– О, да! Мертва, а ты всего лишь видишь меня во сне, но я хочу тебе сказать одну вещь, нечто такое, что угрожает твоему дому и твоему будущему. Меня привела к тебе моя любовь. Последуешь ли ты за мной, захочешь ли посмотреть? – Ну конечно! Надо же, ты любишь меня и после смерти! От этого на сердце становится теплей, – говорит он и перебирается в изножье кровати, чтобы не потревожить сон своих спящих кузин. Адольфус тянется к Изабель, но она предостерегающе выставляет руку. – Живые не могут прикасаться к мертвым, любовь моя! А не то увлеку тебя, и будешь лежать рядом со мной. – Адольфус кивает. Изабель улыбается. – Так идем же, и позволь мне сослужить тебе эту последнюю службу. В тот момент, когда она поворачивается к нему спиной, она понимает, что совершила ошибку, но ее переполняет уверенность в том, что ее обман уже удался, что она уже выиграла. Она вновь чувствует на себе осуждающие взгляды Орлы и Фидельмы, и одновременно пальцы ее мужа смыкаются у нее на левом запястье. – Глупая сучка! Я создал достаточно призраков, чтобы узнать одного из них! Думаешь, я не могу отличить запах теплой крови от запаха холодной? «Моя любовь привела меня к тебе». О боги, каким же слабоумным ты меня считаешь! Наверно, таким же, как ты сама. Изабель сопротивляется, но силы ее скудны из-за долгого сна, и Адольфус одолевает. – Не бойся, милая Изабель, я верну тебя туда, где тебе место. Изабель бьет его в промежность и с восторгом смотрит, как он сгибается, и только тут вспоминает, что надо бежать. Она захлопывает за собой дверь и бросается к широкой парадной лестнице. Она успевает спуститься до ее середины, когда по грохоту и треску древесины наверху понимает, что супруг преследует ее. Силы ее на исходе, она едва идет и не может двигаться быстрее. После лестницы ей предстоит пройти через зал с мраморным полом, темноту арки, спуститься еще на несколько истертых ступеней в часовню и подойти к алтарю. Что, если он успеет схватить ее? Что, если он задумал удушить ее здесь и сейчас? Ибо ее никто не будет искать, никто не подозревает, что она жива. Ему даже не придется делать вид, что ничего не произошло. Если рядом окажется кто-то из членов семьи, ни у кого нет причин спасать ее. Сзади доносится рев, свидетельствующий о таком гневе, что у ее ног появляются крылья. Она, скользя по мраморным плитам, пробегает аванзал, не касаясь ступеней, пролетает несколько метров в часовню и оказывается на скамье в третьем ряду, от столкновения с которой сотрясаются все кости в теле. Затем встает, спотыкаясь, проходит к алтарю с его мерцающей драгоценной табличкой и со всплесками цвета на ярком белом покрывале, где на него падает лунный свет, проходящий через цветные стекла витража. Адольфус в ярости. Он не видит открытой гробницы, крышка которой, как и плита пола часовни, отодвинута посредством секретного механизма, о котором Изабель рассказала мертвая невеста – полезное знание, полученное ею от одного из пролетавших мимо призраков замка Воллстоункрафтов, духа каменщика, строившего секретные ходы и гробницы по заказу прапрапрапрадедушки Адольфуса, маниакально боявшегося быть похороненным заживо. Но эти ходы покойникам ни к чему, а пращур Адольфуса был положен в гробницу вполне мертвым, хотя его кости и кости других усопших сместились и перемешались, когда нынешнее поколение стало хоронить невест. Сам каменщик, доверчивый дурак, был предан смерти вскоре после того, как закончил свою работу. «План непродуманный и неудачный, – думает Изабель. – Жаль, что мертвая невеста за все время, проведенное в гробнице, не выработала лучшей стратегии. Но, вероятно, она была не слишком практична при жизни». Изабель, хоть и не доучилась в школе святой Димфны, не сомневалась, что на месте мертвой невесты придумала бы что-нибудь получше. Адольфус не замечает четырех фигур, сгорбившихся на передних скамьях. Изабель пробегает мимо них, тормозя, скользит по гладкому полу и останавливается. Ее муж замирает рядом с ней. Он изрыгает проклятия, плюется и говорит ей все, что думает о ее жизни и смерти. Если у нее оставались какие-то сомнения о роли, сыгранной им в ее кончине, они рассеиваются раз и навсегда. – Я уложу тебя обратно в землю, милая Изабель. Впрочем, год, проведенный тобою под полом часовни, пошел