил на меня внимания, когда я проскользнул мимо его двери и вышел на охоту. 9 Маленькая жадная, эгоистичная сука и дня не может прожить без своих суперфруктов. Поэтому первый пункт моего маршрута – местный гастроном «Кладовка». Не знай я, что это продуктовый магазин, принял бы его за музей современного искусства – с неоновыми огнями, кусками искореженного металла и старыми деревянными вывесками. На полу какие-то упругие маты, на ценниках – рукописные завитушки, под потолком – лампы накаливания. Гремит музыка: Донни Хэтэуэй, Саманта Фокс, братья Эверли, DMX – улетный ретромикстейп. Я шазамлю песню за песней, потому что все классные. Реши режиссер Кэмерон Кроу открыть свой гастроном, тот выглядел бы именно так. Свет приятный, приглушенный, как в ночном клубе. У каждого прохода свое прикольное название. Там, где выложены книги, – «Лучших берут в кино», где снэки – «Мама не разрешитO», где специи – «Сержант Пеппер», где выпечка – «Вкусные пустые калории», где собачий корм – «Бескорыстная любовь» (там, кстати, больше всего народу), где детское питание – «Почти бескорыстная любовь». Многие покупательницы такие же, как Эми: долговязые, всклокоченные, с полными корзинами суперфруктов. Здесь-то мы и встретимся, я уверен. Однако в отделе органических продуктов («Просто любим») ее нет, как и в отделе более дешевых массовых товаров («Надо же платить аренду»). Играет песня «Talking ‘Bout My Baby». Где это видано, чтобы в продуктовом включали Фэтбоя Слима?! Мне здесь определенно нравится, черт побери. Вот уж не думал… В цветочном отделе («Извини/люблю») пусто. Что, никто не влюбляется? На полках стоят орхидеи, розы и… фиалки. Пронзительно синие с фиолетовым отливом – не то что в Нью-Йорке. Кругленькая мексиканка в голубой спецовке подмигивает мне, проходя мимо. – Они крашеные, сэр. Ботанический эквивалент силиконовых сисек. Благодарю за подсказку и двигаюсь дальше. Поразительно, насколько все вокруг счастливые. Звякает телефон. Шесть сообщений, одно за другим. И все фотографии. И все от Дилайлы. Открываю – приглашения на голливудские вечеринки (вместе с полными адресами, советами по парковке, логотипами корпоративных спонсоров и датами). Глазам своим не верю: одно из них на попойку в доме Хендерсона. Вот это да! Хочется убить самого себя за шальную мысль, неизвестно из каких параноидальных глубин сверкнувшую в мозге, – «вот бы Эми обрадовалась». Пишу Дилайле: «Спасибо. Подумаю». Отвечает: «Передавай привет Келвину». Замираю как вкопанный. Я не говорил ей про книжный. Быстро набираю: «Что?» Она: «Мы знакомы. Я заглянула к нему по пути на работу. Он классный. Не вешай нож».