– Проснулся, – поделился наблюдением приятный женский голос откуда-то сверху. Я открыл глаза. Надо мной склонилась удивительно красивая девушка. «Таких в жизни не бывает», – была первая мысль, пришедшая этим похмельным утром в мою разламывающуюся голову. Мраморная кожа, словно выточенные из камня великим мастером совершенные черты лица, золотистые локоны, огромные глаза, в которых плясали озорные искры. Она казалась идеальной и при этом была живой. Если б не похмелье, я бы, наверное, решил, что умер, попал в рай и надо мной теперь склоняется ангел, вот только головная боль скорее наталкивала на мысль о девяти кругах ада. – Привет, – улыбнулась мне девушка-ангел. – Привет, – пробормотал я через силу, приподнялся на локте и… почувствовал, что начинаю сходить с ума. Я лежал на огромной двуспальной кровати, застеленной золотистым шёлком. Металлические ножки моего ложа утопали в пушистом ковре самого натурального мха. Кованая спинка кровати подпирала уносящийся ввысь ствол сосны. Другой мебели не было. Кое-где из мха выглядывали шляпки грибов. И этот натуральный ковёр раскинулся докуда хватало глаз, а их хватало до стены, оклеенной виниловыми обоями весёлой расцветки с массивной межкомнатной дверью. Где-то щебетали птицы, справа журчал ручей. Я повернул больную голову и понял – не ручей. Под соседней сосной стоял Георгий Денисович и безо всякого стеснения справлял нужду под дерево. Мысль о сумасшествии всё настойчивее протискивалась сквозь пульсирующую боль в висках и затылке. – Где я? – Здрасьте, приехали, – с сожалением отозвался Георгий Денисович, застёгивая ширинку. – Слушай, Гер, а ты уверен, что он может быть полезен? – поинтересовалась девушка-ангел. – Вчера по пьяни он выдавал трезвые мысли, – пожал плечами тот и посмотрел на меня, будто оценивая мои мыслительные способности. – М-да… как писал один ваш беллетрист: «разучилась пить молодёжь, а ведь этот ещё из лучших»[1]. Что, совсем ничего не помнишь? Не имея сил на ответ, я помотал головой. Никогда не делайте этого с похмелья! В черепной коробке взорвались разом Хиросима, Нагасаки и, должно быть, ещё пара каких-то неведомых хиросак. Я застонал, без сил повалился на подушки. Вместо потолка над головой нависали сосновые ветви, сквозь которые пробивался мягкий рассеянный солнечный свет. Чтобы окончательно не свихнуться, я закрыл глаза. – Бедненький, – снова зазвучал мелодичный женский голос. – Как же ему плохо-то. – Ты у меня дома, – безжалостно разрушил мелодику тенор Георгия Денисовича. – А почему сосны?.. – Вот даёт! – восхитился Георгий Денисович. – Сам же вчера орал, что устал и хочешь спать на мху под соснами. Вот тебе и сосны. А ночью на мху холодно было, так что я тебя на кровать переложил. Я хотел спать на мху под соснами, и он уложил меня под сосной у себя дома, а потом подложил между мной и мхом кроватку, потому что ночью было холодно. Не скажу, что мне сильно полегчало от такого объяснения. Своих же вариантов толкования происходящего у меня было всего два, и, выбирая между розыгрышем и белой горячкой, я всё больше склонялся ко второй версии. – Гер, не издевайся над мальчиком, дай ему отвара. А лучше – листьев пожевать, – снова зажурчал голос девушки. – Пусть придёт в себя после вчерашнего. Её тембр ласкал слух, но суть сказанного мне не понравилась. Отвар, листья… Наркопритон какой-то. И от чего я должен отходить? Чем они меня накачали вчера? – Держи. Я открыл глаза. Георгий Денисович протягивал мне два небольших овальных листочка яблони или груши, насколько мне позволяли судить об этом небогатые познания городского жителя в ботанике. – Прожевать и проглотить, – тоном, не терпящим возражений, распорядился мой вчерашний пассажир. – Зачем? – Не бойся, – вмешалась девушка. – Если б он хотел тебя отравить, ты бы уже лежал здесь синий и некрасивый. Не имея сил спорить, я нехотя принял подачку, сунул в рот и снова закрыл глаза. На вкус листья оказались жёсткими и горькими. Организм мгновенно воспротивился, но Георгий Денисович пресёк желание пойти на поводу у рефлекса: – Не вздумай выплюнуть. Жуй. Глотай. Сказано это было так, что мне ничего не оставалось, кроме как жевать. Странное дело, но чем больше я двигал челюстями, тем меньше ощущалась горечь. Зато абстинентный синдром начал рассасываться буквально на глазах. Ушла тошнота, притупилась, а затем и вовсе отступила головная боль, перестал раздражать свет, а после очистилась память, и из её затуманенных глубин возник вечер накануне… …зал кабачка на Тимура Фрунзе, барная стойка, стол, заляпанный вином, тарелки с сыром, мясом и фруктами, подвыпивший Георгий Денисович и сам я уже достаточно пьяный. – Сколько мне, по-твоему, лет? – вопрошал мой клиент. – Тридцать, – предположил я. – Сорок, – ответил он. – А что я сделал? Чего добился? Ни-че-го. Сорок тысяч лет впустую. Я кивал, потягивая