тебе на пользу. Кто бы мог подумать, что под слоем жира ты так ужасно хороша? – Помешало бы тебе это убить меня? – спрашивает она из чистого любопытства. Он по-волчьи улыбается и качает головой: – Нет. Но я бы мог подольше развлекаться с тобой. Мы могли бы поразвлечься и сейчас. Есть же у меня, в конце концов, супружеские права. – Воспользуешься ли ты ими с каждой из нас? – спрашивает Изабель так тихо, что он ошарашен ее спокойствием и отсутствием паники. – Из нас? – Он склоняет голову набок. – Ты безумна, я полагаю, это из-за темноты. – Безумна, несомненно, но ты разделишь безумие со мной, любовь моя. Поприветствуй же своих дев. Они ждут у тебя за спиной, как и положено хорошим женам. Адольфус не без усилия отрывает взгляд от Изабель и чуть поворачивает голову, но этого достаточно, чтобы увидеть то, что ждет его за спиной. Скелеты четырех его супруг, выпущенные Изабель из золоченых клеток гробниц, с трудом поднимаются со скамьи. Их кости постукивают и поскрипывают, волосы ниспадают с голов на плечи и далее на пустые грудные клетки. Их платья полностью истлели, остаются лишь нитки и лоскутки, зацепившиеся там за сустав, здесь за кость. Как будто это брачная ночь, в которой их муж отказал им и они могут полностью показать ему свою наготу. Однако нет и следа хрящей, сухожилий и мышц, которыми кости удерживались бы между собой. Они держатся только волей – злой волей, думала Изабель, а не волшебством, которое могло бы стать ее результатом. Она рассматривает черепа со швами, проходящими по границе волос на лбу, оставшиеся на костях пятна тлена, некогда великолепные пряди волос. Один скелет хромает, у другого недостает руки. Хромые, некогда тучные и уродливые, все они были особенно чувствительны к доброте и не допускали мысли, что лишь приданое представляет ценность для их мужа. «Не была ли ее компаньонка и наставница, мертвая невеста, при жизни ведьмой, – думает Изабель, – неразоблаченной ведьмой, раз ее сила сохраняется так долго после смерти? Или, может быть, просто ее надежды и мечты не сбылись и это сохранило в ней самое сильное и самое худшее?» Адольфус бледнеет, как будто из него выпустили кровь. Губы двигаются, но слышно только частое дыхание «хох, хох, хох». – Хох? Что ты пытаешься сказать мне, любовь моя? Что это за заклинание? Наверное, то, которое ты сам создал убийствами и обманами. Невесты подходят к Адольфусу и окружают его со всех сторон. Он пятится и поднимает руки, как бы стремясь остановить их ужасное приближение, сопровождаемое постукиванием и поскрипыванием. – Тебе следует знать, любовь моя, что сегодня падет твой дом. Я предам мечу каждого Воллстоункрафта. Затем займусь тем, что выслежу всех полукровок и внебрачных детей, всякий плод, упавший с вашего родословного древа, и уничтожу. Я сотру вашу породу с лица Земли и клянусь тебе и твоим женам, что я посвящу этому свою жизнь. Мертвые невесты тянутся к своему мужу, тонкие пальцы, костлявые руки, изуродованные суставы. Адольфус с криком пятится. Он не видит разинутую пасть гробницы позади себя и, взмахнув руками, падает в нее. На мгновение наступает тишина, затем слышится звук падения, хруст, и только пыль клубится в лунном свете. Изабель и мертвые невесты заглядывают в гробницу. Адольфус лежит там, откуда недавно вышла Изабель. Ее проклятых украшений теперь не видно. Изабель замечает, что некоторые кости мертвой невесты поломаны, но еще до того, как Адольфус приходит в себя, руки мертвой невесты начинают двигаться. Он еще не понимает, что происходит. Пальцы правой руки мертвой невесты смыкаются на древке копья, она втыкает его в грудь Адольфуса, и плоть расходится, как будто это не более чем мягкое сливочное масло. Расходятся сломанные ребра, слышится влажное хлюпанье красного мяса. Его накрывает кисть скелета. – Твое сердце, любовь моя, – говорит мертвая невеста, – навсегда останется со мной. После этого слышен громкий вздох, как будто исходящий от многих людей сразу. Адольфус перестает двигаться, глаза его стекленеют. Мертвая невеста не отвечает Изабель. Хор невест падает на плитки пола и на ее глазах превращается в прах. Она же, убедившись, что им есть где лечь, сметает их прах в гробницу. Прах осыпает Адольфуса и его последнюю невесту, как конфетти. Изабель шепчет слова прощания другим невестам, надеясь, что они услышат ее, затем надавливает на часть фриза, закрывающую крышку гробницы, и другую, которая возвращает на место плиты пола. После этого часовня выглядит так, будто в ней ничего не случилось. Изабель встает. В доме должно быть оружие, сабли, стилеты, развешанные по стенам, ими можно воспользоваться по их прямому назначению. Она прольет всю кровь, которую сможет здесь найти, предаст людей мечу, а затем подожжет шторы в спальнях, гостиных и в большом зале. Она сожжет этот замок дотла. Изабель понимает, что нет способа лучше отблагодарить школу святой Димфны. Она не вернется к сестрам Мейрик, лишь будет писать им время от времени, вычеркнув имя очередного Воллстоункрафта из своего списка. Изабель не будет охотиться на Хепсибу Бэллантайн, ибо та всего лишь выполняла свою работу и яд, которым отравили Изабель, предназначался не ей. Ох, она найдет эту гробовщицу и даст ей работу, а работа для нее у Изабель найдется. Глуп тот, кто не использует хорошую отравительницу, но прежде всего она как следует припугнет Хепсибу просто для забавы. Можно даже оставить на некоторое время драгоценные камни на клыках, чтобы улыбнуться, глядя в глаза Бэллантайн, ужасающей улыбкой. Изабель бросает последний взгляд на часовню и замечает, что уже не может найти место на полу, где плиты снова разойдутся, если она нажмет на нужные части алтарного фриза. Она думает, что теперь ее будет мучить только то, что она не спросила имени последней мертвой невесты. Семейный автомобиль Брэйди Голден В зеркале заднего вида Линдси замечает покрытую слоем пыли машину. Брызги и полупрозрачная корка затвердели на ветровом стекле, крашеные участки пестрят ржавыми пятнами, как пораженные внутренние органы. В мире нет недостатка в автомобилях с кузовом «универсал», многие из них белого цвета. Если не обращать внимания на запущенное состояние, этот похож на остальные. Но это их машина. Линдси не понимает, откуда у нее такая уверенность, но она не сомневается. Это машина ее родителей. Она ездила на ней тысячу раз, на ней же училась водить. Того, что она видит, не может быть. Она повторяет себе это, чувствуя, как напрягаются мышцы. Невозможно. Ее родители исчезли, а вместе с ними и их машина. Чтобы убедить себя, чтобы вернуть себе способность управлять собственным телом прежде, чем ее охватит паника, Линдси поворачивает зеркало, чтобы взглянуть на номерной щиток. Она не видела этого номера восемь лет и даже не знала, помнит ли его теперь, но вот он. Сумерки. Солнце освещает крыши машин, остановившихся на двух полосах у перекрестка. Водители ждут зеленого света. Перед Линдси только серебристый микроавтобус. Менее чем на секунду она позволяет себе подумать, что его водитель – ее отец, но нет, это не он. Через толстый слой грязи на ветровом стекле ей мало что видно – темная глыба туловища, руки в перчатках на руле, – но она понимает, что это не он. Да, отец, как ни крути, был человек крупный, но этот водитель просто огромен. Чтобы поместиться в машине, ему приходится горбиться, принять форму вопросительного знака. Кто же тогда? Загорается зеленый. Микроавтобус трогается с места, она медлит. Следующая за ней машина – не с «универсальным» кузовом, не загадочный водитель, сигналит. Линдси трогается с места. Последнее ее воспоминание о машине с «универсальным» кузовом – ее прямоугольные очертания удаляются по улице Евклида. Это она вообразила. Ее воображение породило это представление об исчезновении ее семьи. На самом деле в тот день она не видела, как уезжали родители. Она тогда еще не встала, смотрела через узкие щелки прикрытых век, считала удары сердца, чтобы не думать о том, как хочется блевать. Это случилось, когда ей было шестнадцать лет. С тех пор у нее была тайная теория, от которой она не могла избавиться, какой бы абсурдной она ни казалась, что накануне вечером ей удалось так разозлить родителей, разочаровать их до такой степени, что, сев в машину в то утро, они решили: «Хрен с ней, оставим это позади и начнем заново где-нибудь в другом месте». Всякий, видевший это выражение на лице отца, зашедшего утром к ней в комнату, должен был бы признать, что эта идея не так уж безумна, как может показаться. В тот день предстояло ехать на завтрак