из бокала, пока до меня не дошёл смысл сказанного. Вино встало поперёк горла, я поперхнулся, закашлялся. Георгий Денисович смотрел со странным выражением на лице: – Всегда одна и та же реакция. Какие вы предсказуемые, аж тошнит. Что смотришь, возница? Думаешь, я сумасшедший? Я сын Диониса… Я отогнал поток воспоминаний, приоткрыл глаза и по-новому посмотрел на Георгия Денисовича: – Вы бог? – Никак память прорезалась, – проворчал мой вчерашний клиент и повернулся к девушке, которая издевательски хихикала в ладошку: – Что смешного? – Бог? Геркан, у тебя очаровательное самомнение. Геркан-Георгий Денисович сердито стиснул зубы. Девушка тем временем продолжала издеваться: – Он полубог, – заговорщицки подмигнула она мне. – Папа у него, и правда, Дионис, зато мама – корова. Знаешь, боги по молодости как только не забавлялись. – Это клевета! – вспыхнул Георгий Денисович. – Мать была простой селянкой. А коровой её назвали злые языки за широкий таз. Вспомни классика: «Сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жёны, какую кто избрал. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди»[2]. – Семейные легенды, – растеклась в ядовитой улыбке девушка. – Как это мило. Только ты не очень похож на исполина, Гер. – А вы? – поинтересовался я у девушки. – Нилия, – представилась она. – Для смертных – Лия. Я, дружочек, полноценная богиня. – Про которую никто ничего не знает, – мстительно ввернул Георгий Денисович. – Дочь Эрота и Эвтерпы, – не обратив внимания на подначку, закончила представление Нилия. – Но Гер прав, вне зависимости от родословной, мы с ним в одинаково затруднительном положении, – и, понизив голос до конспиративного шёпота, добавила, – нас нет. «Кухня» в квартире Георгия Денисовича оказалась невероятных размеров и менее всего напоминала кухню. Она была отделана мрамором, по углам журчали фонтаны, из-под потолка свешивались какие-то неведомые вьющиеся растения. Впрочем, после отдыха на мху под соснами и проснувшейся памяти о вчерашнем вечере я уже ничему не удивлялся. Контрапунктом к древнегреческой экзотике на окнах между мраморными колоннами повисли дешёвые жалюзи. Посреди помещения стоял массивный стол и не менее основательные скамьи. Нилия легко уселась на одну из скамеек, закинула на стол умопомрачительно стройные ножки, так что юбка задралась до неприличия высоко, и весело посмотрела на меня. – Садись, смертный. В ногах правды нет. Я присел на край мраморной скамьи и огляделся. – Интересная планировка, Георгий Денисович. Георгий Денисович явно был не в духе, потому только мрачно кивнул. – Вы что же, весь этаж скупили? – Зачем? – не понял Геркан. – Просто двушку снимаю. – То есть как? – не понял я. – Обыкновенно, – как для тупого с некоторым раздражением в голосе пояснил Георгий Денисович. – «Молодой интеллигентный человек снимет двухкомнатную квартиру в вашем доме по сходной цене. Детей, домашних животных, вредных привычек не имею». Георгий Денисович сделал неопределённый жест рукой, и в его пальцах буквально из воздуха возник бокал с вином. – А дальше, – пригубив из бокала, сказал он, – всё как у вашего беллетриста. Даже номер у квартиры такой же – пятьдесят. Какая ирония. Нехорошая квартира? Это он про Михаила Афанасьевича, что ли? – Булгаков – классик, а не беллетрист, – поправил я. – Сегодня все со мной спорить будут? – снова вскипел Георгий Денисович. – Классика – это то, что проверено временем. Гомер, Эзоп, этот… как его… который «Ветхий Завет» написал. Ну, может, придётся признать классиком того мальчишку из Уорикшира, который «Быть иль не быть», но это мы ещё посмотрим. – Гер, ты такой душка, когда пар выпускаешь, – снова поддразнила Нилия. – Мальчик тебя про квартиру спрашивал. – А что квартира… Мои пятьдесят четыре метра жилой площади, я за них исправно плачу. Так что внутри что хочу, то и делаю. Захочу храм папе устроить, будут у меня потолки в пятнадцать метров. Захочу виноград посадить, будет свободная планировка на гектар. – Это возможно? – Возможно всё, – уверенно заявил Георгий Денисович. – Важно помнить только о законе сохранения. Если где-то что-то появилось, – он опустошил одним глотком бокал, щёлкнул пальцами, и пустая ёмкость снова наполнилась вином под край, – значит, в другом месте оно исчезло. Выпьешь что-нибудь? Хотя от похмелья не осталось и следа, повторять вчерашний заплыв мне категорически не хотелось. Пусть даже новые грани реальности, навалившиеся на меня сегодняшним утром, располагали к мысли нажраться в хлам. Я покачал головой. – Хорошо, тогда к делу. Ты сказал, что можешь построить с нуля мощную бизнес-модель. Георгий Денисович был столь категоричен, что я почти поверил, что мог сморозить подобную ерунду. – Поправочка, – не согласился я. – С нуля ничего не строится. Для воплощения любой идеи нужны не только мозги, но и стартовый капитал.