по случаю дня рождения бабушки – матери отца Линдси, – но из-за причуд Линдси накануне вечером приглашение для нее отменили. К причудам среди прочего относилась и бутылка клубничного Буниз-Фарм[6], и пикап, принадлежавший парню на четыре года старше ее, который на этом пикапе врезался в светофор в центре города. Последнее, что сказал отец, сообщив, что они уезжают без нее: – Ты снова и снова делаешь глупейшие вещи. До завтрака они так и добрались. По сведениям полиции, они никуда не добрались. Что-то случилось с семьей Кингов на отрезке длиной в две мили в жилом квартале между их домом и домом бабушки. Что бы то ни было, то же случилось и с семейным автомобилем. Ни родителей, ни автомобиля больше никто не видел. До сегодняшнего дня. Ведя машину, Линдси то и дело поглядывает в зеркало. Автомобиль с «универсальным» кузовом едет следом за ней, и так близко, что, если она притормозит, он въедет ей прямо в бампер. Знает ли водитель, кто она? Хочет ли, чтобы она его заметила? Господи, уж не преследует ли он ее? Они проезжают один большой квартал за другим мимо торговых центров и бензозаправочных станций. Час пик, улицы загружены транспортом, но кажется, что машин всего две: ее и другая. Спица страха покалывает в груди, и она вдруг спохватывается, что задерживает дыхание. Ее сумочка лежит на пассажирском сиденье справа от нее. Потянувшись к ней, Линдси достает телефон. Пальцы дрожат, она со второй попытки набирает нужный номер, звонок прошел. Отвечает оператор службы 911. Голос далекий и звучит глухо. Линдси, не расслышав приветствия в начале разговора, начинает говорить: – Меня зовут Линдси Кинг. Еду на восток по Грэнд. Меня преследует машина. Белая с «универсальным» кузовом. Мы только что проехали… Она ищет табличку с названием улицы, и тут оказывается, что на перекрестке проехала на красный свет. Окно пассажирского сиденья рядом с водительским темнеет, его заполняет другая машина. Пальцы роняют телефон. Она дергает руль, топает по педали тормоза, но уже поздно. Раздается пронзительный визг, который прерывается ударом металла о металл. Стекло разлетается на осколки. Удар бросает ее на дверь у водительского сиденья, и левая сторона ее тела освещается. Машина крутится на месте и останавливается. Снаружи слышны крики, но голоса звучат приглушенно. Что-то щекочет щеку. Она прикасается к этому месту, и на руке появляется ярко-красное пятно. Кровь продолжает течь. Она сбегает по лицу и скапливается в складках рубашки. В больницу приезжает бабушка. Она сидит с Линдси, пока врач накладывает швы на рассеченный лоб, затем везет Линдси к себе домой. Муж бабушки умер три года назад. После этого Дениз продала дом, в котором вырастила сына и где с нею три года жила ее внучка, и переехала на стоянку передвижных домов-прицепов. Теперь она живет в узкой коробке, обшитой изнутри дранкой, с горшками на каждом окне, в которых густо растут полевые цветы. Полицейский, который приходит к ним, не тот, который занимался делом родителей, когда Линдси была подростком. Глупо было бы ожидать, чтобы это был тот же. За восемь лет мир меняется. Линдси и Дениз устраиваются на диване. Пока Линдси рассказывает, полицейский делает заметки в карманном блокноте, листки которого соединены спиралью. У него круглые глаза-пуговицы тряпичной куклы. Дениз кладет ладонь на руку Линдси. Она сухая и мягкая, как тесто. Линдси доходит в своем рассказе до того момента, когда после аварии вышла из машины и обнаружила, что автомобиль с «универсальным» кузовом исчез. Полицейский выжидает несколько тактов тишины, потом говорит: – Почему вы уверены, что это была машина ваших родителей, а не какая-нибудь другая, похожая? «Я просто знала», – едва не произносит Линдси. – Я видела номерной знак. Кивнув, он перелистывает в блокноте несколько страниц к началу. – Так какой же это был номер? Он записывает в блокнот. Задает ей вопросы, как ведущий в телепередаче. Она должна знать ответ, она знала его всего два часа назад. Но теперь не может вспомнить. – Не помню, – говорит она. Его сверкающие кукольные глаза, кажется, никогда не мигают. – Какие-нибудь лекарства сейчас принимаете? – Лексапро. Ативан. – Это от тревоги? – И от депрессии, – говорит она. – Проходите какое-нибудь лечение? – Нет. Сейчас нет.